Иван Никулин русский матрос - Леонид Соловьев

Летом 1942 года моряки Черноморского флота воинским эшелоном возвращались в свои экипажи. Неожиданно путь эшелону преградил немецкий десант. Краснофлотцы приняли бой, но, вынужденные далее следовать своим ходом, организовали отряд во главе с Иваном Никулиным - и продолжили свой путь по немецким тылам к Чёрному морю.

В основе повести - реальный факт из публикации газеты "Красный флот".

Содержание:

• В госпитале 1

• На большие дела! 1

• Путь-дорога 2

• На фронт! На фронт! 3

• Первый бой 4

• В овраге 4

• "Юнкерсы" с веста!. 5

• Прощайте, друзья! 6

• Тихон Спиридонович 6

• "ФД-1242" 7

• Отрезаны!. 8

• Слезы Маруси 8

• Давай, "Федя"! Жми, "Федя"! 9

• По селам и хуторам 9

• Ночные раздумья 11

• В разведку 11

• Рыжий фараон 12

• Якорь погубил 13

• Военная хитрость 14

• Налет 15

• Подвиг Тихона Спиридоновича 15

• Наши наступают 16

• Клятва 16

• Дружки 17

• Испытание 17

• Преступление Тихона Спиридоновича 18

• Последняя ночь 19

• Казнь Маруси 20

• Палачи бегут!. 21

• У переправы 21

• Неравный бой 22

• Бессмертие Ивана Никулина 23

• Вперед, на запад! 24

Леонид Соловьев
Иван Никулин - русский матрос
(Быль)

В госпитале

Главный врач военно-морского госпиталя Сергей Дмитриевич Анкудинов был человеком смелым - шел на самые рискованные операции. И если такая операция удавалась, Сергей Дмитриевич прямо-таки влюблялся в своего пациента и отпускал из госпиталя со вздохами.

Когда моряка Никулина, бывшего шахтера из Донбасса, доставили в госпиталь, дежурный врач безнадежно сказал.

- Двое суток - больше не вытянет. Удивляюсь, как его довезли.

Моряк, и в самом деле, был очень плох. Весь изрешеченный пулями и осколками, он даже не стонал; лицо покрывала синеватая бледность, так хорошо знакомая врачам. Позвали Сергея Дмитриевича. И здесь, над распростертым, почти бездыханным Никулиным, начался у него с дежурным врачом спор, перешедший даже в легкую ссору.

- А я вам говорю - выживет! - горячился Сергей Дмитриевич. - Вы на грудь посмотрите, на бицепсы! Если такие у нас помирать будут, куда мы с вами годимся? На камбуз нас, картошку чистить!

- Но такая потеря крови! - говорил дежурный врач. - Пробито легкое. Он безнадежен.

- Я запрещаю вам произносить это слово. В моем госпитале врачи должны верить. Врач без фанатической веры в медицину - это, извините, не врач, а холодный сапожник!

- Я просил бы… - обиделся дежурный и, выпрямившись, застегнул верхнюю пуговицу своего халата.

- Довольно! - строго начальственно прервал его Сергей Дмитриевич, выпрямившись, в свою очередь. - Я сделал вам замечание, будьте добры соблюдать устав и не возражать. Этим раненым я займусь лично. Распорядитесь, чтобы мне приготовили стол для переливания крови.

Сергей Дмитриевич затеял крупную игру. Он рисковал многим - он ставил на карту свой авторитет, свою профессиональную репутацию. Но служба во флоте, хотя и по медицинской, нестроевой части, обогатила характер Сергея Дмитриевича чисто морскими черточками: от опасностей и трудностей не бегать, если уж рисковать, то не оглядываться.

И он выиграл! На всю жизнь запомнилась ему тревожная, трудная ночь, когда с камфарой и шприцем наготове он до рассвета сидел у койки Никулина. Моряк метался, бредил, стонал. В его могучем теле шла отчаянная борьба, временами сердце замирало, почти останавливалось, тогда на помощь приходил Сергей. Дмитриевич. Укол, минута затишья - и борьба начиналась снова. Сергей Дмитриевич, следил затаив дыхание - не упустить бы момент, не опоздать бы!..

На рассвете он был вознагражден за свои труды и волнения: чутким ухом он уловил первый спокойный вздох моряка.

Сергей Дмитриевич закрыл глаза и откинулся в плетеном кресле. Он очень устал, во рту было сухо, кружилась голова. Но сквозь глухую слабость и утомление все сильнее поднималась в нем из глубины сердца волна высокой, благородной радости. Уверенным упругим движением он встал, широко и сильно потянулся, заложив руки за голову. Зеркало отразило его сухое лицо, упрямый подбородок, жесткий седеющий бобрик на голове. "Молодец! - негромко сказал он, глядя в глаза своему отражению. - Можно сегодня и похвалить!"

Он подошел к окну, - поднял штору. Рассветный сад пахнул в лицо ему влажной росистой прохладой. Всходило солнце, вершины деревьев горели в прозрачном и тихом пламени, края высоких облаков расплавились и озолотились. Сад просыпался, птицы возились в кустах, чирикали и щебетали, встречая солнце, а оно поднималось - огромное, доброе, горячее, несущее миру свет и жизнь.

На большие дела!

Никулин поправлялся быстро. Сергей Дмитриевич пристально, ревниво следил за его здоровьем, осматривал через день и с каждым разом все крепче, все веселее хлопал по голой тугой спине.

- Гудит! Колокол! Вот это порода, это я понимаю!

Через полтора месяца Никулин впервые вышел в сад погулять. А еще через месяц он явился однажды утром в кабинет Сергея Дмитриевича.

- Слушаю, - сказал Сергей Дмитриевич, отложив перо. - Что случилось?

- Не могу я больше, - сказал Никулин. - Ночей не сплю. Если уж мне суждено от немецкой пули погибнуть - пусть. - На это я согласен. А здесь, в госпитале, я от бессонницы помру.

- Ага-а! - протянул Сергей Дмитриевич. - Понимаю, картина ясна. Вы не бойтесь - от бессонницы не помрете. Я вам снотворные порошки выпишу, будете принимать на ночь.

- Мне порошков не нужно! - взмолился Никулин. - Вы меня из госпиталя выпишите. Я там долечусь, на фронте. А здесь нет больше моего терпения. Сердце горит!..

- Вот бедняга! - сказал Сергей Дмитриевич с насмешливым сочувствием в голосе. - И бессонница у него, и сердце больное. Придется вам по инвалидности в отставку идти, по чистой.

И вдруг, выкатив глаза, командирским тоном закончил:

- Довольно разговоров! Еще вы меня будете здесь учить, кого и когда выписывать! Сам знаю! Отправляйтесь в сад, гуляйте! Кругом - марш!

С тех пор такие разговоры между ними, повторялись каждую неделю: Никулин просил, Сергей Дмитриевич неумолимо отказывал.

Никулин тосковал и томился. Ему думалось, что товарищи, прибывшие позже и еще не покинувшие своих коек, смотрят на него с немым осуждением: выздоровел, ходит, ест за троих, а о фронте даже не вспоминает… Он в душе был очень совестлив, Иван Никулин, и такие мысли были ему нестерпимы.

Всему на свете бывает конец, пришел конец и терзаниям Ивана Никулина. Настал день, когда, сняв госпитальный халат, он надел тельняшку, старый, потертый, пробитый пулями и старательно заштопанный бушлат, черные брюки навыпуск. Отныне он не принадлежал больше врачам, санитарам, сиделкам, он принадлежал флоту, фронту.

Вот и литер и проездные деньги в кармане, получен сухой паек - можно трогаться в путь! Загудит паровоз, колеса заведут свою бесконечную скороговорку, и поезд помчит моряка Ивана Никулина на фронт, все ближе и ближе к огнедышащим полям сражений. Там и только там его место, только там сможет он успокоить свое раскаленное сердце и, заглянув в мертвые, пустые глаза очередного фашиста, сказать себе: "Правильно живешь, Иван Никулин! Не зря тратили на тебя лекарства и бинты в госпитале!".

На прощание Сергей Дмитриевич пригласил Никулина к себе в кабинет. По вощёному паркету тянулась от окна солнечная полоса, на столе в графине светилось вино, солнечные лучи, пройдя сквозь него, окрашивали скатерть в прозрачно-рубиновые тона.

- Садитесь, Никулин, - сказал Сергей Дмитриевич. - Вот и пришлось нам проститься.

Никулин сел. Он был смущен и взволнован таким вниманием. Глухо ответил:

- Да, пришлось. Ничего не поделаешь, Сергей Дмитриевич: война.

- Это верно, конечно, - отозвался Сергей Дмитриевич. - А все-таки обидно. Лечил я вас, лечил, резал, бинтовал, разными лекарствами пичкал…

- Спасибо, Сергей Дмитриевич, - сказал Никулин. - Разве я не понимаю - без вас я в земле давно бы лежал.

- Ну, такого богатыря, как вы, уложить в землю - это, знаете, долго работать надо. Ну что же, выпьем за будущую встречу.

Он придвинул к Никулину вазу с яблоками, бокал, взялся за графин - и вдруг передумал.

- Впрочем, я сфотографирую вас сначала. На память. Ничего не имеете против? Тогда садитесь вот сюда, к окну: здесь света больше.

Из шкафа с книгами он достал "лейку" и щелкал ею, снимая Никулина и в фас, и в профиль, и сверху, и снизу, до тех пор, пока не кончилась в катушке пленка.

- А теперь пожалуйте к столу!