Мне везло - я часто встречал людей сильных, колоритных. А может быть, вообще так было - в условиях партизанской борьбы они росли как на дрожжах и проявляли себя на удивление ярко.
Ивана Матвеевича Тимчука, комиссара бригады "Народные мстители", мы нашли в Руднянском лесу, на берегу Дикого озера, - он организовал там базы для подпольного Логойского райкома и типографии, а также для будущей бригады "Большевик".
Родился Тимчук в прикарпатской деревне с бурной кристальной речушкой. В годы гражданской войны бойцом-добровольцем Седьмой Самарской кавалерийской дивизии сражался с деникинцами, с врангелевцами. По мышки в ржавой воде форсировал Сиваш, громил банды Махно, Тютюнника. В боях был дважды ранен, А когда партия объявила ленинский призыв, вступил в ее ряды. Накануне же Великой Отечественной войны работал директором Первого белорусского зверосовхоза.
Он сидел на пеньке, а перед ним, жестикулируя и приседая, чтобы лучше видеть лицо Тимчука, топтался обросший серой щетиной дядя. В военной фуражке, в черной, подпоясанной широким ремнем дубленке, опушенной по бортам и внизу, с колодкой маузера, повешенной на ремешке через плечо, Тимчук выглядел внушительно, но не совсем по-военному. Круглое лицо его, карие, с хитрецой, глаза усмехались - и тоже как-то мирно, по-штатски, и, видимо, не от слов крестьянина, а от его затрапезного вида, от смешных приседаний.
За ним поблескивало Дикое озеро, спокойное, зеркальное. На рассвете неожиданно нагрянул колючий морозец, и с деревьев стали падать желтые и зеленые листья. Попадали они и в воду, которая казалась сияющей и тяжелой, как живое серебро, и плавали на ней, как плавают детские бумажные кораблики, чуть касаясь воды.
- Вот видите, - знакомясь с нами, сделался более серьезным Тимчук, - товарищ обижается и сетует, что за ночь обязательно раза три заходят партизаны - и каждый со своими претензиями. То дай, то подай… Назрело, видимо, время распределить деревни между отрядами. Пускай назначают комендантов. Верно? - обратился он к крестьянину.
- Это, пожалуй, дело, - согласился тот, однако не совсем уверенно вертя перед собой рукою и пожимая плечами.
Вот таким, веселым и серьезным одновременно, на пеньке, мне и запомнился Тимчук. Поводив нас по своим владениям и угостив заправленной салом картошкой в Ходоках, он опять потянул нас с Сидякиным на опушку. Сел на пень и, положив на колени планшет, стал писать письмо Центральному Комитету о том, что наболело.
- Движение в самом деле становится всенародным! - неожиданно подал он голос, положив на планшет авторучку. - Но зачем тянуть всех в болота, от коих три года скачи - ни до какой железной дороги не доскачешь? Что за причина этому? Да и как ты прокормишь собранных там людей? Зачем и кому это нужно?
"Что за причина этому?.. Не это ли кроме всего дает ему силу? - подумалось мне. - Воронянскии, Старик также ссылались на примеры из жизни. Но логика там была куда проще: "Видите, такое имеет прецеденты. А почему оно не может иметь место и сейчас?" Воронянскии же вообще старается обойтись без обобщений. Ему важен факт сам по себе и то, как соотносится он с уставом. Но все они, понятно, ищут лучшего для борьбы, хотя и отводят своей личности разное место в ней…"
- Куда девались "гопсосмыковцы"? - перевел Сидякин разговор на другое.
Тимчук, безусловно, догадывался, почему Сидякин задал свой вопрос, и использовал случай, чтобы внести коррективы.
- "Гоп со смыком" - накипь, - отмахнулся, как от надоедливой мошкары. - Вырвались из лагеря военнопленных, раздобыли велосипеды, баян - и давай куражиться. Устраивали концерты, потрошили немецкие сепараторные пункты. Не забывали, конечно, и крестьян. А теперь вот в "Штурмовую", кажется, нырнули… Однако не думайте, настоящее сопротивление у нас с первых дней. После нелегального собрания, на котором выбрали тройку для руководства, оформились сельские партийные организации. Ну и, известно, пошло-загудело. В Кораньском, Швабском, Бесядском, Слободском, Острошицком сельсоветах, - он с каким-то гордым удовлетворением перечислял эти названия, само звучание которых было ему приятным, - стали зарождаться партизанские группы…
Я ожидал, попадет ли и в связи с чем в это перечисление Минск, и дождался.
- Но что возьмешь с мелких групп? В декабре Минский подпольный горком подсказал: необходимо объединяться. И со второй половины февраля начал регулярно посылать пополнение. Так что к марту и наш "Мститель" вырос до двухсот человек. А это уже сила! Начали проводить засады на шоссейках, диверсии на железных дорогах. Ликвидировали полицейские участки в Беларучах, Слободе, Янушковичах, Корени, Крайске. А в июне в Валентиновском лесу приняли открытый бой. Лоб в лоб. Днем. А это этап уже! В настоящее же время ведем борьбу за хлеб. Крестьяне прячут его, а мы сжигаем скирды в немецких имениях… Если же говорить о трудностях, то основная загвоздка в одном - в оружии, в толе. Все, что можно было собрать на местах былых боев, подчистили, собрали. А знаете, из одного Илиянского района в "Мститель" около полуторы тысячи заявлений подано…
Тимчук опять наклонился над планшетом. А я смотрел на крутые Тимчуковы плечи, на его лицо, ставшее вдруг упрямым, и проникался верой в него. Это был второй после Короткина человек, который заставил меня серьезно думать о войне, о себе и о народе в войне.
Побывав в бригаде "Штурмовая", попробовав хлеб-соль, поданную по комбриговскому приказу: "А ну, организуйте обстановку!" - мы направились на бывшую западную границу. В тот же день попали под винтовочно-пулеметный и минометный огонь, потом попадали снова и снова, но каждый раз нас спасали то военное счастье, то лошади, то ночь.
Места, оставленные человеком, где заметны еще следы его рук, выглядят очень тоскливо. Тоскливой, заброшенной выглядела и граница. Когда-то взборонованная, ухоженная полоса, с которой в воображении всегда связывались романтические истории, заросла травой, на ней поднялись березки, пирамидки елочек. Заставы и кордоны опустели. Здания стояли без рам, дворы заросли спорышем… Нет, захватчикам не удалось даже временно перекроить карту - помешало народное движение.
Дальше ехали совсем осторожно - никто до этого времени не бывал в западных областях Белоруссии. Да и деревни здесь выглядели по-иному - уже улицы, мостовая, следы побелки на заборах, на комлях деревьев, которыми обсажены дороги.
Под Молодечно, в районе лесничества Руда, с приключениями отыскали группу Черкасова. Это, по-видимому, был его временный лагерь, помещался он в лесном массиве, откуда, если я не ошибаюсь, слышны были гудки паровозов. Да и шалаши выглядели не приспособленными к зиме.
Прибыли мы туда перед восходом солнца, его еще не было видно. Но по всему угадывалось: оно вот-вот покажется из-за горизонта - облака над головой были подсвечены и на удивление ярки.
Несмотря на то что Черкасова разбудили, нам он обрадовался, как званым гостям. Потягиваясь и кряхтя, в нижней рубашке, обнял Сидякина, меня и только затем пригладил растрепанные во сне волосы и принял молодцеватую позу.
- Везет же нам! - выкрикнул, держа руку на затылке и передергивая от холода плечами. - Ух, ты!.. Надолго?
Вокруг возвышались мохнатые стройные ели, под ними виднелись построенные на скорую руку шалаши, столики со скамейками. И только то, что земля здесь была вытоптана - из нее проступали даже жилистые корни деревьев, - а столики были чистыми, старательно выскобленными ножом, свидетельствовало: обжито место давненько. Во всяком случае, посещают его часто.
На наши голоса из соседнего шалаша вылезли еще двое - чернявый и блондин. Застегивая на ходу защитного цвета гимнастерку, блондин придержал товарища свободной рукой и, оказавшись впереди, причесал гребешком светлые, аккуратно подстриженные волосы.
- Что за шум, а драки нет? - хрипловатым голосом спросил он.
- Новые гости, Федор! Ты ищешь связей, а тут ищут тебя, - ответил Черкасов, обнимая Сидякина и меня за плечи и сильно прижимая к себе. - Доходит?
- Тогда за животовкой из бузины посылай… Выдумали тоже! - как будто не поверил тот.
Бывают же случаи! Просто как в сказке! Это и был Федор Марков, за чью судьбу беспокоились в обкоме. Я смотрел на него как на чудо, а он как ни в чем не бывало, поводя серыми озорными глазами, быстро шел к нам, адресуясь пока что к одному Черкасову.
Они были в добродушном, приподнятом настроении, когда все на свете кажется несерьезным и хочется подтрунивать над другими. Даже новость, которая должна была остепенить Маркова, наверное, показалась ему не совсем реальной. А может быть, тут таилось другое - гордость, желание показать: ну что же, это, конечно, радость, но я не мальчишка. Однако когда он подошел и протянул руку, я заметил - на серые своевольные глаза набегают слезы.
Потеряв по пути товарищей, Марков какое-то время действовал в одиночку. Но и после, когда возглавил группу, отряд, 'часто встречался с врагом лицом к лицу. Человек редчайшего мужества, он побывал даже в Вильнюсе, где, вспомнив прошлое - борьбу с пилсудчиками, покарал предателей и установил нужные связи. Неугомонный, решительный, он неизменно принимал участие в засадах, в диверсиях на железной дороге, в разгроме управ, вражеских гарнизонов - всегда впереди, всегда там, где огонь. Он сумел наладить такие отношения с населением, что оно помогало отряду, чем только могло, охраняло его от неожиданностей, вело разведку, сообщало о планах врага.
- Так, значит, ищете? - усмехнулся он. - Тогда условие. Получу взрывчатку, оружие - где наше не пропадало, это гебитскомиссаровская игрушка твоя.
Он полез в карман брюк, достал оттуда никелированный офицерский "вальтер" и протянул мне.
- Трофей. Взял лично под Свентянами. Тепленький. На, подержи для большего соблазна.