- Лучше всего, пожалуй, объяснить примером: иногда, как тебе известно, для улучшения произношения я заставляю ее декламировать французские стихи. На таких уроках я познакомила ее с Корнелем и Расином, и она изучала их вдумчиво, с похвальным благонравием, которое я постоянно стараюсь ей привить; но иногда она вдруг делается вялой, на лице у нее появляется скучающее выражение, а я не терплю равнодушия в тех, кому посчастливилось учиться у меня; кроме того, неприлично выказывать скуку, изучая классические произведения. На днях я вручила ей томик стихов малоизвестных поэтов и предложила сесть у окна и выучить что-нибудь наизусть. Когда же я вскоре взглянула на нее, она нетерпеливо листала книгу, пробегала глазами строчки, и губы ее презрительно кривились. Я сделала ей выговор. "Ma cousine, ответила она, - tout cela m'ennuie a la mort". Я заметила, что так говорить неприлично. "Dieu! Il n'y a donc pas deux lignes de poesie dans toute la literature française?" - воскликнула она. Я осведомилась, что она хочет этим сказать. Она попросила прощения с должной скромностью, притихла и продолжала читать, улыбаясь иногда своим мыслям. Спустя полчаса она подошла ко мне, вернула книгу и, сложив руки, как я всегда ее учила, принялась декламировать небольшое стихотворение из Шенье, "La Jeune Captive". Если бы ты только слышал, с каким пылом она читала и какие невразумительные суждения высказывала потом, тебе стало бы понятно, что я подразумеваю, говоря об "излишней восторженности"; можно было подумать, что Шенье способен волновать гораздо глубже, чем Корнель или Расин. Ты человек проницательный и, конечно, согласишься, что такое нелепое предпочтение говорит о неуравновешенности. К счастью, у нее есть хорошая наставница; я научу ее понимать литературу, привью правильные взгляды и хороший вкус. Я научу ее владеть своими чувствами и руководить ими.
- Научи, Гортензия, непременно научи. Но вот как будто и она сама.
- Ты прав, - однако она пришла на полчаса раньше, чем всегда. Что это ты так рано, дитя мое? Я еще не успела позавтракать.
Слова эти были обращены к девушке, появившейся в комнате; зимняя накидка, падавшая изящными складками, скрывала ее стройную фигурку.
- Мне не терпелось узнать, как вы оба себя чувствуете. Вы, должно быть, расстроены тем, что случилось ночью? Дядя сейчас за завтраком рассказал мне обо всем.
- Не правда ли, какая неслыханная наглость! Так ты нам сочувствуешь? И дядя твой тоже нам сочувствует?
- Дядя возмущен. Но ведь он ездил с вами, Роберт, на пустошь в Стилбро?
- Ну как же! Мы с ним отправились туда в самом воинственном настроении; но пленники, которых мы собралась выручать, встретились нам по дороге.
- Никто не пострадал?
- Нет, только у Джо на руках были ссадины от веревок, которыми его скрутили.
- А вас там не было? Вы не присутствовали при нападении?
- Увы! Человеку редко выпадает удача находиться там, где следовало бы!
- А куда вы едете сейчас? Мергатройд седлает вашу лошадь во дворе.
- В Уинбери. Сегодня базарный день.
- Мистер Йорк тоже отправился туда. Он проехал мимо меня в своей двуколке. Вот бы вам и вернуться вместе!
- Почему?
- Вдвоем всегда лучше, чем одному; кроме того, никто не питает вражды к мистеру Йорку; уж во всяком случае не бедняки.
- Следовательно, я буду как бы под охраной, я, которого все ненавидят?
- Скорее не понимают, это, пожалуй, будет вернее. Вы поздно вернетесь? Он поздно приедет, Гортензия?
- По всей вероятности; у него всегда много деловых встреч в Уинбери; ну, а ты, девочка, принесла свою тетрадь?
- Да. Когда же вы вернетесь, Роберт?
- Обычно я возвращаюсь часам к семи. А вам хочется, чтобы я вернулся пораньше?
- Постарайтесь быть дома засветло - часам к шести; в семь уже темнеет.
- А чего я должен опасаться, Каролина? Что угрожает мне в темноте?
- Я и сама толком не знаю, но все мы сейчас тревожимся за друзей. Дядя часто говорит, что сейчас время неспокойное, что фабрикантов здесь не любят.
- И я один из самых нелюбимых, не так ли? Вы не хотите говорить открыто, а в глубине души опасаетесь, что я разделю участь Пирсона! Но ведь он погиб у себя в доме - пуля влетела в окно в ту минуту, когда он поднимался по лестнице в спальню.
- Энн Пирсон показывала мне пулю, застрявшую в двери, - печально сказала Каролина, складывая на столике у стены свою накидку и муфту. - Не забывайте, что вдоль всей дороги до Уинбери тянется живая изгородь, а возле Филдхеда вам придется ехать через рощу. Возвращайтесь к шести часам или еще раньше.
- Он вернется раньше, - заявила Гортензия. - Ну-с, девочка, теперь повторяй свои уроки, а я тем временем замочу горох для супа.
И она вышла из комнаты.
- Так вы считаете, что я нажил себе много врагов, - заметил Мур, - и уверены, что друзей у меня нет?
- Это неверно; у вас есть друзья, Роберт: ваша сестра, ваш брат Луи, еще не знакомый мне, - мистер Йорк, мой дядя, да и многие другие.
- Вам, наверное, трудно было бы назвать этих "многих других", - с улыбкой возразил Мур. - Покажите-ка мне лучше свою тетрадь. Ого, да вы старательны в чистописании! Вероятно, сестра моя требовательна и строга; она старается сделать из вас примерную фламандскую школьницу. Что-то ждет вас в жизни, Каролина? Пригодится ли вам французский язык, рисование, да и все, чему вы еще обучитесь!
- Вы правильно сказали - чему я обучусь; что скрывать - пока Гортензия со мной не занималась, мои знания были весьма скудными; а что ждет меня - не знаю, наверное, буду хозяйничать в доме дяди до тех пор, пока…
Она замялась и умолкла.
- Пока что? Пока он не умрет?
- Ах, что вы! Нехорошо так говорить! У меня этого и в мыслях не было, ведь ему всего пятьдесят пять лет. Нет, до тех пор, пока… пока у меня не появятся другие обязанности.
- Весьма неопределенное будущее! И оно вас удовлетворяет?
- Прежде удовлетворяло. Дети, как известно, ни над чем не задумываются, а живут только в своем особом фантастическом мирке. Но теперь мне этого уже недостаточно.
- Почему?
- У меня нет денег, я ничего не зарабатываю.
- Ах вот оно что, Лина, и вам тоже хочется зарабатывать деньги?
- Да, мне хотелось бы работать; будь я мальчиком, все было бы проще, я могла бы с легкостью научиться настоящему делу и проложить себе дорогу в жизни.
- Любопытно - что же это за дорога?
- Я могла бы научиться вашему ремеслу, ведь вы все-таки мой родственник и не отказались бы обучить меня кое-чему. Я бы вела конторские книги и переписку во время ваших отлучек. Я знаю, вы стремитесь разбогатеть и выплатить долги вашего отца, вот я и помогла бы вам нажить состояние.
- Помогли бы мне? Вам следовало бы думать о самой себе.
- Я так и делаю. Но неужели люди должны думать только о себе?
- О ком же еще думать? О ком я смею думать? Бедные не должны быть щедры на чувства, им следует их ограничивать.
- Нет, Роберт…
- Да, Каролина. В бедности поневоле становишься эгоистичным, мелочным, вечно недовольным. Бывает, правда, что сердце бедняка, согретое лучами любви, готово пустить свежие побеги, подобно вешней зелени в саду; оно чувствует, что для него настала пора одеться молодой листвой, может быть, расцвести, но бедняк не смеет поддаваться обольщению, он обязан воззвать к благоразумию, которое своим холодным, как северный ветер, дыханием заморозит это цветение.
- Что же, в хижинах счастье невозможно?
- Видите ли, я имею в виду не привычную бедность рабочего, но стесненное положение человека в долгах. Образ промышленника, живущего в неослабной борьбе и напряжении, изнемогающего от забот, всегда стоит перед моим взором.
- Забудьте о своих тревогах, надейтесь на удачу; вас слишком неотвязно терзают одни и те же мысли. Не сердитесь на мою смелость, но мне кажется, что ваше представление о счастье не совсем правильно, так же как не совсем правильно, не совсем справедливо…
Она замялась.
- Я слушаю вас внимательно.
- Ваше обращение (смелее! Надо же сказать правду!), не отношение, а именно обращение со здешними рабочими…
- Вам давно хочется поговорить со мной об этом, Каролина?
- Давно.
- Я, может быть, несколько суров с ними, но это оттого, что сам я человек молчаливый, замкнутый, мрачный, а вовсе не от гордости. Да и мне ли гордиться в моем положении?
- Но ваши рабочие - это живые люди, а не бездушные предметы, как ваши станки и стригальные машины. Со своими вы ведь совсем другой.
- Для своих я не чужеземец, каким меня считают йоркширские мужланы. Я мог бы, конечно, разыгрывать из себя доброжелателя, но притворство не мое forte. Я считаю их неразумными и тупыми; они чинят всевозможные препятствия на моем пути к успеху. Я обращаюсь с ними по справедливости - как они того заслуживают.
- Тогда трудно рассчитывать, что вы завоюете их расположение!
- Я к этому и не стремлюсь.
- Увы!
Юная наставница тяжело вздохнула и покачала головой; видно было, что ей очень хочется в чем-то убедить своего кузена, но она бессильна это сделать. Склонив голову над грамматикой, она принялась искать урок, заданный ей на сегодня.