У Исаева на висках выступили капли пота, он побледнел, развернутый лист бумаги дрожал в его руке. Он с полминуты молчал, стараясь справиться с волнением и не выдать его коммунарам. Было от чего волноваться: тридцатилетнему владычеству его на Васюгане наступал конец.
- Все понимаю, товарищ Бастрыков! - наконец воскликнул Исаев, чувствуя, что молчать дальше невозможно. - Хочу заверить вас: в моем лице вы будете иметь одного из самых ревностных своих помощников.
- Помощи мне от вас никакой не нужно, - резко сказал Бастрыков. - Но законам советской власти вы обязаны подчиняться без всяких разговоров.
Исаев не ожидал такого крутого поворота. Он скорее рассчитывал на иное: за его предложение о помощи председатель коммуны бросится к нему с распростертыми объятиями.
- Законам? А я их не нарушаю. Порфирий Игнатьевич Исаев у советской власти не последний гражданин.
- Ну, ты не хвались. Какой ты гражданин, про то советская власть сама знает, - щуря глаза, сердито сказал Бастрыков и добавил совсем уже сурово: - Хорошие граждане с остяков не вымогают пушнину.
- Ах, сукин сын Ёська, наябедничал! - всплеснул руками Исаев. - Да вы знаете, товарищ Бастрыков, Ёську я, по крайней мере, сто раз от голодной смерти спасал, он до конца жизни обязан мне.
- Выходит, что помирать не давал, чтоб соболей побольше с ихнего брата собирать.
- Напрасно вы, товарищ Бастрыков, такие взгляды имеете. Остяк двуличный. Пока ты его кормишь, он тебе в глаза смотрит, а как насчет платы заговорил, он готов нож в горло всадить.
- Ты мне тут про всякое разное брось антимонию разводить. - Бастрыков окончательно перешел с Исаевым на "ты", позабыв, что вначале обращался к нему только на "вы". - Советская власть остяков в обиду не даст. Хватит с них. Они от царя и царских холуев достаточно настрадались.
Устинья с Надюшкой принесли тарелки со снедью, поставили их на стол. Исаев, пользуясь этим, решил переменить направление разговора, принялся приглашать коммунаров к столу.
- Милости прошу отведать, что господь бог послал. - Хозяин истово перекрестился на иконы, занимавшие весь угол комнаты.
Алешка, не привыкший видеть подобное в коммуне, хихикнул, зажав рот рукой. Отец осуждающе глянул на него, и он смолк.
- Что же, время обеденное, можно и подкрепиться, - сказал Бастрыков и передвинулся к столу.
Митяй последовал за ним. Алешка сидел у стены, не зная, как ему поступить: присесть к столу сейчас же или ждать, когда позовет отец. Но Бастрыков не успел и слова вымолвить, как Исаев подскочил к Алешке.
- Ну а ты что, сынка, не садишься? Небось проголодался уже. - Исаев ласково потрепал Алешку по плечу. - Вот сейчас пообедаешь и беги вон с Надюшкой на берег. Что тебе за интерес мужицкие суды-пересуды слушать. Мал еще! Так или не так, Роман Захарыч?
- Пусть побегает, - согласился Бастрыков.
Васюганский князек угощал щедро. На тарелках - осетровый балык, нельмовая тешка, копченая стерлядь, вяленая сохатина, моченая брусника в сахарной воде.
Устинья принесла на серебряном подносе два графина с настойками. Порфирий Игнатьевич заколебался: не то угощать, не то воздержаться.
- Кажется, партейным насчет выпивки запрет? - несмело взглянув на Бастрыкова, сказал он.
- Ты что же, нас за монахов принимаешь? - засмеялся Бастрыков.
- У партейных только совесть другая, а все остальное в точности как у тебя самого, - не вытерпел Митяй, твердо соблюдавший до сей минуты свое обещание не влезать в разговор Бастрыкова с Исаевым.
- Ну, коли так, неси, Устиньюшка, рюмки, - повеселел хозяин, в уме прикинув, что выпивка с председателем коммуны авось поможет им сблизиться.
Исаев наливал рюмку за рюмкой. Под жареное мясо снова выпили. Бастрыков и Митяй даже не раскраснелись, а сам хозяин начал хмелеть. "Таких споить - бочонка мало. Вот быки! И все на Устиньющку посматривают. Особенно этот… председатель". Порфирий решил больше не пить, а только угощать, но Бастрыков и Митяй поняли его расчет.
- Раз сам не пьешь, вели убрать выпивку, чтоб не дразнила, - предложил Бастрыков.
Митяй согласливо закивал головой. Хозяин помедлил, налил еще и гостям и себе по целой рюмке и унес графины в шкаф.
- Ты вот что скажи мне, Исаев, - заговорил Бастрыков с серьезным видом, - какой ты промысел считаешь особенно доходным? Это раз. А второе скажи: как тут, на Васюгане, земли для хлебов подходящие?
Исаев понял, что председатель коммуны хочет поучиться у него, как надо хозяйствовать в этих таежных краях. "Ну то-то! Давно бы так, чем начальника-то из себя выставлять!" - подумал он, выпятил грудь вперед и задумался. Хмель уже сильно одолевал его, но он решил перебороть истому во что бы то ни стало и не ударить перед коммунарами лицом в грязь.
- Самое выгодное дело - пушнина! - поучительно начал Исаев и прихлопнул ладонью по столу. - Этот дом весь от крыльца до трубы на пушнине держится…
Но тут Порфирий Игнатьевич попал в капкан Бастрыкова, и пыл его сразу пригас.
- Скажи откровенно, не хитри только: скупкой пушнины дом держится? - Бастрыков в упор посмотрел на Порфишку.
- Да что вы, товарищ чрезвычайный комиссар! - вспомнив о звании Бастрыкова по мандату, плаксиво воскликнул Исаев. - Наговор все это! Наговор! Завидуют людишки, когда при достатке живешь! Все собственным горбяком…
- Ты же сам сказал! Что ты виляешь-то? - засмеялся Бастрыков. - Кто, кроме остяков-то, принесет тебе пушнину на двор? Сам ты немолодой уж. Жена тебе при доме нужна. Надюшку в тайгу не пошлешь…
- Племянники из Томска на чернотропье приезжают, - совсем погасшим голосом произнес Исаев, сердясь и на самого себя, и на Бастрыкова и с ожесточением вытирая взмокшее лицо грубым холстиновым полотенцем.
- Ты смотри, какие у Исаева сознательные племянники! Приезжают, помогают дяденьке дом в достатке содержать!.. - Бастрыков и Митяй смеялись громко, колыхались их плечи, скрипели под ними гнутые венские стулья.
Исаев растерянно переводил глаза с одного на другого. Из-за двери испуганно смотрела на коммунаров Устиньюшка.
- А скажи, Исаев, хлеб ты пробовал на этих землях сеять? Или из города муку возишь? - сразу посерьезнев, спросил Бастрыков.
Исаев радехонек был скорее выскочить из капкана, в который загнал его председатель коммуны, и заспешил с ответом:
- Каждый год, товарищ Бастрыков, хлеб сею. Гарь тут у меня неподалеку раскорчевана. Десятины три-четыре.
- И как родит?
- Рожь сею озимую. По сто двадцать - сто тридцать пудов с десятины снимаю. Овес сею. Если ранние заморозки не прихватят, то по восемьдесят пудов намолачиваю. Ну, еще делянку проса сею, делянку гречихи. Небогато хоть снимаю, а на пропитание хватает.
Исаев говорил и все с опаской посматривал на Бастрыкова: не расставил ли тот новый капкан?
Но Бастрыков неожиданно похвалил хозяина:
- Это, Исаев, ты дельные факты сообщил. Как видишь, Митяй, на Васюгане можно заниматься хлебопашеством. Прибыльно будет. А уж скотину разводить тут сам бог повелел.
Алешка между тем наелся и заскучал.
- Тятя, я на берег пойду, - сказал он, пользуясь паузой, наступившей в разговоре взрослых.
- Надюшка, проводи-ка кавалера на берег. Да смотри, чтоб собаки с цепей не сорвались! - возвысил голос Порфирий Игнатьевич.
- Собаки, деда, в хлеве сидят, - появляясь в двери, сказала Надюшка и обратилась к Алешке: - Ну, пойдем, мальчик.
- А как, Исаев, считаешь, рыбалка тут - доходное дело? - возвращаясь к прежнему разговору, спросил Бастрыков.
- Рыбы в здешних реках, товарищ чрезвычайный комиссар, видимо-невидимо, а только этот товар бросовый.
- Почему же бросовый?
- А кому тут ее продашь? Везти рыбу в Томск - тоже дело малодоходное. Одним словом, по пословице: за морем телушка - полушка, да рубль перевоз.
- Какие снасти, Исаев, держишь?
- Невод держу, товарищ Бастрыков. Небольшой. Тридцать две сажени. Сетенки кое-какие: плавежные, становые. Ну, ботуху, конечно.
- А какую имеешь крючковую снасть?
- Тоже малость. Стяжек двадцать самоловов, столько же переметов. Ну, жерлицы, блесна, удочки баловства ради.
- На продажу рыбу ловишь?
- Ни в коем разе: бездоходное дело. В Каргасоке и Парабели своих рыбаков хоть отбавляй, а до Томска путь больно долгий. Для себя больше рыбачим.
- Хочу предупредить тебя, Исаев, не вздумай рыбачить на угодьях остяков! Губисполком обязал меня личной властью накладывать большой штраф на всяких нарушителей закона и даже конфисковывать все орудия лова. Понятно тебе?
Исаев даже позеленел. Он сильно привирал, когда говорил о невыгодности рыболовного дела на Васюгане. На самом деле каждое лето Порфирий Игнатьевич отправлял в Томск баржей в собственный магазин, скрытый под фамилией зятя, тысячу пудов первосортной соленой рыбы. Зимой к Рождеству и к началу Великого поста в Колпашево, в адрес томских перекупщиков, с Васюгана выходили обозы, по четырнадцать упряжек в каждом. В огромных коробах под брезентовым покрытием лежали отборные сорта рыбы: стерлядь, нельма, муксун, двух-трехаршинные налимы. Все это было поймано на "ямах" и "песках" остяков, их собственными руками. Привирал Исаев и насчет своих ловушек. В продолговатом амбаре у него хранилось двести стяжек самоловов, двести стяжек переметов и почти верстовой стрежневой невод. С артелью нанятых остяков он сам выезжал с неводом на обские плесы, захватывая, как коршун, налетая на лучшие угодья, разведанные и расчищенные остяками. Неужели всему этому приходил конец? Сраженный Порфирий Игнатьевич не знал, что сказать. А Бастрыков продолжал пригибать его к земле своими острыми и безжалостными словами: