Ромашкин сам уже ходил на перевязки и за лекарствами, подолгу задерживался в процедурной, разговаривал то с рыженькой белолицей Ритой, то с черноглазой татарочкой Фатимой. Мария Никифоровна теперь все время хлопотала у койки Гасанова, что-то ворковала ему про "танции", про теплый Ташкент, куда его скоро эвакуируют, а там - на родине - он непременно согреется.
Дни в госпитале тянулись однообразно и скучно. Раненые, в большинстве молодые парни, как только начинали ходить, искали развлечений. А что придумаешь в четырех стенках? Но все же забавлялись. У красноармейца Посохина не ладился желудок, ему делали клизмы. Как только он удалялся в процедурную для принятия очередной порции воды, несколько бойцов занимали все кабины в уборной. Посохин бегал вдоль дверей и с нарастающим смятением звал:
- Братцы, откройте! Ребята, нельзя же так!
Вся большая палата хохотала. Потом и Посохин смеялся, он был добродушный парень. Как он ни хитрил, как ни старался юркнуть в процедурную незамеченным, за ним приглядывали, и представление повторялось.
Другому бойцу положили в сапог щетку, и он, сунув босую ногу, испуганно заорал; третьему в компот подсыпали хины и долго ждали, пока он хлебнет этой смеси. За сестрами ухаживали наперебой, тут разгоралось отчаянное соперничество.
Просыпались рано, первым делом слушали радио - сводку Информбюро, потом с нетерпением ждали газеты. Батальонный комиссар Линтварев читал их последним. Давали по одному экземпляру "Правды" и "Красной звезды" на палату. Командиры быстро просматривали фронтовые новости. И когда газеты освобождались, Линтварев читал их от первой до последней строчки, что-то выписывая в толстый блокнот.
Иногда с ним горячо спорил танкист Демин.
- Ну все, немцы выдохлись! - сказал однажды Линтварев, прочитав какую-то заметку.
- И кто же это определил? - тут же откликнулся Демин.
- Объективный ход событий.
- А именно?
- Вот приводятся выдержки из немецких газет. Фашисты уже не сообщают о планомерных наступлениях, а говорят, будто на Восточном фронте свирепствуют морозы, что непозволяет проводить больших наступательных операций.
- Ну и что? - возразил Демин. - правильно пишут - зимой воевать труднее, снега маневр сковывают. Немцы к тому же непривычны к нашим морозам.
Линтварев спокойно ждал, пока танкист выскажется, по его ироническому лицу Ромашкин видел - комиссар подготовил веское опровержение:
- К зиме суровой они непривычны, правильно вы говорите. Но где она, зима? Где морозы? Холоднее трех - пяти градусов еще и не было! Зима в этом году поздняя. Так что погода благоприятствует немцам. А почему они кричат о морозах? Ищут оправдание своим неудачам. Значит, выдохлись!
Ромашкин в споре не участвовал, но соглашался с Линтваревым - холодов действительно не было. Василий не раз выходил во двор госпиталя в одном синем байковом халате, дышал свежим воздухом.
- Очень хорошо, что Совинформбюро опубликовало такую статью, - убежденно говорил комиссар. - Это официальный документ. Придет время, историки откроют сегодняшний номер газеты "Правда" и увидят - не генерал Мороз, как утверждают немцы, остановил их, а мы - Красная Армия.
Ромашкин надел свой линялый старый халат, собрался на прогулку - не для того, чтобы убедиться в отсутствии мороза, а просто на очередную вылазку, тайком от сестер.
Он спустился на первый этаж и вышел за дверь. Голова закружилась от чистого холодного воздуха и едва уловимого запаха снега. Василий каждый день удлинял прогулки и постепенно узнавал, что делается во дворе госпиталя, где какие службы, отделения.
Раньше он слышал стук молотков в большом сарае, в дальнем углу двора. Сегодня добрался и до этого сарая. Оттуда вышел такой же, как и он, выздоравливающий в синем теплом халате, подпоясанном куском бинта.
- Что здесь за мастерская? - спросил Ромашкин, надеясь, что и себе найдет какое-нибудь занятие от скуки.
Шьем деревянные телогрейки для нашего брата, - ответил выздоравливающий.
- Чего? - не понял Ромашкин.
- А ты зайди, посмотри.
Василий заглянул за дверь, откуда пахнуло приятным теплом свежих стружек и опилок. В большом просторном помещении, прислоненные к стене, рядами стояли гробы, сбитые из свежеоструганных досок.
Ромашкин отшатнулся.
- Не понравилось? - усмехнулся парень. - Есть и другая работа. Иди вот в лесок, там увидишь.
- Мне так далеко нельзя ходить.
- Подумаешь, даль - двести метров. Небось до Берлина собирался дойти, да немцы тебе маршрут укоротили, - съязвил боец.
Ромашкин обиделся, подумал о Линтвареве: "Вот какие разговорчики тебе, комиссар, надо слышать" - и ответил:
- Трепач. Совсем не думаешь, о чем болтаешь.
Выздоравливающий рассмеялся.
- Ничего, злее будешь. Это полезно.
Ромашкин вспоминал Куржакова. "Жив ли? Тоже все время про злость говорил. А в бою был веселый, улыбался. Я думал, пристрелит меня за танки, а он даже помог".
Еще через три дня Ромашкин вышел за ограду и добрался до того самого лесочка, где, он теперь знал, была работа для выздоравливающих. В лесочке оказалось кладбище. На большой поляне одинаковые могилы выстроились ровными рядами. "И мертвые в строю", - подумал Ромашкин. Большинство могил занесено снегом, но были холмики свежей, темной земли. Над всеми - старыми и новыми - возвышались пирамидки со звездочками. У свежего холма курили, опираясь на лопаты, выздоравливающие в полушубках и синих пижамных штанах, заправленных в сапоги. "Вот какую работу предлагал мне тот парень - могилы рыть… Ну и тип!"
Василий тихо побрел вдоль старых могил, читая фамилии. "Может быть, наши ребята - Карапетян, Сабуров, Синицкий - здесь похоронены? Хотя едва ли. Они же не были ранены. Их сразу. Где-нибудь в братской могиле зарыты". Ромашкин вдруг оторопел, увидев свою фамилию. Еще раз прочитал - "Рядовой Ромашкин П.Н.". Что-то холодное побежало от ног к сердцу. "Рядовой… П.Н. - Петр Николаевич… не может быть! Почему не может? Всего три дня пролежал Гасанов, и вынесли. Теперь ляжет вот в ту могилу, которую роют, и завтра уже будет написано: "Гасанов". Так и не узнал, что у него нет ноги…" Василий понял, как бы он ни хитрил, как бы ни уводил мысли в сторону, от беды ему не уйти - это инициалы отца, Ромашкина Петра Николаевича.
Василий побежал в госпиталь, влетел к лечащему врачу.
- Почему такой взъерошенный? - спросил военврач, привыкший видеть его спокойным.
- Вы не помните раненого Ромашкина? Пожилой такой. Худощавый, высокий. Его здесь лечили… Он там похоронен. Инициалы совпадают - П.Н., у моего отца такие же. понимаете?
- Успокойся. Сейчас проверим. Какое звание у отца?
- Рядовой.
- Все ясно. Я его знать не мог: меня сразу закрепили за командирскими палатами. Идем.
В управлении госпиталя они зашли в тесную комнатку со стеллажами. Там в папках лежали врачебные документы на выбывших раненых.
- Посмотрите, пожалуйста, на "Р" - Ромашкин, - попросил военврач старую женщину в очках.
Она пошуршала страницами около выступающей картонки с черной буквой "Р" и, выдернув папочку, подала доктору. Он полистал бумажки, жалостливо посмотрел на лейтенант, тихо сказал:
- Да, это он. Все совпадает - Оренбург, имя, отчество, даже адрес. Екатерина Львовна, дайте, пожалуйста, лейтенанту стул. Садитесь, читайте. Здесь все сказано. В палату историю болезни дать не могу. Читайте здесь.
Василий раскрыл синюю папку. Прочитал: "Ф.И.О. - Ромашкин Петр Николаевич. Год рождения - 1903. Национальность - русский". "Зачем здесь нужна национальность?" "Партийность - беспартийный, - мелькало перед глазами. - Диагноз - сквозное ранение в грудь с повреждением сердечной сумки". "И я в грудь, и папа…" Буквы расплылись, будто бумагу намочили водой. И тут же Василий почувствовал, что слезы заливают глаза и уже катятся по щекам…
Остаток дня Василий пролежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку. Мария Никифоровна опять хлопотала возле него. Соседняя кровать была пуста, на место Гасанова никого еще не положили.
- Сердечный ты мой, надо же случиться такому, - тихо приговаривала тетя Маня и гладила Василия по голове. Ее глаза были влажными, но слез уже не было - выплакала вчера, когда умер Гасанов. - Ну уймись, ты ведь большой, - просила она, как ребенка. - О себе подумай, о своем здоровье. Теперь и за себя и за него вдевать придется. Уймись, сынок!..
С этого дня Ромашкин стал торопиться на фронт. Его торопливость была теперь не только от желания отличиться и показать свою удаль - нет, он еще хотел мстить за отца. У него что-то окаменело в груди, и, чтобы там стало легче, надо было, он понимал, скорее оказаться на фронте, бить фашистов, бить много и беспощадно.
Доктор говорил - необходимо еще с полмесяца лечиться, предлагал отпуск.
- Домой съездите, матери покажетесь, поможете горе перенести.
Встречи с мамой Василий даже испугался. Оказаться в квартире, где все будет напоминать отца, и знать, что он никогда не появится, казалось непосильным.
- Нет, что вы, какой может быть отпуск, - отрешенно сказал Василий, - только на фронт!
Он каждый день надоедал военврачу, перестал ходить к сестричкам в процедурную, замкнулся, похудел.
В это время пришло письмо от мамы. Охваченная страхом за его жизнь и здоровье, она расспрашивала - куда ранен, могут ли быть последствия? Об отце не писала ни слова. А сообщение о его смерти она получила из этого же госпиталя. Василий сам видел копию в той синей папочке.