- Как сказать, княже? - в раздумье ответил на косвенный вопрос Шигоня. - Оно глядя: как и что? Выведать надоть бы наперед, велика ли сила за князем Юрием стоять собирается. Только к нему поболе людей перейдет, - и почнет он под нашим великим князем подыскивать, государства себе добывать на Москве. Не поять нам теперь князь Юрия Ивановича, не опутать руки, то и великого князя Ивана Васильича государству не быть, и нам всем целыми не стоять.
- Пожалуй, и так. Видимо дело: не в Шуйском вся беда.
- Что же дале? - опять спросил Глинский, с которого дремота совсем соскочила теперь.
- Что нам да как? Поведай, дай совета, Шигонюшка! - отозвалась и Елена.
- Да само дело кажет, как ему вестись. Сыск почнем. Доводчиков на допрос. А там - и всех, кого оговорят они. Прослышим, далеко ль наметка кинута? А там, как дело укажет. Лих, чтобы царство не шаталось, не грех и дядю государева присадить.
- Оно вестимо. Мне бы с Ванюшкой худа какого не было?! - опасливо перебила снова Елена.
- Будь покойна, государыня княгинюшка. Волосочка твоего не колыхнем. Еще у нас концы есть. Мастер твой золотошвейный, немчин Яганов, сильно дружен с единым из сыновей боярских князь Юрья Иваныча, с Мещериным с Яшкой. И тот Яшка к себе в Дмитровск Ягана позывал, там ему по тайности весть подал о сговоре злодейском между княж Юрьевых детей боярских многих: как бы им Юрия на стол навести, а нашего великого князя со свету сжить.
- Господи, сил! И ты ни слова не баял досель, Шигонюшка! - всплеснув руками, видимо совсем напуганная, воскликнула Елена.
- Не пора была - и не баял. А ноне - и Юрий сам, и дворня его на Москве. И тот Мещерин, Яшка, и наш Яган. Вот мы всех на очи поманеньку и поставим, великий клубок завьем. А как развивать станем, тут все и пооткроется.
- Добре! Добре, Шигонюшка! - не утерпел, похвалил ловкого царедворца Глинский.
Видимо, успокоясь, он снова развалился на лавке, принял прежнюю беспечную позу.
- А что ж ты все гласу не подаешь, вельможный боярин? - спросил он у Захарьина, по спокойному лицу которого трудно было угадать, согласен он со всем, что говорит первосоветник-печатник, или не согласен.
- Двум на едином коне не скакать, княже. А и то скажу, - степенно ответил боярин, - слышим мы покуль, что Ивану Юрьевичу нашему метится. Поглядим да послухаем, чего иного еще люди не поведают ли. Вот с разных концов дело и обглядим. Тогда стену городить станем. Тогда и я свое слово скажу, как мне совесть велит, как Бог на душу положит.
- Верное слово боярин сказывает! - поддержал сам Шигоня своего "встречника". Ловкий, угодливый, он с друзьями и с недругами старался быть одинаково податлив и согласен на вид, в то же время поджигая всех на вражду и свару, за что даже открыто был прозван Поджогиным. - Верное слово! Мы не по словам, по делам дело рассудим, обмерекаем. А еще…
Но дьяк не успел кончить.
- Во имя Отца и Сына и Духа Свята, - раздался за приоткрытой дверью голос придверницы, дежурящей по соседству с покоем, где происходил совет бояр с княгиней Еленой.
- Аминь! - торопливо отозвалась, невольно вздрогнув, правительница. - Входи, Федосьюшка. Что там? Кто там?
- Да князь, слышь, Андрей, слышно, сам Михайлыч Шуйских! - протирая глаза, неуверенно доложила придверница.
- Шуйский? Андрей сам?! Князь пожаловал?! - так и вырвалось у всех сидящих с Еленой.
Княгиня ничего не сказала. Она сильно побледнела, как будто ожидая большой беды.
- О… один он? Без народу? Без челяди? - наконец спросила она.
- Надо быть, что один. Савелыч наш, дворецкий, с им заявился в терему. Боярин князь и говорит: "Доложи княгине. Ежели спит, побудила бы. Дело больно спешное".
- Так он не сведал, что бояре у меня? Не сказала ты али Савелыч? - видимо ободряясь, допытывалась Елена.
- Его ли то дело, кто у тебя на совете, государыня княгинюшка? Откуда ему сведать, что в покоях твоих деется. Не мужское оно и дело.
- Так… постой… погоди… Мы… сейчас. Ну, как мыслите: допущать его али нет, бояре?
- Ну, известно, пущай, - угадав опасения племянницы, первый подал голос Глинский. - Когда б он с худом, - в тот час без доводу зашел бы до покою, не доложил бы… А мы… мы в тот покой пойдем. Послухаем, он тебе что скаже? Правда? - не то спросил, не то прямо решил князь, обращаясь к остальным.
- Так ладно будет! - отозвался Шигоня.
- Пойдем. Что ж, и я со всеми! - подымаясь, отозвался Захарьин.
И все четверо, с молчаливым, по-прежнему, Овчиной, перешли они в соседний покой, куда через приоткрытую дверь было слышно все, что говорится рядом, у княгини.
- Челом бью матушке-государыне, великой княгине и владычице нашей! - остановясь почти у самого порога, отдал поклон Елене Шуйский, немедленно введенный в покой тою же придверницей, Федосьей Цыплятевой.
- Храни тебя Господь, боярин, князь Андрей Михайлыч. Садиться прошу милости. Что поведаешь? Видно, великая спешка пришла, что в столь позднюю пору потревожил свою княжескую милость, сам заявился, никого не дослал! - указывая место князю, ласково спросила правительница, овладевая своею тревогой и невольным страхом.
- Спешно - не спешно, а потайность великая. Ты, лих, не пугайся, по женскому обычаю, княгинюшка. По-куль оно все еще так, брехня одна. Все же сказать надоть. Сама с ближними советниками со своими по-разберешь апосля! - оглядевшись, вкрадчиво, мягко произнес Шуйский.
- Вся на слуху, боярин! Что прилучилося?
- А вот попросту скажу, как оно и дело было. И пяти ден нет, как из опалы, из засылу вернулся я. Дня не завершилось, как я со всеми присягу принимал, креста целование совершил на верность малолетнему великому князю, царю и государю, и тебе, великой княгине. А уж люди блазнят, на измену подбивают, на худое дело зовут меня, князя Андрея Шуйского.
- Да что ты, князенька? Негоже. Стыда нет на людях. Да кто же? Поведай, коли за тем пришел.
- Кто?! Зовет-то малый никчемный: Бориско, Горбатый князек, роду Суздальских. Шалыган ведомый… Да на таковских, слышь, людей заметывает, что и сказать - жуть да оторопь берет!
- На кого? И невдомек мне, бабе глупой! Не обыкла я в делах ваших боярских. Уже не оставь ты меня, князь. Подмоги. Научи. Ближе всех почту тебя. Превыше всех станешь. Выручи, подсоби державу за Ванюшкой закрепить, князь-милостивец. Твоя сила и на Москве. Она же надо всем Новгородом. Уж повыручи!
И со смиренным видом Елена приподнялась и отвесила поклон князю Андрею.
Зорко поглядел на нее лукавый боярин. Потом еще раз огляделся, даже носом потянул воздух, словно в нем почуял что-то знакомое. Потом откашлялся слегка и снова заговорил в тон Елене, так же мягко и смиренно:
- Где же нам дела вершить… Прошли времена, миновали денечки красные. Покойный государь-царь всем крыла-то поотшиб. Да и поделом. Руси на пользу единого владыку ведать, единому хозяину под рукой лежать. Вот того дела ради и я к тебе со своей речью пришел. Вижу, верю: от сердца говоришь. Авось, хоша и небольшим, - а попомнишь слугу твоего верного, как царство за малолетним сыном да за собою добре закрепишь.
- Попомню, видит Бог, попомню! - как бы скрепляя именем Божиим осторожный торг, подтвердила Елена.
- Ну, слухай: от самого, от княж Юрия, от дяди государева… так Бориско баял, - позыв был ко мне.
- Ахти мнечушки?! Что ты? Да слыхано ль? Да еще авчерась…
- И я то же Бориске сказывал: не вчерась ли день мы крест целовали племяннику? Можно ль мне ныне за дядю стать?.. На это мне Горбатый: "Как сам знаешь! - молвил. - А, лих, у князя Юрия тебе бы за отца быть, коли поможешь ему. А при малогоднем царьке - евонные родичи тебя и со свету сживут, не то честей дождешься". Так, ехида, сказывал. Плюнул я и прогнал его!
- И добро сделал. Нешто я не знаю, что одной родней земли мне не склеить? А как мыслишь: направду от князя Юрия подсыл был? Али так, брехал Горбатый.
При этом простом, как казалось, и естественном вопросе Шуйский весь насторожился и на миг как бы задумался. Потом быстро, таинственным шепотом заговорил:
- Толковать-то можно ль без опаски? Уж я все. Уж куды ни шло… Уж пущай там после и голова долой.
- Говори… все говори! Безо всякой опаски!
- Уж как попу на духу… Как ты - люду всему и царству целому матерь родная. Слышь, не один Бориска. Еще мне подсыл был, уже явно от князь Юрья. Дьяк тута есть княжой, Тишков, сын Третьяк.
- Третьяк Тишков, баешь?
- Он, он самый. Лихой человечишка. И прихаживал он ко мне все с речами улестными: к князю Юрью бы на службу шел, на Дмитров бы с им сбирался. Покуль великий князь мал, - и сила-де мочь боярская старину поновить: старшого в роде на стол посадить. А зато и постановщикам всем, которые тому помочь явят, нехудо будет же. Многие старые вольготы князь Юрий своим пособникам и велькомочным людям подаст и новых добавит. А угодья, да земли, да поминки - то не в счет. Я сказываю Тишкову: "Вечор мы крест целовали, и с удельным твоим. А ноне на сговор на лихой идти? Гоже ли?" А Тишков на ответ: "Как князем крест целован? Нешто по своей воле? Все входы-выходы дворцовые стражей переняты были. Не присягни, так и жив не выйдешь. Такова присяга - не крепка слывет. И поп за такую невольну присягу разрешит. И Бог простит, коли не держать ее". Немало такого все прибирал улестник. Все к князю на совет звал.
- Ты же не пошел, вестимо? - опять с самым прямым взглядом, со спокойным выражением лица спросила, словно мимоходом, Елена.
Пытливым взором так и пронизал ее всю Шуйский.
"Дурой ли она прикинулась али взаправду еще не донесли ей покудова? Не ведает дела?"
Такая мысль мелькнула в мозгу у старого заговорщика.
Колебаться долго нельзя было. И он решил сыграть вовсю.