Дверь широко растворилась, и порог перешагнул ефрейтор Чертыханов в расстегнутой шинели; пилотка чудом держалась на затылке. На обе руки до самых плеч были нанизаны круги колбасы. Он увидел меня, губы его раздвинула шалая и счастливая ухмылка.
- Здравия желаю, товарищ лейтенант! - гаркнул он оглушительно и хотел отдать честь - кинуть за ухо лопатистую свою ладонь, но помешали колбасные круги.
- Что это такое? - Я испытывал ощущение, будто мы и не расставались с ним, будто он отлучался на некоторое время по заданию и вот вернулся.
- Колбаса, товарищ лейтенант. Разрешите объяснить?
- Ну?..
- Возвращаюсь сюда проходными дворами, гляжу - хоть и темно, - какие-то люди бегут и тащат что-то в мешках и в охапках, торопятся. Мужчины там, бабенки и ребятишки. Я сразу догадался: дело нечисто. "Стой, кто такие, чего несете?!" Вы ведь знаете, как я могу крикнуть - милиция разбежится от страха, не то что бабы. Они побросали все, что несли, и наутек… Гляжу, а это колбаса. Наверно, продуктовую палатку разворовали или склад. А может, при налете бомба угодила в гастроном. Ну, подобрал немного, не кидать же…
- Не врешь?
- Честное благородное слово, товарищ лейтенант. - Чертыханов свалил колбасу на диван и железными руками сдавил мне плечи. Мы поцеловались. Затем, легонько оттолкнув меня, он ткнулся большой лобастой головой в дверцу буфета и заплакал; спина его вздрагивала рывками. Мы с Тропининым переглянулись.
- Что с тобой? - спросил я. Чертыханов плакал взахлеб, шумно отдуваясь.
- Не знаю, - прохрипел он, не отрываясь от буфета. - Сам не знаю. Не обращайте внимания. Обрадовался очень… - Наконец он обернулся к нам. Широкое, с картошистым носом лицо его было омыто обильными слезами. - Я ведь, грешным делом, думал, что навсегда простился с вами, похоронил вас… Плохи были ваши дела: продырявили вас насквозь… А вы живы и здоровы, оказывается… Как не заплакать! - Он вытер платком глаза и щеки, снял шинель, пилотку, пригладил волосы и, достав из бездонного, точно колодец, кармана бутылку водки, аккуратно обтер ее платком и бережно поставил на стол. - Вот за чем отлучался. Пол-Москвы обегал. Все-таки достал. Достал родимую…
- Чертыханов вступает в свои права, - с усмешкой заметил я. Расскажи-ка, Прокофий, как дошел ты до жизни такой - до госпиталя?
- Одну минуточку, товарищ лейтенант, сейчас все доложу, как по нотам… - Чертыханов был радостно возбужден. Стараясь не топать каблуками, он принялся с особой тщательностью накрывать на стол: потребовал от матери свежую скатерть, большими кусками нарезал колбасу, ножом открыл "бычки в томате", раскромсал буханку хлеба. Мать пыталась помочь ему, но он безоговорочно отстранил ее.
- Поберегите здоровье, мамаша, управлюсь сам… - Он легко и нежно прикоснулся ладонью к донышку бутылки и, когда пробка выскочила из горлышка, разлил водку. - Извините, одна рюмка калибром побольше и не так изящна, я ее оставлю для себя… Прошу к столу… Разрешите сесть, товарищ лейтенант? Ну, за победу, товарищи командиры!..
Тропинин взглянул на него, как на чудака, криво и с горечью усмехнулся.
- Петля на шее, а вы - за победу.
- Позвольте, товарищ лейтенант, сперва выпить, потом я вам отвечу, если разрешите. - Ловким взмахом он плеснул в рот водку, глотнул, не моргнув, и улыбнулся от наслаждения. - Насчет петли это вы, товарищ лейтенант, не от трусости сказали. Нет. По всему видать, вы не из робких. Но - сгоряча. И от горя… Ясно, что никто им шею не подставит для петли. Шалишь, брат! Конечно, не велико удовольствие сидеть за столом и бражничать, когда под окошком разгуливают вражеские танки. Под ложечкой сосет. Но, по моим понятиям, здесь, у Москвы, мы и должны прищучить немца. Это уж будьте уверены, товарищ лейтенант.
Мать, подойдя к нам, осторожно, хотя и решительно хлопнула по уголку стола ладонью.
- Немцу в Москве не бывать! - заявила она воинственно.
Прокофий оживленно воскликнул:
- Верно, мамаша! Золотые ваши слова: не бывать!
Я с любопытством оглядел мать, так неожиданно расхрабрившуюся.
- Ты, что ли, остановишь?
Она улыбнулась застенчиво:
- А бог-то? Он за нас, сынок. Да и вы… вон какие…
Тропинин пристально взглянул на Чертыханова - от того веяло спокойствием, как будто война с немцами уже решена в нашу пользу.
- Что ж, за победу так за победу, - сказал Тропинин и выпил.
- Так вот, товарищ лейтенант, как я докатился до госпиталя, - заговорил Чертыханов. - И на этот раз судьба сыграла со мной шуточку. Никак она не может выставить меня перед людьми в геройской красе. Стыдится, видать… У героев на войне даже ранения соответственные: в грудь, в голову, в плечо… А меня ранило, извините, в задницу, как последнего трусишку… Под Ельней пришлось залечь - пулеметным огнем положил нас, подлец! Голову-то я спрятал, а зад не успел. И прострочили мне его в четырех местах, как по нотам. Две недели валялся, точно колода… Зато сзади у меня теперь задубело, что чугун… - Он покрутил лобастой головой и заржал, смущенно озираясь на мою мать. - Извините, мамаша, не сам выбирал место для ранений. - Он налил по второй.
Суровые солдатские марши, гремевшие по радио, внезапно заглохли, будто звук обрубили на самом призывном взлете. Завыли сирены. Мать перекрестилась. Она побледнела и в одну минуту осунулась.
- Опять летят! Опять кого-нибудь похоронят. - Мать стала торопливо одеваться. - Бегите скорей в убежище, ребята. Сынок… Это недалеко, в соседнем доме, в подвале.
Никто из нас не тронулся с места: то ли стеснялись выказать друг перед другом слабость, то ли в самом деле наступило полное равнодушие к опасностям.
- Нет, мамаша, - сказал Чертыханов. - У нас еще водка не допита, она, милая, куда сильнее немецких налетов.
- Мама, тебя проводить? - спросил я.
Мама присела на краешек дивана, с жалостью оглядела нас.
- Зачем мне идти? Беречь себя? Погибать - так уже вместе…
В эту минуту в комнату шумно ворвалась Тоня - пальто нараспашку, непокрытые волосы растрепаны.
- Едва успела добежать до ворот, - сказала она, кидая на диван сумку.
Тропинин встал, незаметным и привычным движением одернул гимнастерку, потемневшими глазами, не мигая, следил за Тоней.
- Сядьте, Володя, - сказала она. Тропинин послушно сел. - Здравствуй, Прокофий. - Поцеловала меня. - Здравствуй, мой хороший. Я сейчас к вам подойду, ребята… Мама, согрей воды, надо халат выстирать… - Вынула из сумки белый халат, унесла в кухню и вскоре вернулась к столу. - Налей мне водки, Прокофий, - попросила она. - Устала ужасно! Опять раненых привезли. Машин двенадцать. Носили, носили - руки отнялись совсем… - Она отпила водки, закашлялась. Тропинин зло взглянул на захмелевшего и оттого еще более безмятежного Чертыханова.
- Вот вам и победа!..
Прокофий прищурился на Тропинина.
- На войне не без издержек. Подумаешь - двенадцать машин. Еще будет сто, пятьсот, тысяча. Ну и что? Руки в небо, ворота настежь - заходите, господа немцы, в столицу? Так, что ли?
- Не очень-то крепкие запоры на наших воротах!
В словах Тропинина явственно сквозила нотка обреченности. Меня это задело. Я встал.
- Лейтенант Тропинин, - проговорил я раздельно. Тропинин тоже поднялся, пристально и безбоязненно взглянул на меня. Мы были разъединены столом. Ваши высказывания нам всем не нравятся. Мысли ваши о неизбежной сдаче Москвы врагу держите при себе, если они вам дороги. Нам они чужды. Запомните это, пожалуйста. А в случае чего - не пощадим. Так и знайте.
- Не пугайте! - И без того светлые глаза Тропинина побелели от гнева. На войне, кроме смерти, ничего не страшно. А смерть над крышами висит, в окна стучится. И я не верю, что вы думаете иначе, чем я.
- Откуда вам знать мои мысли! - крикнул я. - Вы меня своим единомышленником не считайте. Не выйдет!
Тоня остановила нас:
- Перестаньте! Что вы, право? До того ли сейчас… - Она тронула Тропинина за локоть, и лейтенант медленно опустился на стул.
- Извините, Тоня, - тихо сказал он и улыбнулся своей печальной и горькой улыбкой. - Я не искал ссоры…
Тоня постаралась увести нас от внезапно вспыхнувшего спора. Она увидела круги колбасы на диване и спросила Прокофия?
- Твоя работа?
- Моя, Тоня, - коротко ответил он. - Но по-честному.
Тоня допила оставшуюся в рюмке водку, поморщилась, зажмурив глаза, и сказала с неожиданным озлоблением:
- Никогда не думала, что в Москве, кроме людей хороших, работящих, ютится и нечисть… Как только наступает ночь, какие-то мрачные, молчаливые личности выползают, как тараканы из щелей, бочком крадутся по переулкам, проходными дворами, что-то вынюхивают, шныряют возле магазинов, складов, что-то несут в свои норы. Запасаются!..
Чертыханов беспечно успокоил ее:
- Не расстраивайся, Тоня. Есть такие, мягко сказать, паразиты, для которых бедствие народа, что называется, лафа - можно погреть руки, поживиться. Их надо спокойно и безжалостно уничтожать, как по нотам.
По радио объявили отбой. Мать распрямилась, как бы освободившись от тяжкого душевного бремени, и опять перекрестилась.
- Слава богу, отогнали!..
Тропинин, не отрываясь, следил за Тоней смятенным и каким-то умоляющим взглядом. Она обернулась ко мне.
- Митя, ты хочешь повидаться с Саней Кочевым? Я выйду, позвоню ему в редакцию, скажу, что ты дома. Володя, проводите меня.
Тропинин мгновенно встал и попросил меня:
- Позвольте мне прийти к вам завтра? Если ничего не случится за ночь…
- Конечно, - сказал я. - Заходите, когда захочется. Не сердитесь на нас за прямоту…
- Ну что вы…