Епифаний остался было скромно у дверей, но ему тоже было указано место, ради того, что он явился с Полоцким.
- Али нову каку радость поведать явился? - спросил сейчас же царь, почему-то уверенный, что неспроста это появление монаха на царской семейной трапезе, да еще в такой день.
- От тебя ль укроешь шо, державный царю… Одно: челом тебе бью за дары твои щедрые, каких и недостоин. В другое: молю сей прогностик принять. Мам новый гороскопиум для царевича Петра, для новородзенного… Може, по столе, по трапезе послухать изволишь? Радость познаешь, мыслю, немалую. Вельку удачу буде имать той цезаревич твуй, мой господине, великий государь!
- И-и, чево там мешкать, неча ждать еды. Вести твои - слаще манны для души моей… Да и царице, вишь, не терпится. Так ли, свет, государыня моя, Наташенька, друг сердечный?..
- Ты ли не знаешь, государь… Чай, про сына - всякому охота, скорей, ничем про свою долю… Для сына, чай, чево бы…
И не договорила. Слов не хватает у счастливой матери. Вот так бы сейчас оставила всех, кинулась туда, где в богатой колыске сладко спит после утренней суеты ее ненаглядный первенец, царевич Петрушенька, ясное солнышко, цветочек аленький…
Но и послушать охота, что скажет этот мудрец, Полоцкий, которому верит теперь Наталья, как Богу.
А Симеон, откашлявшись, развернул уже хартию, вроде той, какую около десяти месяцев тому назад уже подал царю, и начал внятно, громко читать:
- Пресветлому государю, царю и великому князю Московскому, повелителю Великия, Малыя и Белыя Руси Алексию Михайловичу о рождшемся ныне царевиче, великом княжиче Петре Алексеевиче, - прогностик, иначе рекомый - гороскопиум.
Прочел, остановился и сквзал, как бы поясняя дальнейшее:
- За Епифаном мы вкупе цилу ночь по звездах глядели… И такое устроения звезды прияли, як тут начертано. Подивися, государь.
Показав чертеж, Полоцкий снова торжественно, ударяя на концах строк, стал читать:
- Вчерась ли преславный Царь-град от Турков пленися.
Днесь - начало избавленья ему преславно явися.
О, Константине-граде, зело веселися!
И святая София-церковь торжественно радуйся!
Се бо преславный ныне нам родися царевич,
Великий князь Московский и всея Руссии,
Петр Алексиевич - начало спасения.
Ты, царствующий град Москва - просветися,
Ибо радость велия сыну царскому вселися!
Укрепит он твои стены,
Да будут окрест ограждены.
Багрянородный царский сыне,
Петр, иже нарицаеся Камень ныне.
Храбр и страшен вельми врагам сопротивен
И мать быти. Похвала вечна Россианам
Сим царем утвердися. Петр - есть камень счастья Руссии,
Камень, точащий воду живую, иже жаждущие -
Имать напоити, утвердить церковь, сени нетленные,
Прославить Руссию до конца вселенные.
И ты, планида Ареус и Зевес, веселися!
В ваше бо сияние царевич той родися.
Четвероугольный аспект произыде,
Яко той царевич четыре царства имати…
И четвероконечие планеты знамя прославляет,
Яко четверьмя части моря обладает,
От Бога ему седьми планид естество дадеся.
Лутчий меж прочих в действе обретеся.
Храбрость и богатство на нем почивают
И на главу - цесарский венец возлагают.
Радуйся днесь, царь православный,
Зане - родися сын тебе толико преславный…
Купно с царицею - многолетни пребудете,
И удачи всякой и славы - не избудете.
Даже крупные ученые не отказывались от составления таких "прогностиков", предсказаний судьбы. Лейбниц известен как автор таких гороскопов.
Валленштейну его гороскоп составлял Лаплас.
Предсказания о Петре были известны и за границей. Так, в 1693 году после усмирения второго стрелецкого мятежа, когда Петру было около 22 лет, посланник Нидерландских генеральных штатов Николай Гейнзиус писал в Утрехт некоему И. Г. Гревиусу о чудесных предсказаниях при рождении Московского юного царя. Вот что ответил Гревиус Гейнзиусу в письме, помеченном 9 апреля 1693 года:
"Наблюдения, происшедшие, как вы пишете, во время рождения российского царя Петра в Москве, и по течению звезд замеченные, яко достопамятные предзнаменования, - нашими астрологами и другими проречений любителями и будущих дел гадателями прилежно записаны. Причем еще и сие приметили; что в самый тот день рождения царева (30 мая 1672 г.?) король французский реку Рейн, а турецкий император - Днепр с армиями своими перешли. Из коих первый - четыре провинции соединенных Нидерландов, а другой - Подолию и Каменец завоевал. Из чего наши гадатели, которые уверены, что по течению звезд и по делам, в то же самое время в других местах случившихся, - предбудущие происшествия человеческой жизни предузнавать и предсказывать можно, заключают: что новорожденный младенец - должен быть государем, весьма к войне склонным и неприятелю - страшным. Но я все сие - за случайное почитаю и на то, как и вы сего же мнения, кажется, мало полагаюсь. Довольно, когда будет Петр в свое время добрый пастырь народов, дабы спасительными законами победил скифское варварство, коими северные и шубами одетые народы наибольше всего омрачаются".
Письмо И. Гревиуса хранится в Петербурге в Академии наук, а копия, вместе с переводами - латинским и русским - напечатана в "Записках Туманского", ч. 5, стр. 122. О письме Гревиуса знал и сам Петр, на которого, несомненно, влияли эти прорицания, хотя бы он и сомневался в сверхьестественном их происхождении.}
Когда Симеон кончил чтение, царь обнял и поцеловал монаха. Наталья, приняв от него благословение, дала ему целовать свою руку.
Все старались выразить свою радость, как могли, искренно веря, что сбудется все, о чем прочел случайный астролог-предсказатель.
Оба они, Симеон и Епифаний, были щедро одарены.
И до самой смерти укрепил Полоцкий свое положение при дворе этими счастливыми пророчествами, гораздо больше, чем всеми трудами по воспитанию царевичей с царевнами, чем исправлением духовных книг, чем печатаньем сочинений для просвещения народа.
Только полдня передохнул царь со всей своей семьей. А с 30 июня снова начались приемы, поздравления, пиры и столованье крестильное в Кремле. Снова загремели пушки, загудели колокола…
И среди блеска московской царской свиты, среди многих родовитых вельмож сразу засияла плеяда новых баловней счастья и судьбы, - многочисленная семья Нарышкиных, теперь осыпанная и почетом и богатством, смело начавшая заступать дорогу первым сановникам в царстве, опираясь на любовь к ним царицы Натальи, на любовь царя Алексея и к жене, и ко всей родне ее.
НОВЫЙ ЦАРЬ
(1672–1676)
Так верстах в трех от Москвы, на левом берегу Яузы-реки, раскинулось небольшое сельцо Преображенское.
В самом сельце дворов немного, не широка и лента пашен вокруг сельца.
Населено оно больше мастеровым и служилым людом Дворцового приказа. И бок о бок с селом высятся царские терема летнего, потешного дворца, где Алексей с семьей обычно проводит осень и начало зимы, так с октября по 15 декабря, когда надо к Рождественским праздникам возвращаться в стены Кремля.
Здесь, среди увядающей природы, под сенью могучих елей и сосен, вечно зеленых, вечно одетых густым покровом, на просторе царская семья дышит чистым воздухом и в то же время Алексей почти что в Москве. Дела не страдают, нетрудно и советы у себя собирать, и самому, если надо, быть в Кремле каждую данную минуту.
Обнесенный высокими заборами, кроясь под высокими стволами вековых деревьев, составляющих обширный парк, дворец представляет из себя целый поселок. Не считая главных двух помещений: для царя и царицы, - надо было дать место шести царевнам и трем царевичам, ближним людям, живущим с царской семьей, огромной челяди, поварням, кладовым, конскому двору и каретным сараям, мастерским и людским избам.
И все это, настроенное без определенного плана, кое-как, лишь бы под рукой все было, - в малом виде представляло из себя такое же скопище больших и малых построек, каким в огромных размерах являлась сама Москва.
Пригороды столицы, а затем - отдельные усадьбы, подгородные хоромы бояр, начинаясь за каменным, высоким горбатым мостом, перекинутым через Яузу, почти сливали Преображенское со столицей. И дальше, по течению извилистой маленькой этой речки темнели деревушки и поселки среди зеленеющего моря хвойных лесов, перемешанных с разным чернолесьем.
И царь и Наталья особенно любили Преображенское, где оба они чувствовали себя неизмеримо свободнее от вериг этикета, чем в кремлевских палатах.
В Преображенском была устроена и особая "потешная храмина", где недавно призванные ко двору иноземные лицедеи давали веселые и печальные представления в сопровождении приятных звуков "немецкого" струнного оркестра.