Господи, куда же это девались овцы, что с ними приключилось? Уж не медведь ли задрал их? А может волк забежал из Швеции или Финляндии? Ничего подобного. Когда Исаак находит овцу, оказывается, что она завязла в расщелине, у нее переломана нога и распорото вымя. Должно быть она попала в расщелину давно, потому что, хотя и поранена довольно сильно, выщипала траву кругом себя до самой земли. Исаак поднимает овцу и вытаскивает ее из расщелины, она сейчас же начинает щипать траву. Ягненок тут же принимается сосать мать, и раненому вымени сущее лекарство, что оно опрастывается.
Исаак набирает камней и заваливает опасную расщелину, предательскую расщелину; не придется ей больше переламывать овцам ноги! Исаак носит ременные подтяжки, он снимает их, обвязывает ими овцу, притянув порванное вымя. Потом вскидывает овцу на плечо и идет домой. Ягненок бежит следом.
А дальше? Лучинки и просмоленные тряпки. Через несколько дней овца начинает лягаться больной ногой, потому что рана затягивается, излом срастается. Так все и налаживается – до какого-нибудь нового происшествия.
Повседневная жизнь, события, целиком наполняющие новоселов. О, – это вовсе не мелочи, это судьба, сама жизнь, от этого зависит счастье, радость, благополучие.
В промежуток между полевыми работами Исаак обтесывает новые бревна, которые лежат у него, сложенные в кучу, наверное, опять что-нибудь задумал.
Кроме того, выламывает подходящие камни и приносит во двор; натаскав достаточно камней, складывает их грядкой. Будь это год тому назад, или около, Ингер заинтересовалась бы и стала бы добиваться, что такое затевает муж, но теперь она большей частью занималась своим делом и не задавала никаких вопросов. Ингер работает так же усердно, как и прежде, держит в порядке дом, детей и скотину, но она начала петь, чего раньше за ней не водилось; учит Елисея вечерним молитвам, этого раньше тоже не было, – Исааку не хватает ее вопросов. Ее любопытство и похвалы делали его счастливым и таким необыкновенным человеком, теперь она проходит мимо и не замечает, что он убивается на работе. – Должно быть, она все-таки расстроилась в последний раз! – думает он.
Опять приходит в гости Олина. Будь все как в прошлом году, ее встретили бы с радостью, нынче не то. Ингер с первой же минуты встречает ее недружелюбно; неизвестно, по какой причине, Ингер относится к ней враждебно.
– А я-то думала, что опять попаду кстати, – деликатно сказала Олина.
– Как так?
– Да ведь надо бы крестить третьего. Разве нет?
– Нет, – ответила Ингер, – ради этого тебе не стоило беспокоиться.
– Ну. Вот оно что!
Олина начинает расхваливать мальчиков, как они выросли, какие стали хорошенькие, Исаака, который распахал столько земли и опять как будто что– то строит – просто чудеса, другого такого двора и не найти! Скажи ты мне, что это такое он строит?
– Этого я тебе не могу сказать, спроси у него самого.
– Нет, – сказала Олина, – это мне неудобно. Я только хотела посмотреть, как вы все здесь поживаете, потому что это для меня большая радость и облегчение. Ну, про Златорожку я не стану и спрашивать и поминать, она попала, куда следовало! Проходит некоторое время в дружной болтовне, и Ингер уже не так сердита. Когда часы на стене отбивают свои гулкие удары, у Олины на глазах выступают слезы, она никогда в жизни не слышала такого боя – чисто орган в церкви! Ингер снова преисполняется щедростью и великодушием к своей бедной родственнице и говорит:
– Пойдем в клеть, я покажу тебе свою тканину! Олина остается весь день.
Она разговаривает с Исааком и расхваливает все его дела.
– Я слыхала, что ты откупил по миле во все стороны, неужто нельзя было взять задаром? Кто это тебе позавидовал?
Исаак слышит похвалы, которых ему так недоставало, и опять чувствует себя человеком:
– Я откупил у правительства, – отвечает он.
– Ну да, ну да, только оно могло бы не обдирать тебя так, это самое правительство! Что это ты строишь?
– Не знаю. Так пустяки.
– И все-то ты строишь! У тебя крашеные двери и часы с боем на стене, должно быть, строишь чистую избу?
– Будет тебе врать! – отвечает Исаак. Но он польщен и говорит Ингер:
– Сварила бы ты кашки на кислом молоке для гостьи.
– Нету, – отвечает Ингер, – я только что сбила масло.
– Я не вру, я женщина простая и только так, спрашиваю, – спешит ответить Олина. – Ну если это не чистая изба, тогда это огромный амбар для всего твоего добра. У тебя и поля и луга, и все у тебя, чисто в Библии, течет молоком и медом.
Исаак спрашивает:
– А каковы виды на урожай в наших местах?
– Да ничего себе. Если Господь не спалит его и нынче, прости мои согрешенья! Все в Его воле и власти. Но такого замечательного урожая, как у вас здесь, в наших местах нигде и в помине нет, куда там!
Ингер расспрашивает про других своих родных, в особенности про дядю Сиверта, окружного казначея, он гордость семьи, у него и сети, и невода, он уж и сам не знает, что ему делать со всем своим богатством. Во время этого разговора, Исаак отходит все дальше на задний план, и его новые строительные затеи забываются. И вот он говорит, наконец:
– Ну, уж раз тебе непременно хочется знать, Олина, так я пытаюсь построить небольшой овин с молотильным током.
– Так я и думала! – отвечает Олина. – Люди, которые настоящие, всегда обдумывают все и наперед и назад, и все держат в голове. Речь, понятно, не о горшке и не о кружке, которые не ты выдумал. Так ты говоришь – овин с током?
Исаак – взрослый ребенок, он не выдерживает лести Олины и попадается на удочку.
– Что касаемо до нового строения, то в нем будет ток, так я себе наметил в мыслях, – говорит он.
– Ток! – восторженно произносит Олина и качает головой.
– На что же нам ячмень в поле, когда его нельзя обмолотить?
– Вот это самое и я говорю: ты все обмозговываешь у себя в голове.
Ингер снова нахмурилась, беседа между мужем и гостьей видимо раздражает ее, она неожиданно говорит:
– Каши на кислом молоке! Где же я тебе возьму кислого молока? Уж не в речке ли?
Олина чует опасность:
– Ингер, дорогая, Господь с тобой, о чем ты говоришь? Не говори ты о каше на кислом молоке и не поминай про нее! Это мне-то, которая побирается по дворам!
Исаак сидит некоторое время молча, потом говорит:
– Нет, что же это я расселся, когда мне надо ломать камни для стены!
– Да уж, не мало камней надо на такую стену!
– Камней то? – отвечает Исаак. – Да сколько ни таскай, все, словно, мало!
По уходе Исаака между обеими женщинами воцаряется больше согласия, у них столько разговоров о деревенских делах, часы бегут. Вечером Олине показывают, как разрослось стадо, три коровы с быком, да два теленка, да множество коз и овец.
– Когда же этому конец? – вопрошает Олина, возводя глаза к небу.
Она остается ночевать.
Но на следующий день уходит. Ей опять дают с собой узелок, и так как Исаак работает на каменоломне, она делает небольшой крюк, чтоб не попасться ему на глаза.
Через два часа Олина возвращается в усадьбу, входит в горницу и говорит:
– Где Исаак?
Ингер стоит и стирает. Она знает, что Олина должна была пройти мимо Исаака и детей, которые находятся в каменоломне, и сейчас же чует беду:
– Исаак? На что тебе Исаак?
– На что! Да ведь я с ним не попрощалась. Молчание. Олина вдруг опускается на скамью, словно ноги не хотят держать ее. Всем своим видом, особенно своим полуобморочным состоянием, она точно умышленно говорит о чем– то необычайном.
Ингер не в силах больше сдерживаться, лицо ее полно бешенства и страха, она говорит:
– Ос-Андерс принес мне от тебя поклон. Нечего сказать, хороший поклон!
– А что?
– Зайца.
– Что ты говоришь? – с удивительной кротостью спрашивает Олина.
– Не смей отпираться! – кричит Ингер, дико сверкая глазами. – Я заткну тебе глотку вальком! Вот тебе!
Неужели она ударила? Ну да. И когда Олина от первого удара не падает, а, наоборот, вскакивает и кричит:
– Берегись! Я знаю, что я про тебя знаю! – Ингер снова колотит вальком и валит Олину на пол, подминает под себя, давит коленками.
– Что ж, ты хочешь на смерть убить меня? – спрашивает Олина. Прямо над собой она видела ужасный рот с заячьей губой, высокую крепкую женщину с тяжелым вальком в руке. У Олины тело горело от ударов, текла кровь, но она продолжала визжать и не сдавалась:
– Ну, ты хочешь убить меня!
– Да – убить, – отвечает Ингер и опять ударяет. – Вот тебе. Я тебя забью до смерти.
Она совершенно уверена: Олина знает ее тайну, остальное ей безразлично.
– Вот тебе по рылу!
– Рыло? Это у тебя у самой рыло! – простонала Олина. – Господь сам вырезал на твоем лице крест!
Справиться с Олиной трудно, очень трудно, Ингер поневоле перестает бить, удары ее ни к чему, они только утомляют ее саму. Но она грозит – тычет вальком прямо в глаза Олине, она задаст ей еще, еще, так что она и своих не узнает!
– Где у меня косарь, вот я сейчас покажу тебе! Она встает, как бы затем, чтоб достать нож-косарь, но уж главный пыл ее прошел, и она только ругается.
Олина поднимается и садится на скамейку, с желто-синим распухшим лицом, вся в крови, она откидывает с лица волосы, оправляет на голове платок, отплевывается; губы у нее вздулись.
– Тварь ты этакая! – говорит она.
– Ты была в лесу и вынюхивала, – кричит Ингер, – вот на что ты потратила столько часов, ты разыскала могилку. Но лучше бы ты заодно вырыла яму себе.