Минометчики прослушали очерк молча и как бы даже безразлично. Затем стали украдкой поглядывать друг на друга с недоумением и удивленным вниманием: вправду ли они такие уж герои, как о них рассказывается в газете? Ну, к примеру, что геройского в Ванюшке Давискиба? Песни, правда, спивает здорово этот хохленок - прямо-таки соловейко. Про то все знают и за то любят Ванюшку. А вот как он вел себя у миномета во время боя, никто и не заметил: не до того было. Откуда же корреспонденту знать, что думал Давискиба в минуту, когда он опускал в горячий ствол мину и кричал что есть моченьки, вытаращив черные свои очи:
- Выстрел!.. Выстрел!.. Выстрел!..
Между тем в очерке сказано:
"В эту минуту перед его глазами вставала белая хата за Днепром, а возле хаты - старенькая женщина. Она исступленно глядит на восток и сухими губами неслышно шепчет: "Сынку мий, сынку! Де ж ты, кровинка моя?""
Думал ли об этом Иван Давискиба или о чем другом, мы не знали, но только вот видим: увлажнились глаза хлопчика, заблестели; отвернулся и стал зачем-то сосредоточенно перематывать портянку…
2
У времени и у судьбы свои законы, свои права. Надо ж было, чтоб начальнику политотдела дивизии полковнику Денисову спустя полгода после сталинградского побоища пришла в голову более чем неожиданная мысль - представить меня на должность заместителя редактора дивизионной газеты. Что навело его на мой след, одному аллаху ведомо. Может быть, две-три заметки, с грехом пополам состряпанные мною и напечатанные в этой газетке? Думается, однако, что заметки эти разве только при повышенном оптимизме можно было принять за признаки журналистских способностей их автора. Но как бы там ни было, а я стою сейчас перед маленьким, аккуратным полковником с умными, насмешливыми глазами и слушаю сентенцию относительно того, что не боги горшки обжигают, что газета - не менее важная огневая точка, чем минометная рота, что со временем я буду еще его, полковника, благодарить и что "балакать", собственно, больше не о чем, а надо брать предписание в зубы - он так и сказал: "в зубы" - и немедленно отправляться в редакцию, которая зарылась в землянках в глубокой балке.
- Вот тут! - ткнул он пальцем в лежавшую перед ним карту. - Идите!
Я вышел от Денисова и призадумался. О богах и горшках я слыхивал и раньше, но для меня это было слишком слабым утешением. Я подозревал, конечно, что статьи для газеты пишут не боги, а люди, но люди, хорошо владеющие своим ремеслом, и они будут совершенно правы, ежели не очень-то возрадуются моему пришествию в газету, да еще в качестве их начальника.
Но приказ есть приказ, и его надлежало исполнить. Тяжко, до хруста в груди, вздохнув, я поплелся в редакцию. Дорога вела через лес. Было тихо, прохладно, пахло земляникой. Где-то выстукивал дятел, тараторила сорока - зло и насмешливо. В отдалении урчал грузовик, скрипели повозки: это устраивались на глухих полянах подразделения второго эшелона дивизии.
"В тыл, значит?" - спросил я себя с беспощадным ехидством.
Как приговоренный, подходил я к редакции. Еще издали увидал блиндаж, а возле него, у входа, две кудлатые головы, склонившиеся над листом бумаги. Рядом на каких-то странных, отродясь невиданных мною ящиках лежали такие же странные доски с множеством клеточек - очень похожие на пчелиные соты. Над досками, ссутулившись, стояли солдаты в полотняных выпачканных передниках и быстрыми движениями пальцев извлекали что-то из этих сотов.
Укрывшись за деревом, я стал наблюдать за теми двумя, кудлатыми. Одного узнал сразу - это был тот самый сапер, что однажды навещал нас. "Вот он какой, Степной!" - мелькнуло в моей голове, и мне почему-то сделалось еще тоскливее. Теперь на узких плечах сапера куцыми крылышками лежали погоны младшего лейтенанта. Второй, совсем юный, краснощекий, черноглазый, отчаянно жестикулируя, громко, с завыванием читал стихи, видать только что сотворенные им:
Я трубку снял. Сквозь вой метели,
Расслышанные мной едва,
До слуха быстро долетели
Ее прелестные слова…
Сапер морщился и молчал. Черноглазый смотрел на него умоляюще и начинал снова:
Я трубку снял…
- Лучше бы ты ее не снимал, - мрачно перебил сапер.
- Это почему же? - страшно удивился поэт.
- Глядишь, не было б этих твоих стишат. "Ее прелестные слова". Гм, "прелестные"!.. Ты еще напиши: жемчужные! Скверно, друг мой Кузес, скверно и пошло. Девка сидит на коммутаторе, задерганная непрерывными звонками до такой степени, что того и гляди выматерит тебя… А ты - прелестные!
Холодок забрался под мою гимнастерку: мне стихи Кузеса ужасно понравились и больше всего именно - "ее прелестные слова". Но теперь я не признался бы в этом самому богу. Злые замечания худенького мрачного младшего лейтенанта принуждали верить только им. Сапер, между тем, продолжал:
- Напиши "служебные". Это будет правда, а главное - во сто раз поэтичнее.
Кузесу, очевидно, нелегко было расстаться с "прелестными", но в конце концов и он согласился с ироническим своим собеседником. Прочел сызнова:
Я трубку снял. Сквозь вой метели,
Расслышанные мной едва,
До слуха быстро долетели
Ее служебные слова…
Сапер опять надолго умолк. Потом все же сказал:
- Сейчас лучше. Хотя "сквозь вой" - не бронзы звон. Рядом - "воз - вой"… Ну да черт с тобой. Пушкина из тебя все равно не получится. Чирикаешь, и ладно. Пошли, Лавра вон еду тащит! - Младший лейтенант оживился, проворно извлек из-за голенища ложку и, размахивая ею, как саблей, двинулся навстречу пожилому солдату, несущему в ведре какую-то еду.
Кузес продолжал сидеть на месте. Тогда я еще не знал почему. Узнал позже: у Юрки не было ни ложки, ни котелка, и он ждал пожертвований от солдат.
Когда кончился обед, я вышел из своего укрытия. Солдат-наборщик Миша Михайлов проводил меня в землянку редактора капитана Шуренкова. Тихий, весь светленький, редактор, вопреки моим ожиданиям, обрадовался, узнав о моем назначении:
- Очень хорошо, очень хорошо!
- Ничего хорошего нет. Я ведь никогда не работал в газете.
- Оч-чень хорошо… Что? Не работал?
- Никогда!
- Не боги горшки…
- Это я уже слышал, товарищ капитан. Поймите же наконец, я никогда, ни единого дня, ни единого часа не работал в газете. Вы со мной хлебнете горя! Начподив, наверное, не с той ноги встал сегодня. Но вы-то при своем уме! Что я у вас буду делать? Тут люди вон стихи пишут, а я…
Я поставил на карту все, чтобы меня вытурили из редакции к чертовой бабушке, и минутами мне казалось, что цель достигнута, потому что после такого моего горячего и искреннего признания редактор притих, беспокойно замигал белесыми ресницами:
- Так-таки никогда и не работали в газете?
- Ни разу. Никогда! - с величайшей радостью подтвердил я.
- Ну что же. Очень хорошо. Будем учиться, - спокойно объявил Шуренков и, высунувшись из землянки, позвал: - Дубицкий! Зайдите ко мне на минутку!
В блиндаж вошел худенький младший лейтенант.
- Знакомьтесь. Это наш новый сотрудник, - указал на меня редактор. - А это - секретарь газеты, младший лейтенант Андрей Дубицкий. Знакомьтесь…
Познакомились. Я сделал это охотно. Дубицкий - без всякого воодушевления. Чтобы как-то расположить его к себе, я сказал про его очерк о минометной роте.
- Вы тогда почему-то подписывались чужой фамилией? - спросил я.
Дубицкий поморщился точно так же, как при чтении стихов Кузесом.
- Это мой псевдоним - Ан. Степной. Я родился и вырос в Казахстане, в степи… Вы что, не знаете, что на свете бывают псевдонимы?
- Честно говоря, да.
- А вы, честно говоря, видали когда-нибудь, как делается газета?
- Нет, не видал.
- Чудесно! Знаете, старший лейтенант, мы с вами далеко пойдем.
- Что касается меня, то дальше передовой я никуда не уйду. А вы - не знаю, - сказал я, чувствуя, что начинаю злиться на Дубицкого. Его высокомерие и откровенная издевка подействовали на меня самым неожиданным образом: я решил, что останусь в газете и докажу этому новоявленному Печорину, что действительно не боги горшки обжигают.
"Постой же!" - думал я про секретаря, садясь вечером за сочинение первой своей корреспонденции. К утру статья была готова и тотчас же перекочевала в руки Дубицкого. Мне стало грустно. Готовый ко всему на свете, я все же был ошарашен тем, что услышал от Андрея.
- Роман сочинили, ваше сиятельство, - сообщил он мне, ядовито усмехаясь в свои рыжие казачьи усы. - С продолжением в десяти номерах будем печатать. По три колонки в каждом номере… Куда прикажете перевести гонорар?
Я рассвирепел:
- Довольно паясничать, товарищ младший лейтенант! Говорите, что думаете. И, пожалуйста, без дурацких сиятельств! Никуда не годится - так и скажите. Я и сам понимаю, что не бог весть какое чудо сотворил…
- Что верно, то верно. В полное собрание ваших сочинений сей шедевр, пожалуй, не войдет. Однако попробуем поправить… Садитесь, товарищ старший лейтенант, и приступим к делу. Вот только пойду спрячу котелок, не то Юрка Кузес утащит…