–У-у! Какие мы гордые! Шестом до нашей гордости не достать… У-у! Какие мы неподступные… А я так, голубка, скажу: каждая собака у своих ворот храбра. А твои, сизая, ворота далеко-о… Ох и далеко-о-о… За далёкими-далёкими горами. Так что ты храбрости поубавь, поубавь… Смирись… Ты не первая… Снег на что бел, а весь мир его топчет… Смирись… И улыбнись мне сердцем. Добрую соседку прежде солнца следует замечать!
Со слабым любопытством Жения всматривалась в Русико.
– Нас с тобой, – вольней, охотней, разгонистей сыпала слова Русико, – как чёртушка повязал… И в Джангре, и в Лали мы в соседях. Твоего орёлика я знаю как свою ладошку. И потому, что я ни скажи, будет голая правда… Конечно, на своей родине каждая веточка улыбается. А тут село чужое. Люди всё чужие. Кто не затоскует на первой поре? Но ты особо не горюй. Я слыхала, монахов и монахинь полон ад… Тебе не знай как повезло. Вон… И никудышник муж, а всё ж изгородь! А Дато… Такой один на сто вёрст вокруг! Лицом видный, статью взял. Генерал! В работе первей его некого поставить. Чего тебе ещё?
– Мне никто не нужен.
Русико осудительно раскинула руки:
– Охохошеньки… Мышь на перину укладывали, а её в нору тянуло! Да если во все колодцы плевать, откуда тогда воду черпать, сизая?.. Иль будешь выискивать корабль с алыми парусами? Куда нам… А обхождение какое? Не всякая царица такое видала обхождение!
Жения молча согласилась.
Да, сажает за стол, пыль сперва со стула сдует. Не знает, как и угодить. Только что на божницу не посадит. Так на пальчиках и вьётся, так и вьётся… Нежными словами мозг в костях перемешивает… Ни одному слову не даст упасть до земли, любое желание предупредит… Ой Дато!.. Ой Датико!.. Что только и будет? Зачем ты мне к сердцу лёг?..
Бедолага Русико не знает, чем и вырвать у Жении согласие на брак с Дато. Русико приходит на ум история с греками, и она бегом докладывает:
– А тебе наши места должны понравиться! Места наши хорошие, громкие. Дорогая цена нашим местам сложена ещё когда… Рассказывали… В старую пору жили здесь какие-то не наши… Греки какие-то… Понимаешь, греки! Сами греки!
Жения холодно, зло ломает до хруста пальцы.
– Греки… Уреки… Да что мне твои древние греки! Древние греки без нас своё изжили. Древние греки не сушат головы, что мне отвечать Трифонэ, Мамуке… Трифонэ, Мамука не древние. С часу на час наявятся и спросят, по согласию ли тут всё у нас…
– А ты что? Не знаешь, как сказать? Так и ломи: всё по согласию! Простые слова.
– У нас, Русико, и без слов всё слилось в согласии. Да кто мне поверит? Ни разу не видела до той ночи парня и – по согласию?
– Ну, ляпани тогда, что Датико поставил тебе больно горячий, бешеный градусник. Да ещё без твоего дорогого письменного согласия!
– Бесстыжая! Что ты молотишь!?
Жения обеими руками разом махнула на Русико. Будто оттолкнула.
"Что же, – думает Жения, – отвечать братикам? Сказать, что всё тут вытворяют со мной против моей воли? Тогда братики должны отомстить за мою честь… Обычай, закон гор… Не завяжется ли родовая месть? Не пыхнет ли тогда война фамилий, двух фамилий до последнего корешка?"
Девушки устало смотрели, смотрели друг на дружку и, не сговариваясь, встречно повалились, соткнулись лицами и горько, с пристоном завыли.
У жалостливого слёзы всегда на краю…
2
Печальный лунный ком понуро катился за ближнюю гору. Проснулся зоревик, предутренний тугой ветерок, и, словно согреваясь, резво налетел на сад за окном.
Сад зашумел листвой, закачался. Ветки робко заскреблись по стеклу. Вставай, Жения! Встречай новый день у порога!
За всю жизнь Жения и разу не поднялась позже первого света. Пора подниматься и сейчас. Но нет сил заставить себя встать.
Уже которую ночь подряд Жения не может заснуть.
Лежит не шелохнётся, лежит трупом, вывалив остановившиеся глаза на Датов портрет на стене.
Давят воспоминания, давит прожитая жизнь.
Жения комкает, перебирает свою жизнь и не всё в изжитом, кажется ей, чисто и ясно. Например, вот это. Ну, зачем было стаивать это от Датико?
"Датико, Датико, – покаянно, без голоса шепчет Жения. – Я тебе это не говорила. Боялась, расстрою… Но теперь не умолчу… Знаешь ли ты, что и Трифонэ, и Мамука всё-таки отреклись от меня? Когда я им тогда сказала, что всё у нас с тобой легло в согласие, они не поверили. Почернели лицами: "Мы его не тронем. Всё зло в тебе… Ты нам больше не сестра!" Они запретили мне их оплакивать. Вдруг пом… примрут, я не смею даже показаться на их похоронах, на могилках… Уходили на войну – даже не простились со мной…"
Свет из Датикова сада – яблони, груши, сливы, орехи, мандарины, словом, всё до единого коренька сам Датико сажал – ровной белой полосой льётся в незашторенное окно, перетекает через лежащую на кровати Жению, упирается в стену с портретом Датико.
Портрет хорошо виден.
У Датико лицо напряжённое, сосредоточенное. Кажется, старательно вслушивается в слова жены, силится что-то важное сказать, а рта открыть никак не может.
"Датико, Датико… Горький мой Датико… Что же мы наделали? Чем мы не угодили Богу, не попали в честь?.. Кому Бог даст – даст обеими руками. А у кого уж отнимет – отнимет обеими… У нас отнял обеими… Неужели ты уже забыл наш уговор? Фронт позвал тебя в один день с Вано. Как я такое пережила, не знаю… В один день остаться без мужа и без сына… Как мне… Одинокое дерево ветер гнёт, как хочет… Бог из жадных рук послал нам лишь мальчика и девочку. Прощались мы, сговорились… Я буду растить, доводить до возраста нашу Тамару, а ты будешь там, на фронте, пуще глаза своего беречь Вано. Датико, Датико, чёрный час нас свенчал… Негодная я мать… Я с тёмного до тёмного на плантации. То чай, то кукуруза… До дома руки не доходили. Бедная Тамара бегала в седьмые классы и сама весь дом везла… Однажды она простудилась, в неделю жаром сомлела… Уже три недели, как мы без доченьки… Её смерть на мне на одной. Я готова любую кару понести. Да если б это подняло дочку… А ты… А как ты там?.. Как уходили, ты твердил, я хорошо запомнила: вернусь сам героем, приведу с фронта и живого сына-героя… Война развела вас… Полгода назад черкнул с дороги: "Едем на Сталинград!" – и больше ни граммочки от тебя известий. Где ты? Что ты? Живой ли?.. Вано аккуратно всё писал. А вот уже полтора месяца молчит. Неужели?.. Неужели?.. Неужели мне суждено всех вас потерять… Жить одной?.. Зачем мне такая жизнь? Зачем?.. Ну что ты молчишь? Или язык в лесу где оставил?.. Скажи хоть что-нибудь…"
В дверь ударили палкой.
Обычно палкой стучал старенький почтарь.
"А что если похоронки на Дато? На Вано?!" – прожгла её больная мысль.
Она машинально надвинула одеяло. Закрылась с головой.
– Эй, Жения! Засоня!.. Это на тебя не похоже, – тоненько, уважительно выговаривал ранний почтальон. – Вчера вечером не потащился в твою даль, болячка припекла. А вот на свету отпустила, я и вот он вот… Иди забери грамотку от сына.
Жению ветром сняло с койки. Подлетела к двери.
– Гиви! Солнышко! Радость моя! Читай через дверь, покуда я…
Она постеснялась добавить: "… одеваюсь".
Она бежала к Русико – не грела ступнями землю.
– Соседушка! Ты чего по теми прискакала? – удивилась Русико раннему налёту Жении. – Петухи ж ещё не пели!
– А ты что, думаешь, без петухов и день не завяжется? Профессорша твоя всё ещё давит соньку?
– Ясно. Спит как пропащая.
– Разбуди, а… Письмо от Вано… Какие мы с тобой толкушки тёмные… Э-э-э…
Русико жаль будить дочку. Но надо.
Русико садится на край койки, тихонько поталкивает в открытое детское плечико. Одной рукой будит, другой кутает.
– Медико… Зёрнышко… Проснись… Почитай нам письмо от дяди Вано…
Притворяшка Медико в другой раз и потянула бы всласть волынку, поломалась бы как медовый пряник. Но тут, заслышав про письмо с фронта, готовно, словно и не спала, а лежала ждала материной просьбы, выставила из-под одеяла розовую пятерню, как лучики проснувшегося молодого солнца. Давайте!
Жения почтительно подала письмо, проговорила, одновременно и винясь за свою неграмотность, и восторгаясь девочкой, умеющей читать:
– Грамотный человек – зрячий, неграмотный – слепой.
Медико – Тамарина подружка, бегали в один класс, за одной партой сидели – навалилась читать торопливо, взахлёб и невыразимо громко, на весь упор, точно на трибуне была.
– Ты на скорый поезд опаздываешь или на пожар? – осадила дочку Русико. – И чего кричишь?
– Торопливая нога спотыкается. Не спеши, – ласково попросила Жения, из стороны в сторону запретно проведя перед Медико жёстким указательным пальцем, широко лопнувшим сбоку на впадинке. Это от большого сбора чая растёрла. Распекла до косточки. – Не спеши, читай получше, – уже как-то заискивающе кланялась Жения. – Ничего не пропускай…
Медико самой не терпится узнать, что же в письме дальше.
Однако, сдерживаясь, теперь она читает вежливо, на заказ. Медленно, чётко выговаривает каждое словушко и раз по разу посматривает поверх письма на Жению. Всё ли понятно?
Жения в спешке кивает.
Понятно, понятно. Дальше читай!
Но чем дальше читает Медико, тем всё заметней тускнеет Жения.
Не нравится Жении чтение. Ведь и про сквозное ранение в шею, и про госпиталь Жения уже слыхала от старика Гиви.
К Гиви она отнеслась с недоверием. Старый человек, вполне мог чего не разобрать. Пропустил. Самое хорошее, самое важное, может, и пропустил!
И Жения, с быстрыми поклонами проводив Гиви, помела к Медико. Молодые глаза наверняка увидят то, что не увидели старые!
Но странно…
Разные люди, старое и малое, а читают слово в слово одно и то же. Как сговорились!