Торарин начал было рассказывать о тинге, стараясь как можно лучше выполнить то, о чем его попросили, но все никак не мог совладать с языком, и потому все время запинался и путался.
Господин Арне наконец перебил его:
- Торарин, поведай мне лишь самое важное! Найдены ли и наказаны ли убийцы наши?
- Нет, господин Арне, - набрался храбрости ответить Торарин. - Ваши убийцы покоятся на дне Ханефьорда. Разве можно наказать их теперь?
Услышав такой ответ, господин Арне с силой стукнул по столу рукой. К нему, похоже, снова вернулось мрачное настроение.
- Что это ты такое говоришь, Торарин? Неужто ленсхерре Бохуса, приехавшему с судьями и писарями провести здесь тинг, никто так и не смог сказать, где должен искать он убийц наших?
- Нет, господин Арне, никто из живых не мог сказать ему этого.
Господин Арне сдвинул брови и какой-то момент сидел хмуро, глядя куда-то перед собой. Потом снова повернулся к Торарину.
- Я знаю, что ты мне предан, Торарин. Быть может, ты скажешь мне, как отомстить моим убийцам?
- Я понимаю, господин Арне, что вы желали бы отомстить тем, кто так жестоко отобрал у вас жизнь, - сказал тогда Торарин. - Но среди нас, ходящих по этой благословенной Богом земле, нет никого, кто смог бы помочь вам в этом.
Получив такой ответ, господин Арне погрузился в долгие раздумья. Наступила тишина. Через какое-то время Торарин осмелился ее наконец нарушить:
- Господин Арне, я исполнил ваше желание, рассказал вам, как прошел тинг. Хотите ли вы еще о чем-то спросить меня или позволите мне уехать?
- Торарин, ты не должен уйти, не ответив мне еще раз, сможет ли отомстить за нас кто-нибудь из живых?
- Нет. Даже если, чтобы отомстить убийцам вашим, вместе соберутся все люди Бохуслена и Норвегии, они все же не сумеют найти их, - ответил Торарин.
И тогда господин Арне сказал:
- Что ж, коли живые не в силах помочь нам, придется делать все самим.
Господин Арне принялся громко читать "Отче наш", но не по-норвежски, а по-латыни, как это обычно делалось здесь еще прежде его времени. И при каждом слове молитвы он попеременно указывал пальцем на кого-то из сидевших за столом. Так прошел он по кругу не один раз, пока не осталось ему лишь произнести "аминь". И когда он сказал это слово, рука его указывала на девушку, дочь его сына.
Она тотчас поднялась со скамьи, и господин Арне сказал ей:
- Ты знаешь, что предстоит тебе совершить.
В ответ девушка принялась сетовать:
- Не посылай меня за этим! Разве по силам такое девушке?
- Разумеется, ты пойдешь, - сказал господин Арне. - И будет справедливо, что пойдешь именно ты, ибо месть нужна тебе более, чем всем остальным нам. Ведь ни у кого из нас не отняли они от жизни столько лет, как у тебя, самой молодой среди нас.
- Я не требую мести ни у кого из живых, - сказала девушка.
- Ты пойдешь теперь же, - повторил господин Арне. - Но ты не будешь одна. Тебе должно быть известно, что среди живых есть еще двое, сидевших восемь дней назад за этим столом.
Торарин слышал слова, сказанные господином Арне, и понял их так, что и ему предназначается искать убийц и злодеев и биться с ними. И он воскликнул:
- Ради Бога милосердного, молю вас, господин Арне…
Тут Торарину показалось вдруг, будто и господин Арне, и весь двор пасторский растворились в какой-то дымке, а сам он стал падать куда-то вниз. И здесь он потерял сознание.
Когда же Торарин снова пришел в себя, уже светало. Он увидел, что лежит прямо на земле в пасторском дворе Сульберги. Повозка с лошадью стоит рядом, а Грим лает и воет прямо над ним.
- Так, стало быть, все это был сон, - сказал Торарин. - Теперь-то я понимаю. Двор, конечно же, пуст и разорен. И не видел я ни господина Арне, ни других. А во сне я так напугался, что выпал из повозки на землю.
ПРИ СВЕТЕ ЛУНЫ
Спустя четырнадцать дней после убийства господина Арне наступили ясные лунные вечера. В один из таких вечеров Торарин при ярком свете луны ехал в своей повозке. Время от времени он останавливал лошадь, и можно было подумать, будто он ищет дорогу. А ведь он ехал не через лес, где легко заблудиться, а по открытому месту, которое вполне было можно принять за широкую равнину, где то и дело на пути встречаются скалистые холмы.
Все вокруг покрыто было белым сверкающим снегом. Погода стояла безветренная, и снег лег ровно, без сугробов и заносов, какие бывают при вьюге. Повсюду, насколько только хватало глаз, была все та же гладкая равнина и все те же холмы.
- Послушай, Грим, собачка моя, - сказал Торарин, - вот ежели бы мы теперь увидели с тобой это в первый раз, то уж точно решили бы, что едем по широкой степи. И все-таки стали бы удивляться, какая, мол, тут ровная земля, а дорога-то и вовсе без валунов и без выбоин. И что же это за дорога такая, сказали бы мы, где по обочинам нет ни канав, ни изгородей, и как же это так может быть, что из-под снега не выбивается нигде ни солома, ни кустарник? И отчего это не попадаются нам на пути ручейки разные да речушки, а ведь они уж всегда, даже в морозы самые крепкие, умудряются по белому полю проложить свои черные борозды?
От таких рассуждений Торарин определенно получал удовольствие, и даже Гриму были они приятны. Он лежал, не двигаясь, на своем месте в повозке и молчал.
Едва лишь Торарин закончил свою речь, как повозка миновала высокий шест с прикрепленной на нем метелкой.
- Ну а вот, предположим, мы были бы с тобой здесь чужестранцы, Грим, собачка моя, - продолжил Торарин, - тогда мы должны были бы задать себе вопрос: что же это за такая странная степь, где ставят знаки, которыми мы пользуемся лишь в море? Неужто и в самом деле это море, сказали бы мы наконец. Но тут же, наверное, решили бы, что этого уж быть не может никак… Вот все это тут вокруг нас, такое твердое и прочное, - неужто всего-навсего вода? А вот эти скалистые холмы, все на одной тверди стоящие, ну разве же могут они быть островками в шхерах, меж которыми катятся пенящиеся волны? Нет-нет, мы не смогли бы, Грим, собачка моя, поверить, что такое возможно.
Торарину стало весело, и он засмеялся, а Грим по-прежнему лежал спокойно и не двигался. Торарин ехал все дальше, пока не обогнул высокий холм. И тут он вскрикнул так, словно увидел что-то уж больно странное. Он сделал вид, будто сильно удивлен, отпустил вожжи и прихлопнул в ладоши.
- Грим, собачка моя, а ведь ты все не хотел поверить, что это было море! Ну теперь-то ты наконец видишь, что это такое? Поднимись да сам убедись, что там впереди стоит большой корабль! Ладно, допустим, ты мог не узнать знак, которым пользуются в море, но тут ты ошибиться уже никак не можешь. Тут уж тебе придется признать, что мы едем по самому настоящему морю.
На мгновение Торарин умолк и стал разглядывать большой вмерзший в лед корабль. Странно смотрелся он на ровном снежном поле, будто попал сюда по ошибке. Заметив, что от корабля вверх поднимается тонкая струйка дыма, Торарин подъехал ближе и стал звать шкипера, чтобы узнать, не купит ли тот его рыбу. На дне повозки у него оставались всего несколько рыбешек, ибо перед тем успел он уже объездить все другие застрявшие в шхерах суденышки, где и распродал почти весь свой запас.
Шкипер и его команда умирали на корабле со скуки. Они купили рыбу у торговца не столько потому, что она была нужна им, а чтобы хоть с кем-то перекинуться словечком.
Когда они сошли на лед и подошли к Торарину, тот с самым невинным видом заговорил о погоде.
- Что-то не припомню, чтобы в этих краях когда-либо стояла такая прекрасная погода, как нынче, - сказал Торарин. - Вот уже три недели, как морозы все держатся, и совсем нет ветра. Здесь в шхерах мы привыкли к другому.
Но шкипер, чей галеас, набитый бочками с сельдью, застрял в заливе неподалеку от Марстранда в тот момент, когда впереди было уже открытое море, мрачно посмотрел на Торарина и ответил:
- Ты, значит, называешь это прекрасной погодой?
- Ну а как же я могу называть такую погоду иначе? - спросил Торарин. Глаза его при этом были невинны, как у ребенка. - Небо днем ясное, синее. Да и ночи столь же нарядные и тихие, как дни. Разве мне доводилось когда раньше ездить по льду? Не так уж часто море здесь замерзает, а если в какой-то год оно льдом и покрывалось, то шторм через несколько дней разгонял его.
Шкипер стоял угрюмый и хмурый. На болтовню Торарина он ничего не ответил. Тогда Торарин полюбопытствовал, отчего тот не сходит в Марстранд.
- Тут ведь будет не более часа пути по льду, - сказал Торарин. Однако ответа не последовало и на это. Торарин понял, что парень, видно, ни на минуту не желает оставить свой галеас из боязни упустить момент, когда льды начнут отступать и можно будет выйти в море.
"Редко у кого я видел такие полные тоски глаза", - подумал Торарин.
А шкиперу, уже много дней запертому в шхерах, приходили в голову разные мысли, и он спросил Торарина:
- Вот ты везде ездишь и слышишь, что там люди говорят о всяком. Может, известно тебе, зачем Бог надолго запер здесь все выходы в море и держит всех нас в плену?
Как только он это сказал, Торарин сразу переменил тон, однако сделал вид, будто не понимает:
- Не знаю, о чем это ты говоришь.