Раз, сидя вечером в гостиной над книгами, опершись головой на руки, она уловила чьи-то новые голоса в кухне. Апатия покинула ее мгновенно и она стала внимательно прислушиваться. Ею овладело острое желание остаться здесь незамеченной. Слышно было два мужских голоса. Один звучал мягко и искренно, с определенным оттенком прямоты, другой отличался подвижностью и стремительностью. Урсула, позабыв о своих занятиях, напряженно вслушивалась в звук голосов, с трудом улавливая слова.
Первый голос принадлежал дяде Тому. Она знала наивную искренность его интонаций, прикрывающую скорбь и безумное страдание его души. Но кто был другой собеседник? Кому принадлежал этот уверенный, возбужденный голос? Казалось, он торопил куда-то, неотступно побуждал двигаться вперед.
- Я помню вас, - говорил этот голос. - Я запомнил с первого раза ваше красивое лицо и темные глаза.
Миссис Бренгуэн, смущенная и довольная, засмеялась.
- Вы были тогда маленьким мальчиком с короткими вьющимися волосами, - сказала она.
- Да? Правда, так было. Они ведь очень гордились тем, что мои волосы вьются.
Несколько мгновений все помолчали.
- Я помню, - послышался голос отца, - что вы были очень благовоспитанным мальчиком.
- О, да! Я не просил вас остаться переночевать? Обычно я ко всем обращался с таким предложением. Конечно, этому меня научила мама.
Послышался общий смех. Урсула встала, она решила пойти к ним.
При скрипе двери все обернулись. На минуту девушка замялась, страшно сконфуженная. Ей так хотелось войти с достоинством, а теперь она невольно остановилась, не зная куда девать свои руки. Ее темные волосы были заколоты сзади, карие с желтизной глаза светились, устремленные вперед, в пространство. Позади нее в гостиной виднелся мягкий свет лампы над открытыми книгами.
Она направилась к дяде Тому, который тепло встретил ее, поцеловал и как будто бы очень внимательно отнесся к ней, но под этим чувствовалась его полная, глубокая отчужденность.
Ей хотелось подойти скорее к незнакомцу. Он стоял немного отступив назад и дожидаясь. Это был молодой человек, с ясными, светло-серыми глазами, вспыхивавшими и оживлявшимися при обращении к нему.
В этом самоуверенном ожидании было что-то затронувшее ее, и давая ему руку, она рассмеялась смущенным красивым смехом, и задержала на секунду свое дыхание, как взволнованный ребенок. Он захватил ее ладонь всей своей рукой и пожал, с поклоном. Его глаза внимательно разглядывали ее. Она почувствовала прилив гордости, и сердце ее затрепетало.
- Ты знаешь, Урсула, это мистер Скребенский, - сказал дядя Том своим задушевным голосом.
Невольно вспыхнув, она повернулась к незнакомцу, как бы для того, чтобы подтвердить, что она его знает, и снова засмеялась дрожащим, взволнованным смехом.
В его глазах мелькнули огоньки, полурассеянное внимание обратилось в сосредоточенное. Он был в возрасте двадцати одного года, с гибкой фигурой и темными волосами, зачесанными назад.
- Вы надолго сюда? - спросила она.
- У меня месяц отпуска, - сказал он, поглядывая на Тома Бренгуэна. - Но мне надо посетить различные места и успеть побывать повсюду.
От его слов на нее повеяло внешним миром. Как будто бы она сидела на вершине горы, а у ее ног простирались смутные очертания всего света.
- У вас месяц отпуска? Где же вы служите? - спросила она.
- Я инженер в армии.
- А! - воскликнула она радостно.
- Мы оторвали тебя от занятий, - заметил дядя Том.
- О, нет, - живо возразила девушка.
- Она не стала дожидаться, пока ее оторвут, - добавил отец.
Это была сказано так неуместно. Она сама может сказать за себя.
- Вы не любите заниматься? - спросил Скребенский, поворачиваясь к ней и ставя вопрос по-своему.
- Некоторыми предметами я занимаюсь охотно, - ответила Урсула. - Я люблю французский, латынь и грамматику.
Он пристально наблюдал ее, сосредоточив все свое внимание, затем покачал головой.
- Я не охотник до этого, - сказал он. - Все говорят, что инженеры - мозг армии. А я полагаю, что я потому и поступил в инженеры, чтобы воспользоваться силой чужого ума.
Его слова звучали одновременно легкой насмешкой и печалью. Это тронуло и заинтересовало ее. Умен, или нет, он во всяком случае был интересен.
Ее привлекала его прямота и независимость. Она чувствовала, что линии их жизни начинают сближаться.
- Дело не в уме, - сказала она.
- А в чем же? - послышался ласковый, полунасмешливый голос дяди Тома.
Она повернулась.
- Дело в том, чтобы люди обладали мужеством, - ответила она.
- Мужеством для чего? - продолжал дядя.
- Для всего.
Том Бренгуэн криво усмехнулся. Отец с матерью сидели молча, внимательно прислушиваясь. Скребенский ждал; Урсула говорила для него.
- Все - это значит ничего, - со смехом заявил дядя.
В эту минуту он был ей противен.
- Она не применяет на деле того, что проповедует, - заметил отец, проводя рукой по волосам и заложив ногу за ногу, - у нее самой мало на что хватает мужества.
Урсула не стала отвечать. Скребенский сидел молча с выжидательным видом. У него было неправильное, почти некрасивое, довольно плоское лицо, с толстым носом. Но глаза были прозрачными и ясными, темные густые волосы были мягки, как шелк, усы мало заметны. При великолепной фигуре движения отличались легкостью, а кожа была тонкой и смуглой. Рядом с ним отец казался неуклюжим, а дядя Том надутым. Но все-таки он очень напоминал отца, только в более изящном варианте и еще он был таким блестящим, несмотря на свое некрасивое лицо.
Он был доволен своим существом в таком виде, каким оно было, как будто не могло быть и вопроса о каких-либо переменах. Он был именно самим собою. В нем таилось какое-то чувство предопределенности, производившее на девушку неотразимое впечатление. Он не стремился прилагать каких-либо усилий, чтобы показать себя лучше в глазах других, считая, что его надо принимать таким, как он есть, безо всяких извинений или разъяснений.
До такой степени его характер казался законченным и сложившимся, что как будто не было никакой необходимости в предварительных представлениях о нем - до знакомства с ним.
Это очень нравилось Урсуле. Люди, окружавшие ее, страдали такой неуверенностью и несамостоятельностью, что под чужим влиянием их личность совершенно менялась. Ее дядя Том ужасно менялся под воздействием других, то принижаясь, то возвышаясь, и она никогда не знала его действительной сущности. Она знала только его вечную неудовлетворенность собой, принимавшую различные внешние формы.
Но Скребенский, чтобы ни делал, как бы ни раскрывался, всегда оставался определенной личностью, твердо уверенной в себе и своих действиях. Относительно себя он не допускал никаких сомнений, он был непоколебим в своей обособленности и завершенности.
Это делало его в глазах Урсулы чудесным. Ей нравилось его красивое сложение, изысканность обращения, сдержанность, но больше всего то, что он не нуждался ни в чьем покровительстве. Он казался ей истинным джентльменом, аристократом по натуре.
Он сделался предметом ее мечтаний. В нем не было вечных исканий, постоянной неудовлетворенности. Он был доволен собой и своим существованием, оно целиком удовлетворяло его само в себе, и никто другой не мог в нем ничего ни прибавить, ни убавить. Он был независим и как будто в стороне от всех.
На другой день Урсула пошла, по приглашению, на ферму. Оба гостя еще не приезжали. Став у окна, она глядела в ожидании. Когда повозка подъехала, Скребенский, не дожидаясь остановки, соскочил на землю. Она видела, как он приподнялся, подобрался и прыгнул, потом со смехом сказал несколько слов и побежал к дому. В этих немногих движениях он вылился весь целиком, он был таким свободным, таким неотразимым. Его всегда окружала своеобразная ясная и тонкая атмосфера, казалось, он совершенно спокойно ждал своей судьбы, и это ожидание придавало ему характер некоторой беспечности, он был несколько медлителен и не делал лишних движений.
Он не спеша уселся в свободной позе.
- Мы немного опоздали, - заметил он.
- Где вы были?
- Мы ездили в Дерби повидать одного друга моего отца.
- Кого?
Для нее было большой радостью, что она могла задавать ему прямые вопросы и получать на них простые ответы. С ним это было возможно.
- Он священник, один из моих наставников, духовное лицо.
Урсула знала, что Скребенский был сиротой.
- Где теперь ваш настоящий дом? - спросила она.
- Мой дом? Право, не знаю. Я очень люблю своего полкового командира, полковника Хепберна, затем своих тетушек, но настоящим домом для меня, я думаю, является армия.
- Вам нравится такое существование?
Его ясные зеленовато-серые глаза остановились на ней, но не видели ее. Он задумался.
- Я думаю так, - начал он, - вы видели моего отца и знаете, что он никогда не мог освоиться здесь вполне. Ему чего-то не хватало, чего - не знаю, но он чувствовал себя несвободно. Что касается матери, то она очень любила меня. Я помню, что она слишком была добра ко мне. Потом меня рано отдали в школу. И я должен сказать, что скорее внешний мир казался мне домом, нежели викариат, почему - я не знаю.
- Вы не чувствуете себя бесприютной, одинокой птицей? - спросила она, употребив слышанное где-то выражение.
- О, нет, нисколько! Я довольствуюсь в меру всем, что мне попадается по пути.
От него веяло все более широким, просторным миром, большими, необъятными пространствами и бесчисленными людьми, населяющими их. Ей вспомнилась пчела, приносящая с полей аромат цветов. Это почему-то задело ее.