То, что ему удалось получить машину, усилило его ликование и заставило его почувствовать себя "на коне". Было одно место, которое он приберегал специально для таких случаев – небольшой спуск с дороги, оставшийся после разбивки Ландшафтного парка; Крест-авеню в этом месте продолжала бежать где-то наверху, ни на кого не обращая внимания, а в миле внизу на отмелях Миссисипи сверкали яркие отблески заходящего солнца.
День напоминал о том, что лето подходит к концу; оно уже миновало свой зенит, и то, что от него оставалось, надо было использовать, пока оно окончательно не исчезло.
В его объятиях она вдруг прошептала:
– Ты для меня самый главный, Бэзил, мне не нужен никто, кроме тебя!
– Но ведь ты только что призналась, что просто кокетничала!
– Да, но это было целую вечность назад! Мне раньше нравилось, когда меня называли легкомысленной, лет в тринадцать – четырнадцать, потому что мне было все равно, что люди обо мне говорят; но с год назад я начала понимать, что в жизни есть кое-что получше – честное слово, Бэзил! – и теперь я стараюсь вести себя достойно. Но, боюсь, ангелом я никогда не стану.
Между общественными купальнями и сложенными в штабеля рельсами на другом берегу Миссисипи бледно-багровыми отблесками играла вода. Снизу до них доносились отголоски грохота и свистков с далекой железной дороги; из Ландшафтного парка над их головами плавно спускались зыбкие голоса игравших в теннис детей.
– На самом деле я совсем не умею разговаривать, Бэзил, хотя все думают иначе; глубоко внутри я всегда чувствую именно так, как говорю, но только мне никто не верит. Ты ведь знаешь, как мы с тобой похожи, и если для мальчика это все не имеет никакого значения, то девушка всегда обязана контролировать свои чувства, и мне это дается очень тяжело, потому что я очень эмоциональная!
– А ты с кем-нибудь целовалась с тех пор, как приехала в Сент-Пол?
– Нет.
Он понял, что она лжет, но это была прекрасная ложь. Сейчас друг с другом говорили их сердца, а язык сердца, никогда не считавшегося точным инструментом, состоит исключительно из полуправд и уловок. Они собирали вместе все известные им обрывки романтической реальности и ткали из них друг для друга одежды, ничуть не менее теплые, чем их детская страсть, и ничуть не менее волшебные, чем само их стремление к чуду.
Внезапно он отстранил ее от себя, посмотрел на нее и издал приглушенное радостное восклицание. Оно было здесь, в ее освещенном солнечном свете лице, – оно, то самое обещание, – в изгибе ее губ, и в косой тени от носа у нее на щеке, и в сиявших матовыми отблесками глазах; она обещала вести его туда, где он всегда будет счастлив.
– Скажи: я тебя люблю, – прошептал он.
– Я в тебя влюблена.
– О, нет, это не одно и то же!
Она колебалась:
– Я этого еще никому не говорила.
– Прошу тебя, скажи!
Она стала пунцовой, словно ей стало жарко от закатного солнца.
– На вечеринке! – прошептала она. – Вечером мне будет проще это сказать.
Когда ее лимузин подъехал к его дому, она, не выходя из машины, произнесла:
– Я вот еще почему приехала к тебе: дядя не смог договориться об аренде клуба в четверг, и вечеринка состоится в субботу, вместе с обычными танцами.
Бэзил задумчиво пошел домой; в субботу в Университетском клубе, на тех же самых танцах, устраивала званый ужин Роза Синклер.
VI
Его просто поставили перед фактом. Миссис Рейли в молчании выслушала его неубедительные оправдания и сказала:
– Роза первая пригласила вас в субботу, а среди ее гостей и так уже есть одна девушка без кавалера. Разумеется, если вы предпочтете просто увильнуть от своего обещания и пойти в гости к другим людям, я не решусь предположить, что подумает Роза, но я отлично знаю, что стану думать о вас я!
А на следующий день его дедушка, проходя по складу, остановился и спросил:
– Что там такое вышло с этими приглашениями?
Бэзил начал было объяснять, но мистер Рейли тут же его перебил:
– Не вижу ничего хорошего в том, чтобы ранить чувства девушки! Не торопись, подумай хорошенько.
Бэзил не стал торопиться; днем в субботу его все еще ждали и на том, и на другом ужине, а он так ничего и не решил.
До отъезда в Йель оставался всего месяц; через четыре дня уедет Минни Библ, так и не связавшая себя никакими обязательствами, ничего ему не обещавшая, вопиюще оскорбленная, утраченная навсегда! У не совсем еще расставшегося с юностью Бэзила мгновения, когда он мог трезво оценивать перспективы, чередовались с мгновениями, когда будущее ограничивалось одним лишь завтрашним днем. Будущая слава, которую олицетворял собой Йель, померкла перед обещаниями одного бесподобного часа.
С другой стороны, перед ним замаячило мрачное видение: Университет штата, и во вратах его туда-сюда летают фантомы, на глазах превращающиеся в безобразных фермеров и девиц. В пять вечера, в порыве презрения по отношению к собственной слабости, он позвонил по телефону и попросил горничную в доме Кампфов передать хозяевам, что он заболел и сегодня прийти не сможет. Но и с тупоумными отбросами своего поколения он время проводить не станет – болен, так уж болен, и для всех! Рейли не в чем будет его упрекнуть.
По телефону ответила Роза, и Бэзил постарался говорить тихим и слабым голосом:
– Роза, я заболел. Лежу сейчас в постели, – как можно более слабым голосом пробормотал он, и добавил: – А телефон у нас стоит прямо у кровати; так что я подумал – пожалуй, позвоню вам сам…
– Вы имеете в виду, что не сможете прийти? – В ее голосе послышались смятение и гнев.
– Мне прописали постельный режим, – упрямо повторил он. – У меня озноб, все болит – я простудился.
– Но, может быть, вы все же придете? – спросила она; больной счел, что тем самым она наглядно продемонстрировала полное отсутствие сообразительности. – Вы просто обязаны прийти! А то у нас получается целых две девушки без кавалеров.
– Я постараюсь прислать к вам кого-нибудь вместо меня, – в отчаянии предложил он; его обезумевший взгляд упал за окно и остановился на особняке через дорогу. – Я попрошу Эдди Пармили.
Роза задумалась. Затем с внезапным подозрением спросила:
– Но ведь вы не появитесь на другой вечеринке?
– О, нет! Они тоже знают, что я заболел.
Роза вновь задумалась. Эдди Пармили был от нее без ума.
– Я все устрою, – пообещал Бэзил. – Я уверен – он придет! У него сегодня как раз свободный вечер.
Несколько минут спустя он перебежал через дорогу. Дверь открыл сам Эдди, на ходу заправлявший галстук-бабочку под воротничок. Бэзил, кое о чем умолчав, торопливо обрисовал ему ситуацию. Сможет ли Эдди пойти вместо него?
– Не смогу, старина, даже если бы очень захотел. Сегодня вечером у меня свидание с девушкой!
– Эдди, ты от этого только выгадаешь! – в отчаянии сказал он. – Я заплачу тебе за потраченное время – скажем, пять долларов?
Эдди задумался; было видно, что он колеблется, но все же он отрицательно покачал головой:
– Оно того не стоит, Бэзил. Эх, ты бы только видел, с какой красавицей я сегодня встречаюсь!
– Встретишься с ней в другой раз! Ты им нужен – я хотел сказать, я им нужен – лишь потому, что у них за ужином девушек будет на две больше, чем мужчин. И еще… Слушай, Эдди, я дам десять долларов!
Эдди хлопнул его по плечу:
– Ладно, старина! Так и быть – помогу старому другу! Давай деньги!
Сумма, превышавшая его недельное жалованье, тут же исчезла в ладони Эдди, но на обратном пути на свою сторону улицы Бэзила окутала пустота совсем иного рода – пустота наступающего вечера. Примерно через час лимузин семейства Кампф подъедет к Университетскому клубу, и… вновь и вновь в его воображении преградой вставала одна и та же горестная картина, видеть которую было выше его сил.
В отчаянии бродил он по темному дому. У горничной сегодня был выходной, мама уехала на ужин к деду, и Бэзилу на мгновение захотелось найти какого-нибудь повесу, вроде Элвуда Леминга, с которым можно было бы сходить в ресторан Карлинга и выпить виски, вина и пива. Быть может, после танцев на обратном пути к дому у озера Минни, проезжая мимо, заметит его лицо в толпе самых отпетых кутил, и ей все станет ясно.
– Пойду к "Максиму" я… – чуть слышно промурлыкал он с отчаянием; а затем с гневом добавил: – Ах, да к черту этот "Максим"!
Он сел в гостиной и стал смотреть на бледную луну, встающую над забором дома Линдсеев на улице Мак-Каббен. Мимо, к трамваю, который следовал до Комо-Парк, шли какие-то молодые люди. Он пожалел их: ведь им была уготована столь ужасная и мрачная судьба – не танцевать им сегодня вечером с Минни в Университетском клубе…
Половина девятого вечера. Она была там. Девять. Между переменами блюд все танцуют под "Занозу в сердце" или танцуют "кастл-уолк", который привез домой из Йеля Энди Локхарт.
В десять вечера он услышал, как пришла мама, и практически сразу зазвонил телефон. Какое-то время он без всякого интереса прислушивался к маминому голосу; затем резко выпрямился, все еще сидя на стуле.
– Да… Добрый вечер, миссис Рейли… Да-да, я понимаю… Ах… Вы уверены, что не желаете поговорить с Бэзилом?.. Что ж, откровенно говоря, миссис Рейли, я не понимаю, при чем тут я…
Бэзил встал и сделал шаг к двери; голос матери стал звонким, а тон – раздраженным:
– Но меня не было дома, поэтому я не знаю, кого он пообещал вместо себя!
Итак, Эдди Пармили все же не пошел – и это был конец!
– …конечно же нет! Должно быть, произошла какая-то ошибка. Не думаю, что Бэзил на это способен; я уверена, что у него нет знакомых японцев…