- Почитаю-с… - сказал старик, перехватив мой взгляд. - Святыня, а нынче враг туда… Зачем это?
Бои у Тулы приобрели большой нравственно-исторический смысл. Это вытекало не только из особого положения города-оружейника. Это определялось также драматичностью событий в Ясной Поляне - памятнике духовного богатства русского, да и не только русского народа. Многие люди на Западе в те времена искали объяснение стойкости русского человека в "Войне и мире". Новый гражданин социалистической России все еще заслонялся у кое-кого каратаевским характером.
- Ничо-о лошадки, - вслух отметил Федоров.
- Хм… - снисходительно улыбнулся старик. - Элита!
- Понимаю. От эллинов, значит.
Мы с Оноприенко хмыкнули, но Федоров не обратил на это внимания и продолжал.
- Ну как же, от греков! А сейчас не ездите?
- Сейчас я стар. Сейчас немец со всех сторон прет! - отрезал хозяин. - До скачек мне… Скачите сами, молодцы! До самой Москвы! Расскакались!
От этого разговора тоска меня взяла, я вышел. В соседних дворах оживленно. Морозец подсушил грязцу, под ногами хрустела земляная корка. Свежий, бодрящий воздух приятно обдувал лицо и успокаивал.
Первый взвод занял два дома здесь же, по нашей стороне. Я завернул в ближайшую дверь, с порога услышал шумок и по голосу узнал Ступина.
- Гляди куда! Сапог сгорит.
Разложив на табуретках масленки, протирки и ветошь, саперы чистили оружие. Почти все босиком, сапоги и портянки - у печки. Ступин отодвигает от распалившейся докрасна дверцы чью-то обувь. По взглядам понимаю - Носова.
У шашечной доски нависли Васильев и Федоров, который умудрился опередить меня. Партия только началась, но стороны знакомы по прежним встречам. И Федоров и Васильев настроены благодушно, прощают взаимные промахи, дают перехаживать. Федоров, как обычно, поучает:
- Всякая победа закладывается с самого начала. Так-то, старшина! Замысел. Расстановка сил. Разведка. Правильное начало предопределяет…
- Вы всегда правильно начинаете, - ровным, безобидным тоном произнес Васильев. Но все поняли - это намек на частые проигрыши Федорова. Федоров вообще-то соображает неплохо, у него, как говорится, "котелок варит". Но он начисто лишен выдержки и терпения, он не может довести до конца ни одного своего плана. Так у него в игре, так и в жизни.
- Шашки - игра военная! - продолжал Федоров. - Здесь, брат, тактика! Маневр. Предвидеть нужно…
- Во всяком деле…
- Здесь особенно: не-об-ра-ти-мые процессы. Тут, брат, нужен копфен! Голова. Понял? Ты вот петришь…
- Куда нам!
- Шахматишки - еще лучше! Суворов как говорил? Русский офицер должен уметь танцевать, играть в шахматы… И еще что-то, не помню.
- Воевать? - угадывает Васильев.
- В этом роде! Но - шахматы! Понял? И шашки, конечно.
Я сажусь к огоньку и вроде бы про себя говорю:
- Скачки! Действительно - скачки. Не пора ли остановиться?
Но рассуждаю, оказывается, вслух. Саперы смотрят на меня с удивлением: заговаривается ротный.
7
Уже было совсем холодно, и нас экипировали по-зимнему: выдали стеганые брюки, телогрейки, валенки, полушубки. В таком виде хоть на снегу спать! Отовсюду докатывалось, что немец одет легковато. Поговаривали, с холодами мы возьмем свое, покажем ему кузькину мать!
Зима была не за горами. Наши обозы "переобулись", мы поменяли колесный транспорт на санный. Подвезти что-либо к месту работ стало почти невозможно. Хотя поля уже белели, дороги оставались голыми, бесснежными. Взмыленные лошади рвали сбрую и, тяжело поводя боками, падали.
В первых числах декабря саперов сняли со всех заданий. Стало ясно - ожидание наше кончилось, мы пойдем в бой. Все говорило об этом - и суетня старшин, спешно дополучавших со складов имущество, и внезапные наезды незнакомого начальства, и прекращение незаконченных работ, и требование всяких справок и сводок, и проверка "паспортов смерти"…
Как раз в это время и завьюжило. Сильный снегопад наконец открыл санный путь. Поначалу мы радовались, но снегу все прибывало и прибывало.
На рассвете пятого декабря мы выступили. Мороз - птица замерзает на лету. С непривычки першит в носу. На дворе темно, хотя темнота какая-то подбеленная, деревья стоят, словно в маскировочных халатах. Глаз скользит по белому мареву, не останавливаясь на отдельных предметах. Да их и нет, этих предметов. Все сровнялось, потерялись привычные границы и контуры. Дорогу можно распознать только по ряду бегущих оснеженных столбов с толстыми, в палец, мохнатыми проводами.
Красноармейцы надели шерстяные подшлемники, из широких вырезов торчали только пыхающие парком носы да посиневшие губы. Люди и лошади, сани и оружие - все заиндевело. В холодном прозрачном воздухе слышался скрип саней да лошадиный храп, растянувшийся длинной лентой полк словно плыл. Колонна почти не выделялась на местности. Размытый горизонт затерялся где-то: не различить ни земли, ни неба.
Повозочные пробиваются по целине, обочь саней. Буянов шагает с закрытыми глазами, торкаясь варежкой в задубевший брезент.
- Уснешь, дядя!..
- Не-е, тарщ командир! - откликнулся он и открыл глаза. - Маненько призадумался… - Он тут же нашел себе работу: забежал вперед и, поравнявшись с лошадьми, поправил на них сбрую, хотя все там исправно, хлопнул по крупу, подбодрил старательного меринка.
И опять тягучее безмолвие…
Тихо подходим к застывшему на самой середине проезжей части попутчику-грузовичку. Это тягач полковых минометов. А вон и сам командир, Скоробогатов, он стоит в стороне и спокойно беседует с озябшим расчетом. Номера молча слушают одетого в шинель-ветродуйку начальника и пританцовывают. Позже его дружки-командиры смеялись, говоря, что это был первый и последний случай, когда у Юры Скоробогатова отказала техника. Скоробогатов и внешне всегда выделялся приятной собранностью и аккуратностью. Даже перед совещаниями в те редкие минуты, когда комсостав сходился вместе и в ожидании начальства пробавлялся шуткой, Скоробогатова не покидало выражение какой-то естественной сдержанности. Доклады его отличались точностью. Он прекрасно знал свое дело и относился к числу тех людей, в которых веришь, что называется, с первого взгляда.
Скорость нашего движения невелика. Так, наверное, когда-то возили чумаки соль на волах. К пословице "Тише едешь - дальше будешь" теперь стали добавлять: "от того места, куда едешь"…
Опираясь на палку, рядом со мной ковылял Федоров. Идти ему действительно тяжело: под шинель кроме гимнастерки и теплого белья он умудрился напялить меховую жилетку и еще ватную фуфайку. Туго перетянутая шинель топорщится из-под ремня складками, как юбка. Я боюсь обидеть его смехом и только киваю головой на свою идущую за санями верховую. Федоров понимает меня, швыряет в сторону палку и неуклюже кидается к лошади. Но вскоре продрогший в седле Федоров опять очутился возле меня. Он еще больше хромает, припадает то на одну, то на другую ногу.
- Что? - спрашиваю.
- Холодно, и натер места…
- Садись на сани!
- Да я… - неопределенно тянет Федоров и, минуту поколебавшись, уходит к саням. Буянов подсаживает его, приговаривая:
- Маненько отдохните, отдохните…
Оноприенко с Васильевым по-своему откомментировали это небольшое событие.
- Вот и потери у нас, - сказал Оноприенко.
- Баба с воза!..
- Навоз…
На привале саперы столпились возле кухни, прижимали руки к котлу и кидали в топку бумажки, пустые спичечные коробки, конверты - у кого что было, - чтобы поглядеть на огонек и вдохнуть горьковатого дымка.
Подъехал начальник инженерной службы Гуртовой.
- Замерзли? - спросил он, видя, как сержант Макуха вынул ногу из валенка и подвернул под портянку газету.
Мы с Гуртовым зашагали по дороге.
- Подготовь отделение. С разведчиками пойдут, - сказал Гуртовой.
- Есть! Карту нужно?
- Вместе будут действовать, Зырянов обеспечит… Миноискатели проверь, смени батареи. Мороз.
Ни я, ни мои саперы не видели еще немецкой мины. Какая она? Что это за противник?.. Я впервые по-деловому, а не отвлеченно подумал об этом. И тут же спросил:
- Что, близко?
Гуртовой разомкнул посиневшие на ветру губы, блеснул золотым зубом:
- Уточняют… Был в Серебряных прудах, у Михайлова…
- Скоро тронемся?
- Ждут приказа.
К ночи колонна втянулась в село. Саперная рота заняла один дом, люди заполнили и жилую комнату, и сенцы. Грелись на ногах, понимали: стоянка кратковременная, вроде привала - полк вот-вот вступит в бой.
Газет сегодня не доставили. А тем временем политрук Чувилин принес из штаба отпечатанную на тонкой бумаге сводку Совинформбюро. В ней ничего особенного, но в ожидании важных событий люди строили всяческие предположения и по нескольку раз перечитывали одни и те же строчки.
В последние дни рота наконец-то обзавелась постоянным политруком. А до этого в отделе кадров от меня отмахивались, как от кусачей мухи: "Ты и так скомплектован. Подожди". Обещал и комиссар Михайлов, даже прислал было одного, да тут же забрал куда-то в другую роту.
Федор Чувилин - не из кадровых. У него темные и жесткие, как щетка, волосы, быстрые глаза и угловатое волевое лицо. При среднем росте он в свои тридцать с небольшим тяжеловат. Из-под расстегнутой вверху фуфайки видны неровно разбросанные на петлицах кубики. Несколько дней мы подчеркнуто "выкаем" друг другу: он из почтения к моей кадровой закваске, я - из уважения к его возрасту. Потом на одном из совещаний у комполка Дмитриева нам обоим за что-то изрядно влетело, и в этом общем горе мы незаметно сблизились.