В буфете было прохладно и пахло боржоми и консервированными томатами. За стойкой трудилась девушка с оголенными худыми руками. Личико у неё было свеженькое, с особенной матовой кожей. Такие можно увидеть в молочных магазинах у молоденьких продавщиц. Когда она хмурилась или улыбалась, то личико морщилось, и появлялась складочка у рта, и получалось точно сложная жизнь прожита, и мудрость во лбу наморщенном и складочке у рта.
– Наденька, – сказал Славка с ухмылочкой, – бутылку холодненькой.
– Холодной нет, – ответила девушка.
– А кто у вас холодильник отнял?
– Никто, он выдохся.
– Ну, такую давай.
Они отошли в дальний угол, к окну.
– Избалованы они тут, – сказал Славка. – Сто мужчин и одна девушка. Отвечает лишь в силу служебной необходимости, а останови её в нерабочее время, взглянет как на телеграфный столб.
Комната буфета была велика, но посетители переговаривались из разных концов и впечатление от размеров пропадало.
Длинный испытатель появился в дверях и ему закричали:
– Привет Михвас.
– Здорово, кум.
– Кому кум, – отвечал не сердясь испытатель, – а кому и Кумыцкий Михаил Васильевич.
– А мне, – засмеялся военный, сидевший за отдельным столиком, – и просто Михвас.
– Кто это? – шепотом спросил Маэстро.
– Кумыцкий. Здешняя знаменитость. Кудесник, золотые руки, собачий нос.
Жил-поживал себе беззаботно и весело, пока жену у него из-под носа не увели. Такую грех не увести. Красивая женщина, и ужас в том, что не уехала никуда. На площадке торчит.
Маэстро внимательно взглянул, а венный спросил:
– Как жизнь молодая?
– Отлично по производственным показателям, – ответил испытатель, – и отсутствует по личным. На танцы третью субботу не хожу. А твой половой вопрос?
– Крашу, – огорченно вздохнул военный. – Сохнет проклятый. В коридоре волдырями пошёл. Перекрашивать нужно.
– А почему не паркет?
– Сразу видно: холостяк. В нашем-то климате. Только крашенные. Протёр тряпочкой и ажур.
Кумыцкий взглянул на буфетную девушку, и она кивнула ему, и подошёл к столику Славки с Маэстро.
– Водичку пьёт, – остановился Кумыцкий, видимо имея ввиду Славку и сморщив лицо, – наслаждается.
– Пью, можно сказать, с горя, – буркнул Славка на всякий случай. – А что?
– Танцуй. Исчезли твои биения.
Славка только плечами пожал. "Ну, и что? Самоустранился дефект. Хуже нет самоустраняющегося дефекта. Пропадёт и появится, когда ему заблагорассудится".
– Исчезли твои биения, – повторил Кумыцкий. – Не понял? Исчезли с перерывом на обед.
И они начали хохотать и пританцовывать и хлопать друг друга по плечу.
– Сделали обеденный перерыв, – хохотал Кумыцкий.
А Славка повторял:
– Что я тебе говорил?
Маэстро ничего не понимал и позже спросил:
– Что, собственно, произошло?
– Помеха отключается на обед. И пусть попробуют на нашу систему грешить.
– А что он про танцы? Разве здесь танцы?
– Натурально. В клубе, под оркестр.
– А сколько по-твоему этому, в пенсне?
– Кумыцкому? Что-то в районе тридцати.
– А по-моему и все тридцать пять.
– И что?
– Странно. О танцах он.
– Так это не от возраста, а от гормонов в тебе. Когда ты последний раз на танцах был?
– В институте.
– А на отдельских вечерах?
– Не приходилось.
– Тогда обязательно сходи в клуб. Это будет твоя вторая молодость.
После обеда биения возобновились с новой силой. Но как не трепыхался на телеметрии "драконий хвост", стало очевидным: система здесь ни при чём, существует внешняя причина. Испытания продолжили.
Но ни днем, ни ночью, ни утром следующего дня помеха не отыскивалась. Приёмка грозила прервать испытания и поиски отнимали много сил, и само состояние неопределенности делу не способствовало. Казалось, всё перепробовали: отключали аппаратуру, насос, качавший воду во дворе; стоянку машин попросили перенести подальше от проходной; запретили работу кранов. Ничего не помогало.
Помеха сделалась всеобщим кошмаром. Славка не спал вторую ночь.
Утром Маэстро понес показать ведущему расширение окон старта. Славка ожидал неприятный разговор с Красноградом. У него были красные воспаленные глаза, он спросил:
– Посчитал?
Спросил он так, для бузы, мимоходом. Он знал, что теоретик занят теперь полётным заданием и спросил наобум. Но теоретик ответил:
– Посчитал расширение окон старта.
– Ты что?
Окна старта считали баллистики. Причем расчеты велись месяцами, и все их ждали, а куда денешься? А тут раз-два и готово, между делом.
– А кто проверит? – осторожно спросил Славка.
– А зачем?
Ну, вот. Удружили, прислали теоретика. Он тут такие теории нагородит. Вот если бы приехал Вадим или другие мощные умы. Только у них в голове иное – пилотируемые. С "гибридом", считают, сделано. И верно: всего-то делов – объединить, а вышло – не учтены переходные процессы.
– Ты вот что …
Он уже пробовал задействовать Маэстро, но толку не было. Послал было его к генералам, объяснить. Но тот объяснил слишком просто, пришлось объяснять заново.
Объяснять генералам всегда было и трудно и просто. Не оттого, что они ничего не знали, наоборот они знали многое и настроены воинственно. Легко было оттого, что они были благодарными слушателями.
Может, обидеть Маэстро, оскорбить. Славку клонило в сон, но он пересиливал себя. Сначала причину найти. Войти в график было уже немыслимой мечтой. Кончались вольные деньки на ТП. Ожидалось, приедет Главный, и всё изменится как в центрифуге, приобретёт неожиданный, неестественный вес. И сроки диктуются расположением планет. А кто поверит окнам старта, расширенным этим нелепым теоретиком? Грешить на готовую документацию? Такого не было. В ней не существует даже тени сомнений. И кто застрахован, что на заключительной комиссии не встанет некий ответственный херувим и, глядя в глаза, не спросит в лоб:
– Чем вы гарантируете?
И такое начнётся. Не дай бог. Нетрудно по личику схлопотать.
"Схлопотать" Маэстро ничего не стоило. Конечно, окнами старта занимались баллистики. Они были на фирме солидными и уважаемыми людьми. На космодром они пока не подъехали. Но здесь были уже расчётчики-баллистики из Академии Наук. Когда ведущий обратился к ним с окнами старта, они только рассмеялись в ответ:
– Прикинуть? А на чём прикажете? Извините, не возим с собою вычислительный центр и вычислительных программ не держим в голове.
Звонить в Красноград – значило поднимать преждевременный шум: а почему, в сроки не укладываетесь? И не удастся сделать запрос легко, походя. Там понимающе среагируют, и в результате – масса усилий и нулевой исход.
Ведущему хотелось успеха любыми средствами. Объект стал для него неким фетишем с неясным волнением и беспокойством, сродни любви. Таким для древних становился горшок с красной глиной или многоцветная раковина. А отношение в тебе, по выражению: "Все своё ношу с собой". И ведущему захотелось чуда.
Из Краснограда пошутили: у вас теперь не то "магистра", не то "мангуста", он что твоя вычислительная машина, на спор пробовали, и он победил её. И это об этом чудаке.
– Христом, богом тебя молю, – попросил его Славка – не подключай ты этого задрыгу, хотя у него явно математическая голова. Лошадиной формы, по Галлю.
Ведущий и сам, конечно, понимал, что теоретик не тот, что требуется. В одном разбросан, собран в другом? Несуразный внешне, несуразен и в остальном. Не обращает внимание на мелочи? А у нас нет мелочей. Ведущий знал других теоретиков, осторожных и точных, тех, кто по определению делает дело, а остальных только держат для мебели, на подхвате. Но даже Славка не понял расчёта троянских точек:
– На кой они?
– Так первосветная пылевая материя. Пра-пра…
– Пыль и что?
Теоретикам место в Академии Наук, где не уместны прибористы. На предприятиях, использующих приборы, нужны полуприбористы полутеоретики.
– Не трогай ты его, – попросил Славка. – Не знаю, чем его занять.
С утра Маэстро занялся полётным заданием. Он сбегал в архив, записал на себя паспорт изделия, выуживал юстировочные данные, считал перекос корректирующего двигателя и поправки. Потом он взялся за пертурбационный маневр. При нём станция начинает полёт в сторону, обратную планете – цели, и только потом, вывернувшись под воздействием Луны выходит на нужную траекторию. Это могло добавить сутки к стартовому окну. Об этих попытках не стоило трубить заранее.
Маэстро даже не знал, выйдет ли, ведь от идеи до конкретики – "дистанция огромного размера". И упаси бог вылезти с сомнительной цифрой. Как считали, на коленке или на машине, никого не интересует, это твои трудности, ведь полетят усилия массы людей, и тут уже не до шуток.