Но он как будто и не слыхал этого птичьего чириканья. Обратившись к собравшейся компании, он стал громко разглагольствовать. Когда зажгли свечи, девочка медленно перевела на них задумчивый взгляд круглых черных глазенок, но веки ее тотчас закрылись, потом снова раскрылись, потом закрылись, и она заснула.
После первой миски мужчина пришел в безмятежное расположение духа; после второй развеселился; после третьей принялся разглагольствовать; после четвертой в поведении его обнаружились те качества, что подчеркивались складом лица, манерой сжимать губы и огоньками, загоравшимися в темных глазах, - он стал сварливым, даже вздорным.
Разговор шел в повышенном тоне, как нередко бывает в подобных случаях. Гибель хороших людей по вине дурных жен, крушение смелых планов и надежд многих способных юношей и угасание их энергии в результате ранней неосмотрительной женитьбы - вот какова была тема.
- Так и я себя доконал, - сказал вязальщик задумчиво, с горечью, чуть ли не со злобой. - Женился в восемнадцать лет, как последний дурак, и вот последствия. - Жестом он указал на себя и семью, словно приглашая полюбоваться на это жалкое зрелище.
Молодая женщина, его жена, очевидно привыкшая к таким заявлениям, держала себя так, будто и не слыхала их, и время от времени нашептывала ласковые слова малютке, которая то засыпала, то снова просыпалась и была еще так мала, что мать лишь на минутку могла посадить ее рядом с собой на скамью, когда у нее уж слишком затекали руки. Мужчина же продолжал:
- Все мое достояние - пятнадцать шиллингов, а ведь я свое дело знаю. Бьюсь об заклад, что в Англии не найдется человека, который побил бы меня в фуражном деле, и, освободись я от обузы, цена бы мне была тысяча фунтов! Но о таких вещах всегда узнаешь слишком поздно.
Снаружи долетел голос аукционера, продававшего на поле старых лошадей:
- А вот и последний номер - кто возьмет последний номер, почти задаром? Ну, за сорок шиллингов? Племенная матка, подает большие надежды, чуть старше пяти лет, и лошадь хоть куда, вот только спина малость примята да левый глаз вышиблен - кобыла лягнула, родная ее сестра, повстречавшаяся на дороге.
- Ей-богу, не пойму, почему женатый человек, если ему опостылела жена, не может сбыть ее с рук, как цыгане сбывают старых лошадей, - продолжал мужчина в палатке. - Почему бы не выставить ее и не продать с аукциона тому, кто нуждается в таком товаре? А? Ей-ей, мою я продал бы сию же минуту, пожелай только кто-нибудь купить!
- Желающие нашлись бы! - отозвался кто-то из присутствующих, глядя на женщину, которая отнюдь не была обижена природой.
- Правильно! - сказал джентльмен, куривший трубку; пальто его у ворота, на локтях, на швах и лопатках приобрело тот отменный глянец, какой появляется в результате длительного трения о грязную поверхность и более желателен на мебели, чем на одежде. Судя по внешности, он был когда-то грумом или кучером в каком-нибудь поместье. - Могу сказать, что вырос я в самом хорошем обществе, - добавил он, - и уж кому, как не мне, знать, что такое настоящий аристократизм! И вот я утверждаю, что у нее этот аристократизм есть, в крови, так сказать, сидит, как у любой женщины здесь, на ярмарке, только, может, надо ему дать проявиться. - Тут он скрестил ноги и снова занялся своей трубкой, пристально всматриваясь в какую-то точку в пространстве.
Захмелевший молодой супруг, услышав столь неожиданную похвалу своей жене, широко раскрыл глаза, словно усомнившись, благоразумно ли с его стороны так относиться к обладательнице подобных качеств. Но он быстро вернулся к первоначальному своему убеждению и грубо сказал:
- Ну, так смотрите, не упустите случай: я готов выслушать, сколько вы предложите за это сокровище.
Женщина повернулась к мужу и прошептала:
- Майкл, ты и раньше уже болтал на людях такую чепуху. Шутка шуткой, но смотри, как бы не хватить через край.
- Знаю, что говорил. И говорил всерьез. Только бы покупатель нашелся.
В эту минуту в палатку, сквозь щель вверху, влетела ласточка, одна из последних в этом сезоне, и стремительно закружила над головами, невольно приковав к себе все взгляды. Наблюдение за птицей, пока та не улетела, помешало собравшимся ответить на предложение работника, и разговор оборвался.
Но спустя четверть часа муж, который все подливал и подливал себе рому в кашу и, однако, - то ли оттого, что голова у него была такая крепкая, то ли он был таким неустрашимым питухом, - отнюдь не казался пьяным, затянул старую песню, подобно тому как в музыкальной фантазии инструмент подхватывает первоначальную тему:
- Ну, так как же насчет моего предложения? Эта женщина мне ни к чему. Кто польстится?
Компания к тому времени явно захмелела, и теперь вопрос был встречен одобрительным смехом. Женщина зашептала умоляюще и встревоженно:
- Идем, уже темнеет, хватит болтать! Если ты не пойдешь, я уйду без тебя! Идем!
Она ждала, ждала, однако он не двигался. Не прошло и десяти минут, как он снова прервал бессвязный разговор любителей рома с пшеничной кашей:
- Я ведь задал вопрос, а ответа так и не получил. Есть здесь какой-нибудь Джек Оборванец или Том Соломенный, который купит мой товар?
В поведении женщины произошла перемена, и на лице ее появилось прежнее сумрачное выражение.
- Майк, Майк, - сказала она, - это становится серьезным. Ох, слишком серьезным!
- Желает кто-нибудь купить ее? - спросил мужчина.
- Хотела бы я, чтоб кто-нибудь купил, - твердо заявила она. - Нынешний владелец совсем ей не по вкусу!
- Вот и ты мне не по вкусу! - сказал он. - Стало быть, договорились. Джентльмены, вы слышите? Мы договорились расстаться. Если хочет, пусть берет дочку и идет своей дорогой. А я возьму инструменты и пойду своей дорогой. Ясно, как в священном писании. Ну-ка, Сьюзен, встань, покажись.
- Не делайте этого, дитя мое! - шепнула дородная женщина в широких юбках, торговка шнурками для корсетов, сидевшая рядом. - Ваш муженек сам не знает что говорит.
Однако женщина встала.
- Ну, кто будет за аукционщика? - крикнул вязальщик сена.
- Я! - тотчас отозвался коротенький человек, у которого нос походил на медную шишку, голос был простуженный, а глаза напоминали петли для пуговиц. - Кто предложит цену за эту леди?
Женщина смотрела в землю - казалось, ей стоило величайшего напряжения воли оставаться на месте.
- Пять шиллингов, - сказал кто-то, после чего раздался смех.
- Прошу не оскорблять! - сказал муж. - Кто дает гинею?
Никто не отозвался; тут вмешалась торговка корсетными шнурками:
- Ради господа бога, ведите себя прилично, любезный! До чего жестокий муж у бедняжки! Клянусь спасением моей души, иной раз замужество обходится недешево!
- Повышай цену, аукционщик! - сказал вязальщик.
- Две гинеи! - крикнул аукционщик; никто не отозвался.
- Если не хотят брать за эту цену, через десять секунд им придется платить дороже, - сказал муж. - Прекрасно. Ну-ка, аукционщик, набавь еще одну.
- Три гинеи, идет за три гинеи! - крикнул простуженный человек.
- Кто больше? - спросил муж. - Господи, да она мне в пятьдесят раз дороже стоила. Набавляй.
- Четыре гинеи! - крикнул аукционщик.
- Вот что я вам скажу: дешевле, чем за пять, я ее не продам, - объявил муж, ударив кулаком по столу так, что заплясали миски. - А за пять гиней я продам ее любому, кто согласен заплатить мне и хорошо обращаться с ней. И он получит ее на веки вечные, а обо мне никогда и не услышит! Но за меньшую сумму - не пойдет! Так вот: пять гиней - и она ваша! Сьюзен, ты согласна?
Женщина с полнейшим равнодушием наклонила голову.
- Пять гиней, - сказал аукционщик, - не то товар снимается с торгов. Кто дает пять гиней? В последний раз. Да или нет?
- Да! - раздался громкий голос в дверях.
Все взоры обратились в ту сторону. В треугольном отверстии, служившем палатке дверью, стоял моряк, появившийся незаметно для остальной компании минуты две-три тому назад. Мертвое молчание последовало за его согласием.
- Вы сказали, что даете пять гиней? - спросил муж, вытаращив на него глаза.
- Сказал, - ответил моряк.
- Одно дело - сказать, а другое - заплатить. Где деньги?
Моряк с минуту помешкал, еще раз посмотрел на женщину, вошел, развернул пять хрустящих бумажек и бросил их на скатерть. Это были кредитные билеты Английского банка на сумму в пять фунтов. Сверху он бросил несколько звенящих шиллингов - один, два, три, четыре, пять.