Левенталь его мрачно оглядывал в натекавшем сквозь листья свете. "Он шпионит за мной, вот только зачем, зачем! И с каких пор установлена эта слежка, с какой целью - с какой идиотской целью?" Олби со своей стороны точно так же изучал Левенталя, серьезно, сосредоточенно, у него косо отвисла нижняя челюсть, и зеленоватость, свинцовость вечера заполнила сумрачный, внимательный взгляд. И под этим взглядом, ощущая жар чужого дыхания у себя на лице, потому что их друг к другу притиснуло на скамейке, вдруг Левенталь понял, что его самого - за что? почему? - неотвратимо затягивают в сумасшедшую дичь, бредятину, и на секунду его прохватил ужас. Потом он очнулся, стал себя уговаривать, что бояться нечего. Ну, ненормальный, на нервы действует, и просто кошмар, конечно, - думать, что за тобой подглядывают исподтишка. Но что в этом Олби такого уж страшного? Опустился, пьет и, кажется, забрал себе в голову какую-то чушь насчет Левенталя, скорей всего просто недоразумение; или он сочиняет. Разве скажешь у этих пьяниц? Если и есть у них резоны какие-то, кто же их разберет - дым, облака, алкогольный туман. Олби его взял врасплох. Огорошил. И в таком состоянии, кстати, малейшая ерунда может вышибить из колеи. Особенно когда нездоровится. Левенталь, приободряясь, устало повел плечами.
Сверля его взглядом, Олби выговорил:
- Трудно определить, что вы, собственно, за человек.
- A-а, так это мы обо мне будем беседовать?
- Видите? Вот вам пример. Вы искренни, но вы же от сути дела увиливаете? Увиливаете. Это маневр. Не пойму, это ум у вас или хамство такое. Может, вам просто на суть дела плевать.
- На что именно мне плевать?
- А, да ладно вам, бросьте вы, Левенталь, бросьте! Вы прекрасно понимаете.
- Нет.
Оба умолкли; потом Олби сказал, перебарывая раздражение:
- Ну хорошо, раз уж вам так хочется, - вам, кажется, угодно, чтоб все изложил я. Я-то надеялся, что без этого обойдется, но извольте. "Диллс Уикли". Припоминаете "Диллс Уикли"? Мистера Редигера?
- Да-да, конечно. Редигер… М-м-м. У меня где-то записано в старой записной книжке, надеюсь, как-нибудь ее отыщу; что-то фамилия ускользает… Редигер, ах да! - Он вспомнил и улыбнулся, но улыбка вышла несколько скомканная.
- Так помните?
- Конечно.
- Ну а как насчет остального? A-а, насчет остального вы вспоминать не желаете. Предоставляете мне. Ладно, извольте. Ведь это именно через Редигера вы меня достали.
- Достал? - Левенталь изумился. Отвернул от Олби пылающее лицо, и что-то сдавило ему череп, жало на брови.
- Отомстили. Счеты со мной свели, - чеканил Олби. Нижняя губа выдвинулась вперед, сухая, растресканная; нос - как-то вдруг - разбух. Глаза лезли из орбит.
- Нет-нет, - пробормотал Левенталь, - вы ошибаетесь. Никаких я не сводил с вами счетов.
Олби выдвинул ладонь, отпихивая все возражения, и медленно покачал головой:
- Я отнюдь не ошибаюсь.
- Отнюдь? И тем не менее.
- Я вас вывел на Редигера? Обтяпал вашу встречу? Да или нет?
- Да, вы обтяпали, да…
- И вы явились, и нарочно хамили Редигеру, выпендривались, обзывали его, вы специально его оскорбляли, чтоб мне нагадить. Редигер вспыльчивый, он тут же меня выпер взашей. Вы знали. Все заранее было рассчитано. И аккуратно сработало. Вы хитрый, как бес. Он даже недели мне не дал. Шуганул с треском.
- Неправда. Я слышал, что вы уже не работаете на Дилла. Мне Гаркави сказал. Но это абсолютно не из-за меня. Я уверен, вы ошибаетесь. С чего это Редигер стал бы на вас вымешать нашу стычку. И он, между прочим, был сам виноват.
- Однако он выместил, - сказал Олби. - Он вполне четко это обозначил. Орал на меня, чуть не лопнул. А вам только того и нужно было.
- Мне нужна была только работа, - отрезал Левенталь. - А Редигер был груб и отвратен. Вообще он сплошное не то. Вспыльчивый! Скажете тоже. Он сволочь. Да, я не смог сдержаться. Тут я признаю. Ну, предположим, в этом смысле я косвенно виноват. Но вы говорите…
- Я говорю, что это исключительно ваша вина, Левенталь. - Он открыл рот и как будто удерживал выдох, пока улыбался. Зря пытался Левенталь рассуждать хладнокровно; его затягивало в какую-то муть.
- И зачем, интересно, я все это сделал?
- Из мести. Тьфу ты! Вы, кажется, собрались все по новой мусолить, докопаться хотите, сообразил ли я, что к чему. Я сообразил, что к чему, Левенталь. О Господи, вы думаете, я это до точки не обмозговал? Вы меня недооцениваете; я давным-давно все понял. Но раз уж вам так хочется, чтоб я снова толок воду в ступе, - пожалуйста. Начну немножечко издалека: от Уиллистонов. У них был вечер.
- Ну да, мы там познакомились, у Уиллистонов.
- A-а, вспомнили. Я думал, вы будете до конца кобениться и отпираться. Чудно. Там был и ваш друг, тоже еврей - вы сегодня упомянули его фамилию.
- Гаркави.
- Гаркави, да, совершенно верно. Уже большой прогресс. - Он громко расхохотался. - Вот вам и ключ. Тоже еврей. Господи, и все вам надо разжевывать. Надо это разжевывать? Видно, никуда не денешься. Вас оскорбило, когда я проехался насчет евреев. Припоминаете?
- Нет. Ах да. Да-да, - поправился он, насупясь. - Еще я припоминаю, что вы были пьяны.
- Вранье. Выпил, да, но не был я пьян. Вот уж нет. У вас, у евреев, кстати, довольно своеобразные понятия о выпивке. Особенно интересно, что все кроме вас наследственные алкоголики. У вас и песенка есть - "В стельку пьян, ой-ей-ей, он на то и гой… Шиккер". - Он уже не смеялся; стал мрачный.
- Н-да! - сказал Левенталь презрительно. Оттолкнул ладонью спинку скамейки, встал.
- Вы куда?
- Я никакого отношения не имею к тому, что вы тогда потеряли работу. Сами скорей всего и виноваты. Небось кучу поводов давали Редигеру вас уволить, легко могу себе представить. И я совершенно незлопамятный. Это все ваши домыслы. Тот вечер у Уиллистонов я помню прекрасно, но вы были пьяны, что на вас обижаться. И когда это было. Довольно странная мысль - искать меня, исключительно чтобы напомнить. Спокойной ночи!
Он зашагал прочь. Олби встал со скамейки и орал ему вслед:
- Вам поквитаться надо было! Это вы мне свинью подложили! Нарочно!
На них уже оборачивались, Левенталь ускорил шаг. "Если он за мной попрется, я сверну ему челюсть. Я его повалю, - он думал. Честное слово, повалю! Все ребра ему переломаю!"
Придя домой, он открыл почтовый ящик и нашел там записку. Подписанную "искренне ваш, Керби Олби", извещавшую о том, что в восемь он будет в парке. Почему в парке? Откуда такое обвинение? Что за бред! Ни малейшего смысла, от начала и до конца. Конверт был без марки; видно, Олби сам принес письмо. Очень может быть, это он тогда и звонил.
- Безошибочное ощущение времени у этого Нуньеса, - ворчал себе под нос Левенталь, взбираясь по лестнице.
4
Заснуть удалось сразу, и спал он крепко. Разбудил будильник на ночном столике, Левенталь схватил его, придушил дребезг. Потом переместился к окну, пригибаясь - был голый, - и выглянул. Уже сейчас, в половине восьмого, улица помертвела от жара и света. Медленно, трудно тащились низкие облака. Воздух на юге, на востоке уже тронуло медью, плавились фабрики и, тяжелые, красные, темные, смотрели в небо сквозь зеленую, жаркую сетку мостов. И везде вкруговую погромыхивали грузовики, поезда подземки. Вылез на улицу Нуньес и, макая ее в ведро, мыл тротуар увечной своей шваброй. Комендантша хлопотала над домашней растительностью. К оконному переплету крепились новые беленькие веревочки; она высунулась из окна, к ним приручая лозы.
Левенталь помылся, побрился. Записка Олби валялась на кухонном столе. Пробежал ее глазами, бросил в ведро возле раковины. Изготовился грохнуть крышкой, но спохватился - это вчера он был на грани срыва, теперь-то чего уж - и, слегка посмеиваясь над собой, осторожно опустил крышку и ногой подпихнул ведро к стене. Да, его, наверно, можно простить, если он вчера потерял терпенье и даже голову. Ну и денек! После всего, чего пришлось нахлебаться, объявляется этот Олби и вносит свою лепту. Видно, годами себя накручивал, носился с идеей, что Редигер якобы уволил его из-за того разговора. Конечно, у Редигера удивительно паршивый характер, кто спорит, уж с таким, наверно, уродился, но даже он - зачем он будет увольнять служащего не за собственные грехи, а из-за кого-то там, кого тот рекомендовал. "Нет, ну зачем ему? - рассуждал Левенталь. - Хорошего работника? С какой стати". Чушь. Наверно, Олби прогнали за пьянство. Пойди объясни пьянице, что неприятности у него из-за пьянства. Разве он это признает? Закоренелый особенно? А этот Олби закоренелый.
Он надел летние мятые - швырнул с вечера в ногах постели - коричневые брюки, белые туфли. Не забыл закрыть окна, задвинуть шторы. Комната потемнела. Когда вынимал носовой платок из комода, наткнулся на извещение об уплате налогов за год, отвратное напоминание о мистере Бирде и службе. Такие вещи в письменном столе надо держать, там им место, а у Мэри манера - вечно совать в белье. Раздраженный, он поглубже запихнул бумажонку, захлопнул ящик. Вышел надутый. Бирд, конечно, его вызвонит, вызовет на ковер, якобы из-за какой-то ошибки, уж он накопает. Или кого-нибудь за ним отрядит - и такое бывало; своего узконосого, плоскорылого Милликана, зятька своего. "Если он мне его подсунет… Но чем, собственно, я могу его стращать?" И вдруг Левенталю показалось, что он не выспался. Ноги ватные, ломит в висках, а глаза - они на него глянули из длинного зеркала в простенке перед кафе - красные и подпухли: тот еще вид. Левенталь сокрушенно затряс головой. Зеркало по углам сине и красно пламенело на солнце.