Солнечный удар (сборник) - Иван Бунин

Иван Бунин (1870–1953) - первый русский лауреат Нобелевской премии (1933), выдающийся мастер слова, безупречный стилист. Писателю свойственно понимание любви как роковой силы, любви-страсти. Лишь мгновения есть у влюбленных. Подлинное чувство для И. Бунина - всегда недостижимая вершина, к которой стремится человек, но никогда не обретает навсегда, до конца своих дней. В этом и заключена трагичность человеческого существования, обреченного не воплотить свое главное предназначение - любить.

Содержание:

• Первая любовь - Из воспоминаний детства 1

• Велга 3

• Без роду-племени 5

• Поздней ночью 7

• В августе 8

• Осенью 9

• Новый год 10

• Заря всю ночь 11

• Маленький роман 12

• Чаша жизни 14

• Грамматика любви 18

• Легкое дыхание 20

• Митина любовь 21

• Солнечный удар 32

• Ида 34

• Дело корнета Елагина 36

• Прекраснейшая солнца 43

• Примечания 44

Иван Бунин
Солнечный удар (сборник)

Первая любовь
Из воспоминаний детства

Все это было бы смешно,

Когда бы не было так грустно…

- Митя!

- Митька!

- Дмитрий Алексеевич!

- Бледнолицая собака!

- Да вставай же ты, наконец!

Я уже проснулся, но старался показать, что страшно разоспался и не понимаю, в чем дело. Натягивая всеми силами на голову одеяло, которое тащили с меня Петя и Лева, я только мычал и брыкал ногами. Но они не унимались и, спрыгнув с подоконника, на котором сидели (влезли они из сада в окно), остановились около кровати.

- Вот какой ты! - пробормотал в нерешительности Петя. - Что с ним делать? Мы пропустим зарю…

- Уйдем, - своим обыкновенным, резким и отрывистым, тоном сказал Лева. - Он не товарищ, а баба, старый колелый лось! Влепим по кулаку и уйдем!

- Я, брат, так влеплю, что ты… умрешь! - неожиданно крикнул я, приподнимаясь и взмахивая кулаком так, как будто в нем что-нибудь было. В эту минуту мне казалось, что я необыкновенно грозен и дик.

Но Петя и Лева, к удивлению моему, разразились самым добродушнейшим хохотом и протянули мне руки.

Я, немного сконфуженный, пожал их, хмуро и нехотя, и опять упал на подушку.

- Ну, идем же, идем! - сказал Петя. - Мы в самом деле пропустим зарю.

Это было сказано так искренне-серьезно, что я сам испугался мысли пропустить зарю. На что нам была эта заря, для чего мы друг другу давали слово стеречь ее - я, право, теперь хорошо не объясню. Но тогда я думал, что это необходимо. Нам ужасно нравилось выходить из дому чем свет, когда еще и деревня, и темные поля, и далекий густой лес объяты мертвым сном и только на востоке небо покрывается серебряными, светлыми полосами. Тогда нам казалось, что мы совершенно одни и в свежем полутемном лесу действительно все таинственно и первобытно. Мы, как настоящие индейцы, забирались в самую чащу сада и, дожидаясь восхода солнца, садились в кружок и курили "трубку мира", или, иными словами, трубку, утащенную у моего дяди. И хотя я был уже лет двенадцати и отлично понимал, что все это игра, и даже совсем детская игра, но мне она так нравилась, что я не мог не наслаждаться ею.

Поэтому я сейчас же вскочил и стал натягивать чулки.

- Солнце ведь еще не взошло? - спросил я торопливо.

- Ты бы дрыхнул до обеда, - ответил Лева, - да потом бы и спрашивал.

"Пугает! Не так уж и поздно", - подумал я, подходя к умывальнику и ежась от утренней свежести, которая плыла в открытое окно.

Холодная струя воды заставила меня еще больше вздрогнуть и окончательно проснуться. Торопливо умывшись, я был уже готов к походу. Мы должны были отправиться нынче в дальний путь, в самый конец большого луга, который был у нас за садом. Там начинался лес, и широкий луг переходил в узкие овраги, каменистые и изрытые весеннею водою. Сегодня мы намеревались выкурить там последнюю "трубку мира", чтобы распрощаться до лета. Был последний день пасхальных каникул, и дня через два я должен был ехать в Орел, в гимназию.

- Берите же, - скомандовал Лева, - поскорее луки.

Мы сейчас же надели луки и вылезли в окно на росистую траву сада.

Солнце еще только всходило. На траве лежало холодное матовое серебро росы, но по дорожкам земля уже отсырела и почернела. Светлый, зеркальный пруд слабо дымился. Но отражения высоких, стройных осин были еще неподвижны и ясны; соловей особенно звучно щелкал в молодой зелени. Утро только начиналось.

Мы шли вниз, к пруду, по широкой береговой аллее. Лева был предводителем. Он всегда любил быть первым, любил командовать нами, хотя и был моложе меня и Пети года на два. Выглядывал он еще совсем мальчиком; коротко остриженные белые волосы торчали на макушке; сложение было еще совсем детское. Но, несмотря на это, он постоянно старался казаться большим, вечно сдвигал брови над бегающими и дикими, как у зверька, глазками и хвалился, или, точнее сказать, не хвалился, а искренне воображал, что он необыкновенно силен. Брови он сдвигал главным образом для того, чтобы казаться грозным; при игре в индейцы, когда мы назначали, кому кем или чем быть, Лева выбирал себе всегда роль какого-нибудь особенно кровожадного краснокожего; называл он себя постоянно "Черной пантерою", смеялся и дразнил Петю, когда тот, в какой-нибудь стычке с мальчишками, раненный, садился и горько плакал и т. д. Но в душе Лева был все-таки очень добрый и чуткий мальчик; по уму - очень сообразительный и бойкий. Петя, напротив, был мальчик, которых можно встретить на каждом шагу.

Мы шли мимо пруда. Лева уже несколько раз сбегал к воде и изо всей силы бил палкою лягушек. Он уже вспотел, раскраснелся и измазал грязью, по своему обыкновению, руки, сапоги и штаны. Петя больше любовался природою.

- Что же, ты приедешь на лето сюда, к дяде, или уедешь к отцу? - спросил он меня.

- Непременно приеду сюда, - ответил я.

Лева обернулся в эту минуту и вдруг разразился самым веселым смехом.

- Чего ты? - в один голос спросили мы.

Лева продолжал хохотать.

- Я, брат, все знаю, - проговорил он наконец.

- Что ты знаешь? - удивился я.

- Про Сашу-то!

Я почувствовал, что моментально покраснел до самой шеи. Лева попал в самое больное место: я был в это время "страшно", как мне тогда казалось, влюблен в Сашу, его двоюродную сестру. Она обыкновенно проводила каникулы у отца Левы, так что, мечтая приехать на лето, я имел в виду единственно ее.

- Какую Сашу? - не зная, что сказать, спросил я и сам почувствовал, что сказал страшную глупость.

- Зачем ты лжешь, как старая баба? - вдруг строго перебил меня Лева. Глаза у него засветились, как у зверька, брови сдвинулись.

- Что я лгу? - спросил я тоже строго.

- Ты лжешь, что ты не знаешь, про какую Сашу я говорю, - отчеканил Лева, - а сам влюблен в нее…

Я моментально схватил лук с плеч и трясущимися руками наложил стрелу.

- Нет, ты лжешь! - закричал я, уже совсем растерявшись. - Я вот тебя сейчас…

Но Лева перебил меня:

- Я давно знал. Я не хотел говорить Пете… А вот теперь скажу… Только она уже вчера вечером уехала… Выкуси… А если хочешь выходить на бой - становись.

Лева тоже разозлился. Глаза бегали, щеки раскраснелись.

- Не хочу я с тобою драться, - сказал я, всеми силами стараясь казаться спокойным. - А только ты сам дурак! И я не хочу больше с тобою идти.

С этими словами я повернулся и пошел опять в сад.

- Да на меня-то за что ж? - жалобно закричал Петя.

Но мне показалось, что они оба заодно хотели меня огорчить и сконфузить. "Братцы", - подумал я и потом, не оборачиваясь, крикнул:

- Подите вы к черту!

Итак, обстоятельства сложились весьма плохо: вместо мирной прощальной экспедиции вышла ссора, вместо окончательного свидания с Сашей - весть о ее отъезде, или, иными словами, - о разлуке с нею до самого лета. Я говорю "окончательного" потому, что думал перед отъездом улучить минутку, чтобы объясниться с нею. Правда, уже раз я с нею объяснился, но тогда это как-то не вышло. Мы встретились у них в сенях; я покраснел, почувствовал, как будто кто-то провел мне по волосам ледяною щеткою, ероша волосы; я даже не сказал "здравствуйте". Несмотря на то, что Саша была старше меня года на два, я постоянно ее конфузился. Она сама протянула мне руку.

- Что это вас давно не видно? - спросила она.

- Нет, я был недавно, - сказал я, - вы меня не видали.

- Вы, должно быть, были в саду?

- Нет, я и в доме был.

Саша засмеялась вдруг так звонко и мило, что я сразу ободрился, хотя и не понял, чему она смеется.

- Вы, должно быть, в шапке-невидимке были?

- Нет, в своем картузе, - сострил я и окончательно смешался.

- Ну как же я вас не видела? - добивалась Саша.

- Да вы всегда не хотите меня видеть.

- Как это не хочу?

Но я уже не слушал ее и, чувствуя, что мне становится все жарче и жарче, продолжал:

- Я не знаю, за что вы меня так не любите? Мне кажется…