Андрей, позволь объясниться без экивоков, как водится между друзьями. До меня дошло от наших общих знакомых, что Лилька ходит на танцы и в кино с каким-то лейтенантом - морячок, в отпуске, отдыхает у родни. Я и лично зрел его с Лилькой: ничего парень внешностью - рослый, бравый, усики и бачки и т. д. Сперва я не придавал этому значения. Но когда заметил, что Лилька сторонится меня, вроде бы стесняется, я призадумался. Порасспросил подробнее, узнал, что морячок усиленно травит разные истории - как они на атомной подлодке ходили к Северному полюсу и какие у них там были приключения подо льдами - и что Лилька тает от этих геройских повествований. Из сказанного напрашиваются выводы: 1) лейтенант - звонарь, для красного словца и военную тайну разгласит; 2) Лильку пломбиром не корми, но дай романтику, подвиг, геройство (пусть и словесные).
Прости мой шутейный тон (привык), но дело, по-моему, не шутейное. Надо принять неотложные меры. Можно, разумеется, набить морду морячку, однако это антиэстетично и антипедагогично. Объясниться мне с Лилькой? Объяснюсь. Лучше же всего, по-моему, написать тебе письмо Лильке, и, пожалуйста, не скромничай (ты скромняга хоть куда), распиши подробней про свое пограничное житье-бытье. Не может быть, чтоб ты не отличился, не исключены и задержания, так ведь? Каждый же слыхал: пограничная служба - сплошная романтика и подвиги. Короче: против повествований лейтенанта нужно противоядие в виде твоего письма, опиши ей впечатляющие фактики в пределах цензуры, и Лильке некуда будет деться. Упрощаю? Вообще - да, в конкретном, с Лилькой, случае - нет, ты же знаешь ее характер. Как мне кажется, она тебя любит, но эту любовь надобно "взбодрить", реальная действительность дает тому примеры.
Андрей, я ненавижу слухи и сплетни и не берусь судить, насколько далеко зашла вся эта история. Констатирую факт: Лилька встречается с чужим для тебя и меня, да и для себя человеком, и таперича я неспокоен. Потому и черкнул.
Лучший исход: если мои страхи - плод излишней, бесцеремонной бдительности и ты мне скажешь: "Дуралей", а твоя Лилия Петровна влепит твоему другу пощечину за дезинформацию.
Будь-будь! Обнимаю! Твой Федор".
Луна меркла, скрываясь, и совсем скрылась в утробе тучи, посчитав, что я прочел письма. Прочел, правильно. Не хотел, а прочел. Темень снова рассек прожекторный луч, повис над проволочным заграждением, вбирая в себя бабочек и мотыльков, еще ближе и горше шакалий плач, еще отвратней хруст песка на зубах.
По гравию, по гальке зацокали копыта, через ворота к казарме проехал парный наряд, лошади ржали, пограничники вполголоса переговаривались, сейчас они доложат дежурному по заставе, что на границе без происшествий. А твоей девушке в твоему другу, товарищ Рязанцев, подавай нарушения, задержания и подвиги, где я их возьму? И рад бы, да нету в настоящий момент. Что касаемо морячка - что ж, ему есть чем козырнуть: о походе подводной лодки писали в газетах, ордена раздали. Вот так - лейтенант с Северного флота, подводник, краб на фуражке, кортик и всякое прочее. А кто я? Пропыленный, пропотелый солдатик, заурядный, ничем не примечательный, разве что политинформациям и докладам внимаю прилежно, на политзанятиях активен, замполит одобряет.
Федор советует: взбодрить любовь, взбодрить - ну и словечко. Конечно же, в принципе это звучит упрощением - отправить ей письмо, и она одумается, укажет морячку от ворот поворот. Но на Лилю подобное письмо и в самом деле может повлиять, я знаю ее. Да и собеседование с Федором не пройдет бесследно. Ты еще остришь, юморист: собеседование. До юмора ли тебе?
А чем взбодрить, Федя, милый? Я могу написать, что люблю ее, прошу ждать меня, хочу назвать своей женой. Но я не могу написать то, что ты подсказываешь. Нету у меня этого. Что было? Были благодарности за образцовую уборку спальных помещений, за активное участие в озеленении территории заставы и за бдительное несение службы. Как же, проявил бдительность, своевременно обнаружил и задержал офицеров округа, проверявших ночью наряды. Ничего себе нарушители - подполковник и майор из окружного штаба плюс начальник заставы. Об этих задержаниях и заикаться неловко.
Ах, Лиля, Лиля, задала ты мне задачу, неужели все это всерьез? Пока у тебя без перемен. Пока? А могут быть перемены? Не думал, не гадал. Это называется обухом по затылку.
Тебе, Федя, спасибо: под шутливостью я отчетливо уловил твою озабоченность. Тебе неприятно было сообщать, как оно есть, но что поделаешь, мне же нужна правда, пускай она будет неприкрытая и горькая. Потому что горьким лечат, а сладким калечат. Во всяком случае, буду прикидывать, как поступить. И до чего ж вы оба далеки от меня - за тысячи километров!
Я вернулся в казарму, из раскрытой двери комнаты мне сказали: "Чего колобродишь, полуночник?", я махнул рукой: дескать, духота, и пытаешься уснуть, да не уснешь.
В умывальнике под краном облил голову - вода была теплая и мутноватая, - намочил простыню, протопал к спальне, плюхнулся на свою койку. Все то же: похрапывают, ворочаются товарищи, за окном - вой гиен и плач шакалов, шуршание песка о стекло, то луна, то прожекторный луч.
Во рту и горле сохло, в висках пульсировала кровь, в ушах звенело - зазвенит, если обухом по голове. Шарахнули тебя крепко, товарищ Рязанцев. Выстоишь? Должен выстоять.
Незаметно я задремал и увидел себя в березовой роще, что в междуречье Москвы-реки и Разводни, за домом отдыха связистов: на ногах - кеды, мокрые от росы, на руке - ивовая корзинка, прикрытая сверху листьями, сквозь ветви просеиваются голубые небеса, у тропок подрагивают лиловые колокольчики, аукаются по лесу грибники. Рядом со мной - Лиля, в тренировочном костюме и косынке, в резиновых сапогах и с лукошком. Она оборачивается ко мне, улыбается: "Как притягивает к необыкновенному! Как магнитом!", наклонившись, срезает в спавшей хвое под елью боровик чудовищных размеров, каких я никогда не встречал. И внезапно лицо ее искажается гримасой, и она кричит грубым, мужским голосом: "В ружье!"
От этого крика я очнулся, вскочил с кровати. В дверях - голова дежурного:
- Застава, в ружье! В ружье!
Он прокричал и убежал в соседнюю спальню, три-четыре голоса, дублируя команду, закричали: "В ружье! В ружье!" Я рывком натянул брюки и гимнастерку, сунул ноги в ботинки, и топот моих ботинок утонул в общем топоте. На ходу застегиваясь, я пробежал в оружейную, схватил из пирамиды свой автомат, затем - в комнату дежурного к сейфу, за сумками с магазинами патронов, оттуда уже другой дверью выскочил в коридор и на крыльцо, а в спину подталкивало:
- В ружье! В ружье!..
От автора. Разрешите мне взять - и дальше время от времени брать - слово, потому что Рязанцев и остальные мои герои вряд ли сумеют с обстоятельностью рассказать о себе - тем паче, что объявлена тревога. А мне желательно, чтобы читатели побольше, в подробностях, узнали о персонажах этой повести. Так, как я узнал этих людей и похожих на них - и в Туркмении, и на других участках нашей государственной границы, где доводилось служить офицером либо бывать в звании литератора.
Итак, можно?
Прежде всего о том, что случилось на границе, отчего застава поднята на ноги.
Короткая ночь истаивала, и на востоке проступала рассветная, желтоватая, будто песок пустыни, полоска. Темнота уползала под кусты верблюжьей колючки и саксаула, как в норы, но и туда, под кусты, пробирался струящийся от горизонта свет, словно стирал остатки ночи с лика земли.
- С добрым утречком, товарищ ефрейтор! - сказал младший наряда. - Проверим КСП - и до дому.
- С добрым утречком, товарищ рядовой! - ответил старший. - Застава от нас не уйдет. А вот проверить КСП надлежит аккуратненько, без огрехов. - Он выключил уже ненужный следовой фонарь. - Начнем? Я проверяю полосу, ты следишь за участком.
Дозор зашагал вдоль контрольно-следовой полосы медленно и бесшумно.
Старший наряда, нагнувшись, вглядывался в ровные бороздки недавно вспаханной полосы. За ним шел солдат, присматриваясь и прислушиваясь. Вокруг было пустынно ("На то она и пустыня", - почему-то подумал солдат), сверху сыпанул трелями невидимый жаворонок, воздух стал еще суше и теплей.
Они прошли метров сто, и тут солдат едва не наткнулся на остановившегося старшего.
- Что?
- Следы, - ответил старший, опускаясь на корточки. - Взгляни сюда!
И тот присел на корточки: на ровных, гладких бороздах - вмятины, в которые будто наливается утренний свет. След. Свежий.
- Нарушитель?!
- Нарушитель.
- Но следы какие-то неясные, товарищ ефрейтор, песком заносит. Не совсем понятно, куда двигался нарушитель, в тыл или к границе…
- Ты прав. Одначе разберемся после. Сию секунду звоним на заставу и перекрываем границу!
Проваливаясь по щиколотку в песок, придерживая автомат, чтобы не колотился, ефрейтор подбежал к скрытой розетке; подключились, доложили дежурному об обнаруженных следах, о своем решении и тем же тяжелым бегом - назад, к границе.
А на заставе дежурный положил трубку и подал команду: "Застава, в ружье!", от которой звякнули стекла в окнах и повскакивали с коек пограничники. Среди них и Андрей Рязанцев, солдат второго года службы.
Второй год только пошел, двенадцать месяцев, триста шестьдесят пять дней отданы этим краям. Андрея призвали не осенью, а в июне, и он говорил тогда, держа Лилю за руки:
- В райвоенкомате объяснили: досрочно, в погранвойска.
А она прижималась к нему и смотрела в упор зелеными глазами, в которых вечный вопрос: что будет в дальнейшем? О, в те часы и он задавал себе этот же вопрос, расстаться на три года - не шутка. Лиля шептала отрывочно, глотая слова и слезы: