- Ты не приказывай, мы оба рядовые! - огрызнулся Ваня.
Ваня был упрям, и если уж что-то решал, то ему хоть кол на голове теши, все равно на своем стоять будет.
- Давай ты, а я останусь, - сказал Ваня и почувствовал, как от такой решимости морозом взялась кожа на голове.
- Та-ак… - протянул Олег и смерил Ваню странным взглядом, не то ироническим, не то благодарным. - В благородство играем.
Он помолчал, что-то прикидывая в уме.
- Ладно, потянем жребий. Кто вытянет короткую - тот остается, кто длинную - тот идет. И без разговорчиков! Двоим отсюда не уйти, а карту надо доставить на катер, там ждут. Это до тебя доходит?
Олег выломал две палочки от ветки, показал Ване.
- Тяни, да не медли. Уходить надо! Английский парламент тебе тут! - Глаза Олега ожесточились.
Ваня вытянул длинную.
- Есть на свете справедливость! - сказал Олег.
Ваня не заметил, что Олег зажал в руке две длинных, одинаковых, и дал ему тянуть первому. А оставшуюся у него в руке незаметно поменял на короткую.
- Время только тратим. Вот возьми и иди.
Олег подал нагретый рукою пистолет и плотный резиновый пакет. Ваня знал: в пакете карта с нанесенными оборонительными укреплениями фашистов.
- Прощай, - тихо сказал Ваня, чувствуя, что вот-вот разревется.
- Не знаю такого слова: прощай! - зло выкрикнул Олег. - Знаю: здравствуй! Так что будь здоров, парень! Адью!
Олег больно стиснул Ванину руку и вдруг торопливо и просяще заговорил:
- Останешься жив, передай привет на Арбат. Адрес в документах на базе. - Голос его придушенно осел, но Олег быстро справился с собой и на высокой, срывающейся ноте закончил: - Напиши, что зря она не поверила, зря на письма не отвечала.
Горло сдавило, и последние слова он произнес с придыханием, со смертной тоской обреченного, и Ваня задохнулся от обжигающего чувства невозможности что-либо изменить, от бессилия перед судьбой и замешкался было.
- Да иди ты!..
Ваня на животе пополз к расщелине. И уже в ней услыхал, как гулко заработал автомат, как отчаянно-зло закричал Олег, проклиная фашистскую сволочь.
Ваня оглянулся и сквозь рыхлую стену тумана увидел, как забились вспышки, как вперехлест полетели светящиеся трассы туда, где лежал Олег.
До крови закусив губы, глотая слезный комок, Ваня судорожно карабкался вверх. Он уже не видел, как размытые туманом фигуры немцев, разбрызгивая хлещущие трассы, двинулись к тому месту, откуда яростно вел ответный огонь Олег…
Ваня остервенело лез все выше. Дрожащими от напряжения пальцами судорожно цеплялся за каждый выступ, за каждый кустик и боялся смотреть вниз. Сапоги скользили, он чуть не сорвался в пропасть; он был уже высоко и видел над головой слабо светящееся холодное небо и такие же слабые мелкие звезды. Срывая ногти, из последних сил Ваня подтягивал свое тело вверх.
А внизу обвальным ухающим грохотом гремели разрывы гранат…
Под утро Харальд вышел из дому. Слоистая молочно-сизая пелена застелила фиорд, заполнила провал между берегами до самого верха, и от этого дом Харальда, выстроенный на вершине сопки, казалось, стоит на берегу туманного моря.
Харальд чуть не наступил на человека, лежащего посреди двора. Когда схлынул первый приступ испуга, Харальд нагнулся.
Человек лежал ничком. Харальд осторожно перевернул его на спину. В утренних сумерках забелело лицо, наполовину залитое чем-то темным. Харальд просунул пальцы за воротник, ощущая неприятно стылое тело, и уловил слабое, с долгими промежутками биение шейной артерии.
Харальд опасливо оглянулся. Туманная мгла была безмятежна и хранила молчание.
Прислушался.
Ни звука.
Харальд снова нагнулся над человеком, стараясь разгадать: кто он? Расстегнул изодранную и залитую чем-то липким гимнастерку и увидел тельняшку. Отшатнулся. Русский! Откуда? И тут же вспомнил выстрелы с вечера. Значит, был бой. Да, да, бой! Мгновенно вспыхнула ненависть. Так и надо! Всех их надо за сына! Всех!
Харальд поспешно отошел от лежащего. Он ничего не знает, никого не видел, мало ли кто может лежать на его дворе. Тут и разведчики ходят, и концлагерные бегут.
Харальд вошел в дом, запер дверь. Перед камином рассмотрел руки: они были в крови. Тщательно вымыл. Вот теперь все в порядке, он никого не видел, ничего не знает. Но где-то в сознании пробудилась неприятная мысль и все настойчивее точила, что поступает он не так, как нужно, не по-христиански. Харальд, не находя ответа на свою мысль и желая упрятать ее в сознании подальше, пытался отвлечь себя другими думами. Он нервно ходил по комнате. Позади послышался шорох, Харальд испуганно оглянулся.
На постели приподняла голову Альма.
- Ты что, папа? - спросила она сонным голосом.
- Там человек, - сорвалось у него с языка, хотя он совсем не собирался посвящать в это дочь.
Альма испуганно округлила глаза, шепотом спросила:
- Немцы?
- Нет. Русский.
- Русский?!
Ярко-синие при свете камина глаза Альмы еще больше округлились. Харальд понял, что совсем не успокоил дочь, а наоборот.
- Русский. В крови весь.
Альма села на постели.
- Убитый?
- Вроде живой, - пожал плечами Харальд. - Без сознания.
- Его надо в дом, - как о само собою разумеющемся сказала Альма.
Харальд будто на столб налетел, остановился, странно поглядел на дочь.
- Надо помочь, - сказала она и стала одеваться.
Харальд отрезвел. Да, надо помочь. Не бросать же живого человека. И бог не простит. "Помоги страждущему". Сейчас все равно, кто перед ним: русский, немец, француз. Надо посмотреть, что с ним…
Они с трудом внесли мертвогрузное тело и осторожно опустили на широкую лавку. Начинающийся день еще не пробил туманной мглы, и Альма зажгла свечку. В трепетном свете они увидели юношу с залитой кровью головой.
- Ой! - жалостливо прошептала Альма и взглянула на отца.
Харальд попытался снять с русского гимнастерку и не смог. Тогда он разрезал ее острым рыбацким ножом, разрезал и окровавленную тельняшку.
На плече темнела рана, но не глубокая, со скользом. От нее он не потерял бы сознания. Харальд ощупал раненого и обнаружил, что одна штанина мокрая. Поднес пальцы к свече - кровь.
Харальд разрезал штанину и на белой, будто гипсовой ноге увидел выше колена черную ранку. Она еще сочилась. Много крови потерял русский. У Харальда на мгновение шевельнулась непрошеная жалость к этому беспомощно распластанному в целомудренной наготе юноше. Но Харальд тут же с недовольством подавил в себе жалость и хмуро покосился на Альму. Она с состраданием и болью смотрела на русского.
- Воды морской принеси, - сердито приказал Харальд.
Альма поспешно схватила ведро и выскочила из дому. И это тоже задело Харальда: слишком быстро выскочила. Могла бы и не сломя голову нестись.
Харальд опять внимательно осмотрел и ощупал русского и обнаружил на голове, за ухом, еще рану. Понял, что она и есть главная.
Альма принесла морской воды, запыхалась. Харальд, неодобрительно поглядывая на дочь и смачивая полотенце в тазу, обтер кровь с раненого. Тот не подавал признаков жизни. Харальд прощупал пальцами шейную артерию. Бьется. Слабо, еле-еле, но бьется.
Отец и дочь посмотрели друг на друга.
- Йоду бы, - сказала Альма. - Или спирту.
Йоду у них не было, спирт же у Харальда был. Но он ничего не ответил. Харальд вообще считал, что лучшее средство для ран - морская вода, а спирт только внутрь. Но все же полез в шкафчик, достал. Спирту было полфляжки. Харальд внутренне запротестовал, не хотелось тратить драгоценную жидкость на этого непрошеного гостя, на этого, может быть, убийцу Эдварда! Старый рыбак все больше распалялся. Нет! Пусть подыхает этот русский, он не истратит на него ни капли! Спирт самому нужен для натирания ревматических ног…
- Давай, чего же ты! - Дочь тянула из его рук фляжку.
Отец неохотно отпустил посудину.
Альма смочила спиртом чистую тряпочку и обтерла края ран. Разрезав простыню на длинные полосы, она ловко, будто всю жизнь этим только и занималась, перебинтовала юношу. Унесла окровавленную одежду, порылась в комоде и достала рубашку и кальсоны Эдварда. У Харальда вновь ожесточилось сердце: белье сына на этого русского! Но он ничего не сказал, только неприязненно покосился на хозяйничавшую дочь и даже помог ей одеть раненого в чистое. Более того, разжал ему зубы рыбацким ножом и влил в рот несколько капель спирта. Юноша поперхнулся, застонал, но проглотил. И это было хорошо: раненый подал первые признаки жизни.
Альма принесла свежие простыни, постелила на топчан, пододвинула его к камину, и они осторожно переложили раненого.
Освещенное огнем камина, отмытое от крови и грязи лицо русского было хорошо видно. Совсем мальчишка. На нежном подбородке пух. Широкий нос, темные густые брови, синие глазницы провалились, разбитые губы запеклись чернотою.
Харальд приложил руку к щеке юноши и с безотчетным удовлетворением ощутил тепло, идущее откуда-то изнутри. Вот что значит спирт внутрь!
- Бульону бы, - сказал Харальд, взглянув на дочь.
- Идти пора, - ответила Альма и показала глазами на часы.
Только теперь Харальд опомнился. За окном совсем заголубело, сквозь рассветный туман пробивалось солнце. Альме надо на работу. Опозданий немцы не любят, увольняют.
- Иди, - кивнул Харальд.
Альма ушла.