Сегодня Гриша Лоб был особенно насторожен. Ждал, что вот-вот прибежит за ним соседка. Надо было бы совсем не ходить на службу, но редактор политрук Немлиенко уехал в Смоленск за своей семьей, и Лоб замещал его.
В маленькой комнатке-клетушке, где располагалась редакция, было жарко и накурено. В раскрытое окно, из которого виднелся широкий унылый плац между казарменными зданиями, лениво тянулся табачный дым.
Лоб сидел за столом и с сердитым видом правил написанную Марининым статью. Перед ним - чугунная пепельница с горой окурков.
За соседним столом - Петр. Гранки, тиснутые на длинных лоскутах бумаги, уже вычитаны, и Петру нечем заняться. Он делал вид, что снова читает корректуру, а на самом деле рассматривал фотографическую карточку, на которой был изображен он сам. Это первый фотоснимок, где Петр Маринин выглядел солидно - в командирской форме, по два кубика в петлицах, сверкающая портупея через грудь. А взгляд!.. Глаза Петра смотрели со снимка строго, с достоинством и, нечего скрывать, самодовольно. Жаль только, что волосы не успели отрасти. А без них коротко остриженная голова казалась совсем мальчишеской.
Петр думал над тем, стоит ли посылать Любе фотоснимок или дождаться ответа на письмо, которое он послал ей недавно. Что она ответит? Обиделась? Ну и пусть! У него тоже характер. А вообще-то зря он тогда уехал. Ничего бы не случилось, если б задержался на сутки. И все было бы по-иному. А теперь?.. Если б Люба приехала в Ильчу!
Маринин посмотрел вокруг себя, и ему стало горько. Уж слишком скромно размещена редакция - в одной комнатке, а во второй - типография.
Очень захотелось, чтобы Люба увидела его за каким-нибудь важным делом, в строгой, солидной обстановке или во главе танковой разведроты на параде, чтоб поняла, что он уже не тот Петька, которому она столько попортила крови.
Но это мечты. Люба не такая, чтобы приехать. Прислала бы хоть письмо…
И Петр так глубоко вздохнул, что из его груди вырвался стон.
Лоб метнул на него насмешливый взгляд и не без едкости произнес:
- Ох и здоров же ты слюни распускать, товарищ ответственный секретарь!
- При чем здесь слюни?!
- Работать надо!..
- А я что, пузо на солнце грею?
- Было б оно у тебя. - И Лоб так засмеялся, что Петру стало обидно. Скоро в щепку сухую превратишься от своего любовного психоза… Эх ты, Отелло недопеченный!.. Деваха на письма не отвечает. Плюнь и разотри!
Петр, уставив на Лоба негодующие глаза, мучительно подбирал самые злые и резкие слова. Но так ничего и не придумал. Только поднялся за столом, одернул гимнастерку и с подчеркнутой официальностью спросил:
- Какие будут приказания, товарищ исполняющий обязанности редактора?
Лоб взорвался густым хохотом. Не выдержал серьезного тона и Петр: он тоже прыснул смехом, отвернулся к распахнутому окну и вдруг заметил, что через плац, зажатый с двух сторон казарменными зданиями, идут полковник Рябов - командир дивизии и старший батальонный комиссар Маслюков.
Маслюков - тучный, с широкими, немного вислыми плечами, полногубым, распаренным от жары лицом. Рябов по сравнению с могучим Маслюковым казался мальчишкой - сухощавый, невысокого роста, но собранный, стройный, что называется - с военной косточкой.
- Долго что-то формируют нас, Андрей Петрович, - вытирая платком смуглую шею, говорил Маслюков Рябову. - Только наименование мотострелковая дивизия. Вместо полков номера одни: людей мало, а транспорта вовсе нет.
- Брось ты говорить о том, что мне и без тебя известно, - с усмешкой ответил Рябов. - Новый же род войск рождается. Через какой-нибудь месяц будут и машины, и людьми полностью укомплектуемся. Потом не забывай пословицу: берегись козла спереди, коня сзади, а плохого работника со всех сторон. Вот и подбирают нам достойные кадры, командиров я имею в виду.
- Вообще-то неплохими ребятами нас комплектуют, - сказал Маслюков и вдруг разразился хохотом.
- Чего смеешься?
- Больно расторопные работнички попадаются. Младший политрук Маринин есть у меня в редакции… Только приехал, а следом за ним уже невеста мчится. Даже не посоветовался…
Лоб и Маринин настороженно следили в окно за начальством. Вдруг они заметили, что Маслюков, отдав честь и пожав руку Рябову, направился к их домику.
- Наводи порядок! - взволнованно кинул Маринину Лоб и начал быстро складывать на своем столе бумаги.
Маринин, схватив в углу веник, принялся торопливо разметать на полу во все стороны сор. Лоб бросил в пепельницу недокуренную папиросу и заметил, что там окурков уже целая гора. Высыпал их на лист бумаги, завернул. Поискал глазами, куда бы бросить, и сунул сверток в карман.
Когда зашел старший батальонный комиссар Маслюков, Лоб и Маринин были "углублены" в работу. Лоб, словно невзначай, заметил ухмыляющегося начальника политотдела, вскочил на ноги и громко скомандовал Маринину:
- Смирно! - Затем начал докладывать: - Товарищ старший батальонный комиссар, редакция газеты "За боевой опыт" занимается…
- Вольно, вольно, - махнул крупной рукой Маслюков. - Вижу, что горите на работе… Что это?..
Из брючного кармана, в который Лоб спрятал окурки, струился дым. Лоб перепуганно хлопнул обеими руками по карману, окатил полным страдания взглядом начальство и вылетел в коридор.
Несколько минут не утихал в комнате басовитый хохот Маслюкова. Затем старший батальонный комиссар обратился к Маринину:
- А вы, товарищ младший политрук, извольте свой домашний адрес девушкам давать. Чтоб на штаб депеш не слали, - и он подал Маринину телеграмму.
Петр, растерянно захлопав глазами, развернул телеграфный бланк.
"Еду к тебе. Встречай поезд Лиде воскресенье 12 часов дня. Люба", прочитал вполголоса.
- Это значит - завтра, - глубокомысленно констатировал Лоб, незаметно возвратившийся в комнату. - А говорил - холостой. Или только женишься?
- Не знаю, - еле проговорил ошарашенный Петр. - Ничего не знаю. - На его сиявшем радостью лице блуждала глупая, блаженная улыбка.
Тут же встал перед Петром до неприятного будничный вопрос: как с квартирой? А вдруг Анастасия Свиридовна, хозяйка дома, в котором он снимает комнату, заупрямится? Одинокому же сдавала!
И Маринин, взволнованный, побежал домой.
От радости не чуял под собой ног. Ведь было чему радоваться. Кто бы мог поверить, что все так хорошо устроится! Любаша едет к нему. Та самая Любаша, которая когда-то не разрешала взять себя под руку, которая насмехалась над Петькой. А теперь едет! И они поженятся. А вообще-то Люба, конечно, дуреха. Пошла учиться в киевский, а не в харьковский институт. И зачем столько крови попортила Петру? Может, потому он так и любит ее?
Над узким тротуаром, выложенным из каменных плит, томились в полуденном зное ветвистые молодые клены. Со стороны недалекой речки слабый ветерок доносил пряный запах скошенного, привядшего разнотравья. В мари сине-блеклого, без единого облачка неба плавилось солнце. Так же безоблачно было на душе у Петра Маринина. Вот только квартира…
За поворотом улицы он увидел идущих в том же направлении, что и он, высокого чопорного военврача второго ранга Велехова и его дочь Аню стройную и гибкую, как хворостина краснотала. Замедлил шаги, чтобы не догнать их и дольше побыть наедине со своей радостью.
Но мысли переметнулись к Ане. Петр познакомился с ней на второй день после приезда в Ильчу, когда блуждал по местечку в поисках квартиры. Он стоял у калитки тенистого двора и расспрашивал у сидевших на скамейке женщин, где бы можно снять комнату. Мимо проходила девушка. Услышав, о чем идет речь, она остановилась и непринужденно вступила в разговор.
- Наша соседка ищет квартиранта, - сказала она, окинув Маринина смелым, дружелюбным взглядом. - Пойдемте, я вас провожу.
И они пошли вдвоем. Это была Аня Велехова - дочь начальника санитарной службы дивизии. Она рассказала Петру, что приехала из Москвы к отцу погостить и ужасно скучает в этом тихом городишке. В прошлом году Аня окончила десятилетку, поступала в Московский театральный институт, но не прошла по конкурсу и теперь снова готовится к экзаменам.
Сейчас Петру вдруг захотелось поделиться с Аней радостью. Он нащупал в кармане хрустящий телеграфный бланк и ускорил шаги. Вот уже совсем рядом дробно перестукивали по каменным плитам каблучки Аниных туфель и размеренно, со скрипом ступали сапоги военврача Велехова. Доносился знакомый, трогающий задушевностью звонкий голос Ани:
- Папочка, ты не спеши отправлять меня в Москву… Знаешь, мне здесь так хорошо отдыхается.
- А по маме не скучаешь? - спрашивал густой, уверенный голос Велехова.
- Чуточку, но это ничего.
- Ой, смотри, дочка. Не влюбилась ли ты в нашего молодого соседа?.. Как этого младшего политрука фамилия?
Петр почувствовал, что в лицо ему будто плеснули горячим. Замедлил шаги, растерянно озираясь, куда бы спрятаться: боялся, что Аня сейчас оглянется и увидит его.
- Папочка! И тебе не стыдно? - доносился между тем ее ласково-негодующий говорок. - Он такой застенчивый, этот Маринин, смешной. Я еле уговорила его вчера пойти со мной на танцы…
Что Аня говорила дальше, Петр не слышал. Он, с опаской глядя ей в спину, нырнул в первую попавшуюся калитку. На удивленный взгляд бравшей из колодца воду молодицы спросил:
- Квартира не сдается?
- Одинокому ай семейному? - Женщина взвела дуги густых черных бровей, с любопытством оглядывая ладную фигуру младшего политрука.
Петр потоптался, раздумывая над вопросом, затем сказал:
- Женатому. - И, не дожидаясь ответа, вышел со двора.