Справа промелькнул склад, слева баня и офицерский дом - ставни на кухонном окне были открыты, Кира поднялась-таки, затевает стряпню, не рановато ли? "Газик" обогнул вышку у заставы, другую - у ворот в проволочном заборе, покатил по грунтовке.
- Разрешите засмолить, товарищ капитан? - сказал Шаповаленко.
- Курите, - сказал я и вытащил сигарету, чиркнул спичкой, в сложенных горстью ладонях пыхнул первой затяжкой. Очень хорошо натощак, не так полезно, как поубавит аппетиту, не до завтраков, а под ложечкой посасывает.
Я поднес сигаретку ко рту, задержал руку - на рукаве длинная каштановая волосинка, из дочкиной косы, лезет косичка, дочкины волосы везде в квартире. Я снял волос, подумал: "Кира поднялась, Аленка с Генкой посапывают в подушки, спите покрепче, ребятки".
Водитель снял дверцы, и в машине было попрохладнее, но, когда она сбавляла скорость, хвост пыли нагонял нас, окутывал, так и подмывало чихнуть. Ветер немного поутих, дул в лоб. Солнце лезло по небосклону, ослепительное и злое. Я надел солнечные очки, и пограничники надели, у Стернина защитные очки с овальными изогнутыми стеклами в массивной оправе, фасонистые, итальянские. Я молчал, и пограничники молчали.
Свернули с грунтовки, поехали по шору - соль посверкивала, а потом по такыру - его поверхность в трещинах, потом по пескам, проваливаясь колесами в норы тушканов, сусликов, песчанок. Там и сям белели заячьи, бараньи и лошадиные кости. По соседству с солнцем парил орел-ягнятник. Мышковала лиса, услыхав мотор, отбежала за колючки барбариса, проводила нас поворотом узкой хитрой мордочки. Барханный кот выскочил из-под колеса, дал деру.
- От это рвет подошвы! - сказал шофер, и ему никто не отозвался.
Я выбросил окурок, снова вытащил из кармана пачку "Шипки". Меж теми двумя и машиной - серо-желтая пустыня, и меж машиной и заставой - серо-желтая пустыня. Кира умылась, зажигает газовую плиту, ставит на конфорки кастрюли, ребятки пускают пузыри на подушках. А скоро все мы очутимся во славном городочке Гагре, где под горами плещет синее море, море до самой Болгарии, до самой Турции, и мы сутками не будем вылезать из него. Вот задержу тех двоих - и в отпуск. Прочь от жары, от москитов, от недосыпа - и слава Гагре! Тамошние певички с большим чувством мурлычут: "О море в Гагре! О пальмы в Гагре!" Певичек к дьяволу, морю - ура!
Ребятки потому и не поехали в Фирюзу, в пионерлагерь, жарятся на заставе, ждут моря. Дождутся, если не будет обстановки, граница есть граница, и тогда отпуску прости-прощай. Не осложнится - понежимся в Гагре, как нежатся сейчас в Кисловодске Игорь Платонович с супружницей. Третьего дня прислал весточку: принимаем нарзанные ванны, ездим по экскурсиям, вчера были у знаменитой горы Кольцо, тропинка продевается сквозь это Кольцо, как нитка сквозь ушко иголки. Зам по боевой, завзятый огневик, а тут в лирику ударился, курортные прелести довели.
Во рту была табачная горечь, и она будто разносилась кровью к голове и сердцу. Это удивительная горечь, приглушавшая мысли про Киру и ребяток, про отпуск на море и про Игоря Платоновича с супружницей, про нараставший зной и вычурные очки Стернина - мысли нужные и не очень, и обострявшая одну, наинужнейшую, - о нарушителях. О тех двоих, кого надо схватить. Во что бы то ни стало.
Они торопятся уйти в тыл. Границу нарушили дерзко, без особых ухищрений, и пролаз под проволочным забором выкопали дерзко, в открытую. Они не могут не догадываться, что их следы будут обнаружены. На чем расчет? Затеряться в пустыне и поскорей выйти к населенным пунктам, где есть возможность укрыться: явка какая-нибудь? Или пойдут дальше, до железной дороги, там в поезд - и ищи-свищи? Все это предположительно. Вооружены? Не исключено. Молоды, сильны? Наверняка. Как поведут себя, когда их настигнем? Абсолютно неизвестно. Нагоним - и поглядим, нагнать - программа-минимум.
Идти по следу придется в солнцепек, в безводье, а сколько - абсолютно неизвестно. Давность следов - часа два, иными словами: нарушители от нас километрах в десяти. И нам надо топать резвее их, тогда и нагоним. Доедем до развилки дорог, станем на след - и вперед. Выложимся, ляжем костьми, но нагоним. Ну а там уж финал. Мы готовы к любому обороту, ребята не дрогнут, верю. Очень меня заботит сохранность следа. Ветер не столь уж порывистый, однако может перемести след - песок же, и это будет худо.
- Подбавь газку, - сказал я шоферу.
Он гмыкнул, поглядел на спидометр, переключил скорость, и "газик" замотало и затрясло еще шибче, и нас замотало и затрясло, как в качку. Я ухватился за скобу обеими руками, автомат зажал коленями.
- С ветерком катим, - сказал Шаповаленко.
- Две шишки наставил на затылке, - сказал Стернин.
- Ничего, - сказал я. - Могу обнадежить: вот-вот пойдем на своих двоих.
Вернулись на грунтовку, разъезженную, ухабистую, - нас замотало как в самолете на воздушных ямах. Я смотрел на мчавшуюся навстречу дорогу, по обочинам верблюжья колючка, бело-желтые шары туркестанской смирновии, высохшие стебли бозагана и яндака, и у меня было чувство: предстоящие поиск и преследование находятся где-то в середке моей пограничной жизни; были задержания и раньше, будут и позже, а это, нынешнее, - в середке, и оттого оно приобретает некоторую символичность. Мудришь, Иван Александрович, сказал я себе, умствуешь.
Приедем на место, сразу же свяжусь по радио с начальником отряда, он уже в курсе. Что подскажет полковник, чем поможет? Одобрит мои действия или буркнет: "Лапоточки плетем?" В его устах эти лапоточки - знак высшего неудовольствия. Я очень дорожу мнением полковника, ибо очень уважаю его, он знает службу и болеет за нее - это, собственно, и требуется от настоящего пограничника, будь то рядовой или начальник отряда.
Многое зависит от владимировской Сильвы: как возьмет след, сколько протащит нас, не утеряв его. Следов - два, собака будет идти по одному. Пока следы недалеко друг от друга, это не проблема, но если они разойдутся? Этот вариант не исключен, и полковник, видимо, подбросит отрядного инструктора с собакой, кстати, отрядные собаки классом повыше Сильвы. А ту собаку, которая отправлена на перекрытие границы, просто рискованно пускать по следу: слишком уж молодая, неопытная. Хорош был покойный Метеор, не уступал отрядным: смел, недоверчив, возбудим, злобен, острые чутье и слух, да будет пухом ему землица - застрелен при задержании уголовника, уходившего за кордон.
- Как Сильва? Не подкачает? - спросил я.
Владимиров вскинул угрюмые сросшиеся брови:
- Не должна, товарищ капитан.
- Она здорова?
- Здорова.
- Ей достанется. Да и нам, - сказал я. - Не подкачаем?
Шаповаленко и Рязанцев в один голос сказали: "Что вы, товарищ капитан!" Стернин сказал: "Человек не может быть слабей пса", а Владимиров промолчал, насупившись. У него тяжелый характер, у Владимирова, но и волевой, и я на него надеюсь, пожалуй, больше, чем на кого другого. И на Шаповаленко с Рязанцевым можно положиться. Стернин? Юноша он пижонистый, с закидонами, но самолюбив, тянется за остальными. А что было вечером, на боевом расчете, с Рязанцевым, рассеянный какой-то, расстроенный. Потолковать бы с ним, да вряд ли раскроется, уж слишком сдержан, скрытен даже.
Выложиться всем придется, побольше - Стернину: на горбе рация, четырнадцать килограммчиков. Хватит ли воды? Будем придерживаться схемы при двадцатипятикилометровом преследовании: первый прием, полфляги, - после трех часов движения, вторые полфляги - после четырех часов. Продолжится преследование - пополнимся из колодцев или вертолет сбросит.
Граница на участке заставы плотно закрыта, и соседние заставы перекрыли свои участки. Назад нарушителям не уйти, если они того пожелают почему-либо. Вероятней, будут уходить в тыл, в тыл, ну а задача моей группы - нагнать их и задержать, для нас в эти часы нет более важной задачи. Когда же мы доплетемся до места?
- Тута поблизости, товарищ капитан? - спросил водитель.
- Да, - сказал я.
Шаповаленко завозился, закряхтел:
- Шо, добрались?
- Пора бы, - сказал Стернин. - Третью шишку наставил.
Рязанцев молчал. Молчал и Владимиров, трепля Сильве загривок.
- А я что, виноватый? - с запозданием обиделся шофер. - Дорожка - гроб с музыкой, не кумекаешь, что ль?
- Кумекаю. Но проедешь еще малость, и четвертая шишка гарантирована.
- Ништо. У тебя башка сильная.
- Зато у тебя слабая.
- Прекратите, - сказал я, и спорщики умолкли.
Машина вынырнула из-за гряды, и я увидел наряд сержанта Волкова, бежавший нам наперерез. Шофер притормозил, пыль поглотила нас.
- Прибыли. Вылезайте. - Я спрыгнул с подножки, размял затекшие ноги.
Из пыли шагнул Волков, приложил руку к виску, начал рапортовать, задыхаясь от бега:
- Товарищ… капитан…
- Отдышись, - сказал я.
Волков смущенно улыбнулся, передохнул, доложил и показал пальцем на песок:
- Вот они. В натуре.
На песке - полузанесепные отпечатки сапожных подошв, крупные, мужские, они то параллельны, то расходятся накоротке, то сближаются вплотную, один - косолапит, второй - походка прямая, легкая. Чужие, враждебные следы.