Олег Смирнов - Июнь стр 9.

Шрифт
Фон

4

Козья тропка оборвалась у ручья. Буров знал: виляя в осоке, ручеек выводил в тылы заставы, в кустарник, от которого до траншеи, до тылового блокгауза сотня шагов, считай, бросок - и дома. Не попались бы только немцы, да в воду они навряд ли полезут.

Буров пополз, обдирая локти и колени о корни, камни и сухолом. Грохот боя совсем близко, вон за теми кусточками застава - над лесом туча дыма, она разбухает, ворочается. Если им повезет до конца, то он, Павел Буров, доложит лейтенанту Михайлову: так и так, мол, наряд в составе сержанта Бурова и красноармейца Карпухина прибыл с границы на заставу, какие будут приказания? И политруку доложит о прибытии, опять в общем строю два комсомольца, два активных штыка. И начальник заставы, наверное, скажет: "Молодцы, что сумели прорвать вражеское кольцо. Вы здесь очень нужны!" А политрук, возможно, широко улыбнется и обнимет их или, по крайней мере, похлопает по плечу.

Когда Буров приподнял голову, справа и слева среди ветвей мелькали пригнувшиеся фигуры суетившихся немцев, а впереди не было никого. И он вскочил на ноги и ринулся по кустам, по лощинке, поросшей высокою травою. Не споткнуться бы, не упасть, скорей до траншеи… Немцы увидели их с запозданием, пулеметная очередь прошла над ухом, но Буров с разбегу уже спрыгнул в окоп, больно ударившись плечом. Подумал: "Где Карпухин?" - и услыхал прерывистое бормотание:

- Господи ты боже мой… милостивец наш всевышний… неужели мы на заставе?.. Ах, едри твою качалку…

Карпухин переминался в окопе, напирая разгоряченной, потной грудью, и бормотал, бормотал. Буров взглянул на него и лишь тогда полностью осознал: они пробились на заставу. На душе стало легче. Потому что они и впрямь нужны здесь до зарезу, а еще и потому, что они теперь под началом лейтенанта Михайлова и Бурову не надо принимать самостоятельные решения. Что прикажут, то и будет исполнять.

Окоп был мелковат, обрушен снарядом, посвистывали пули. И Буров пригибался. На бруствере траншеи лежал убитый пограничник, уткнувшись лицом в дерн и раскинув руки: ноги у него были оторваны. Кто это? Буров и Карпухин переглянулись, Буров сказал:

- Пойдем доложимся лейтенанту.

Траншея извивалась от окопа к окопу, местами она была разрушена прямыми попаданиями снарядов, приходилось обползать завалы и вновь скатываться в траншею. Несколько окопов было пустых, а в стрелковой ячейке, у поворота в ход сообщения, ведущий к зданию заставы, сидел Лазебников, запыленный, закопченный, с перебинтованной шеей. Он оглядел их, будто не узнавая. Карпухин заорал:

- Валерка, здорово!

- Здравствуй, Лазебников, - сказал Буров. - Как дела?

- Как сажа бела, - сказал Лазебников.

В ходе сообщения появился старшина Дударев, такой же пропыленный, почерневший и в изорванной гимнастерке, с немецким автоматом. Строго спросил:

- Где пропадали?

- Мы не пропадали… - заговорил было Буров.

- Куда направляетесь?

- Доложить лейтенанту о прибытии.

- Никаких докладов. Лейтенанту не до них, он ранен.

- Ранен?!

- Да. А вы судорожно-срочно занимайте окопы, будет немецкая атака…

- Нам бы патронов, гранат, - сказал Буров.

- Вон пункт боепитания. И шагом марш по окопам! Буров занял ячейку между лазебниковской и карпухинской. Он пристроил автомат на бруствере, проверил, устойчиво ли. В нише разложил гранаты, запасные магазины, до отказа набитые патронами. Славно, когда есть оружие и боеприпасы. Славно, когда ты со всей заставой: как говорится, на миру и смерть красна. Помирать, впрочем, повременим. Не к спеху.

Немцы кидали мины. Разрывались они с хлопаньем, словно лопалось что-то тугое, образуя мелкие воронки, и широкие, и поуже. Над окопом фукали осколки. Но в окопе мина не страшна, разве что прямое попадание. Недолет. Перелет. Взрывы. Осколки.

Ротные и батальонные минометы стреляют из рощицы. На флангах обороны рвутся и снаряды, а здесь почему-то одни мины. Снаряды вздымают суглинные груды, глубоко выедают землю, мины будто слегка царапают ее.

Минометный обстрел то слабел, то усиливался. Нет-нет да и ахал сдвоенный взрыв, от него делалось особенно неуютно, хотя, чтобы оставить после тебя мокрое место, хватит и одиночного. Кисло воняло взрывчаткой, угарно - дымом, он подымался жгутами, косматился над бруствером, заползал в окоп, тошнотно лез в глотку, в легкие.

Мина разорвалась в траншее, воздушная волна, обдавая жаром, прошлась над окопом. Вот оно, прямое попадание. А если не в траншею, а в твой окоп? Другая мина ударила еще ближе, так, что автомат свалился с бруствера. Ну, а третья?

Близких разрывов больше не было. Буров поднял автомат, отряхнул его от пыли, обдул и опять водрузил на бруствере. Пронесло. Прямое попадание не состоялось. А у кого-то и состоялось, наверно.

Ветром раздергало пелену дыма, и Буров увидел: по ложбине, в кустарнике, немцы тащат пушку, подтягивают к заставе, на прямую наводку. И вдруг тот, что упирался плечом в щиток, упал, за ним упал второй, толкавший колесо. И тут Буров услыхал щелчки винтовочных выстрелов в ячейке Лазебникова. Художник из своей снайперской бьет на выбор и наверняка. Не худо!

Остальные номера орудийной прислуги попрятались за щиток и не высовывались. Затем покатили пушку назад, в укрытие. Лазебников выстрелил еще раз, кажется, ни в кого не попал.

Снова начался минометный обстрел. Мины туго лопались, раскалывались. Раскалывалась земля. И голова раскалывалась от грохота, жары и духоты.

За спиной стали рваться и снаряды. Сперва подумалось: "Отчего не слыхал шелеста, когда пролетали?" Потом: "Не удивительно, ведь застава простреливается насквозь".

Но грохот постепенно затих. Ветер снова приподнял и развеял клочья дыма.

Из кустарника показалась цепь, человек сто. Немцы кричали, строчили из приставленных к животам автоматов. Откуда-то, взбадривая цепь, били крупнокалиберные пулеметы. Автоматно-пулеметная стрельба была слышна и в районе других блокгаузов, значит, фашисты наступают со всех сторон.

С пулеметной площадки простучал "максим" - лобановский? Это было сигналом, и Буров выпустил очередь. Еще и еще. Славно: треск твоего автомата сливается со стрельбой твоих товарищей - пулеметы, автоматы, винтовки. Меткий, прицельный огонь: в немецкой цепи кто упал, кто остановился в замешательстве, кто повернул назад. Федя Лобанов или кто-то иной, стрелявший из "максима", проводил их очередью и как будто поставил точку. И остальные пограничники прекратили стрельбу: старшина велел экономить боеприпасы.

Отступив, немцы залегли. Палили не переставая. Однако пули их почти не причиняли вреда пограничникам в окопах. Когда немцы опять поднялись в атаку, пограничники вновь открыли огонь. Немцы заметались. Офицер в долгополом прорезиненном, не по погоде плаще размахивал парабеллумом, пихал солдат в спину, они вяло ступали. Буров выпустил очередь туда, где немцев было погуще, а Лазебников выстрелил из снайперской винтовки и наповал уложил офицера в плаще. Автоматчики поволокли его за собой, голова офицера болталась, сапоги прочерчивали след.

За лесом возник отдаленный гул танковых двигателей. И гул этот движется от Буга к Лудзину, Устилугу, Владимиру-Волынскому. Бурову кажется: за лесом, на шоссе, натягивается стальной трос необычайной толщины. Гул как трос. Странная мысль. В голове сумятица от жажды, от усталости и переживаний.

Залегшие автоматчики стреляли беспрерывно и бесприцельно. Лишь немногие из них переползали вперед и вбок. Но, когда среди автоматчиков появился другой офицер, во френче, пилотке, с автоматом на шее, и что-то прокричал, они все поползли вперед. Затем офицер выпрямился и побежал. И автоматчики вскочили, побежали за ним.

Пограничники открыли огонь, немцы продолжали бежать. Даже когда офицер с автоматом свалился, они бежали, стреляя и исступленно крича.

Сменив магазин, Буров нажимал на спусковой крючок. Отдача била в плечо, указательный палец на крючке немел, пот наплывал со лба, туманил глаза. Немцы виделись расплывчато и почему-то увеличивались в размерах. И Буров вдруг понял почему: бегут к траншее, споро и неудержимо. Холодок скользнул под сердцем, будто пролили струйку студеной воды. Буров засуетился, заспешил, посылая очередь за очередью.

А немцы уже шагах в сорока. Орут, стреляют. Как их остановить? И тут Буров услышал голос Завьялова:

- Дзержинцы, вперед!

Политрук стоял на бруствере и размахивал автоматом. Из окопов вылезали пограничники. Чтобы не отстать, Буров торопливо забросил ногу на бруствер, выкарабкался.

- Дзержинцы, за мной! Бей фашистов! Ура! Политрук сбежал с бруствера навстречу немцам, за ним-пограничники с криком "ура". Буров хотел тоже закричать "ура", но в пересохшем горле лишь пискнуло. Он топал, стараясь нагнать политрука. Обогнал Лазебникова, еще кого-то, вроде б Кульбицкого.

Буров задыхался от бега, хромал, оступался. Земля под ним будто покачивалась, и небо покачивалось, опускаясь к земле. Выстрелы, свист пуль, топот, крики "хайль" и "ура". Разверстые рты немцев, перекошенные, бурые лица, у животов - автоматы. Мельнула мысль: "Это штыковой бой, а у меня нету штыка", растворившаяся в иной: "Не отстать, быть со всеми, не сплоховать!"

Стрельба пресеклась. Цепь сшиблась с цепью, и Буров перестал о чем-либо думать. Он делал все словно механически, но точно, молниеносно. Оскалившись, наносил удары прикладом налево и направо, и его ударили чем-то увесистым в лопатку. Он повернулся и опустил приклад на ощеренный в вопле рот.

Над Завьяловым занесли приклад; защищаясь, политрук выставил автомат, и удар расщепил ложе. Другой немец кинулся к политруку, но Кульбицкий со штыком наперевес остановил его, пропорол.

Ваша оценка очень важна

0
Шрифт
Фон

Помогите Вашим друзьям узнать о библиотеке

Популярные книги автора