- Его поганых рук дело.
- Убью змеёныша, если узнаю. Не посмотрю на холуя из комендатуры.
- Не связывайся с ним… не ему целовать меня - губы не созрели. Поезжай в деревню, бабки-травницы вылечат.
Батя распахнул рот, вытаращил глаза:
- Вернулся ослушник! Хватит гармошкой забавляться. В кузнице дел невпроворот. Молотобойца ладного не подыщу.
Слышал решётки для тюремщиков мастеришь?
- Сынок, они в плену не по нашей воле. Кто завинил - тот и ответ перед Богом держать будет.
После обеда Никодим нежно, без тяжести лап обнял жену.
- Золотко ты моё! Уговорила-таки беглеца.
- Его уговоришь. Стрелу в бок вонзили. Может и отравленную. До пули докрутится… Девку-полуостятку успел обрюхатить…
Новости ошеломили Никодима. Первая острая - про стрелу. Вторая тупая - заставила ухмыльнуться:
- Вот шельмец! Моих жарких кровей.
- Разжарило вас на баб, - незлобиво проворчала Соломонида.
- Покажи бок, - попросил отец.
Заголив рубаху, Тимур сверкнул гладким налитым телом. В боку возвышалось красно-синее вздутие.
- Чё сразу калёным железом не прижег?
- Кто знал…
- Если до сих пор яд не свалил - значит вылечим. Забыл про бабку Фунтиху. У неё каждое лихо по фунту весом. Думаю, и твоё на пуд не потянет.
Кузня гремела во все свои прокопчённые косточки. Никодим не мог нарадоваться точным сильным ударам сына. Вот кого ждала наковальня. Вот по кому тосковал молот. Давно песня стали и огня не производила на хозяина-единоличника такого весёлого хмельного переполоха.
Через неделю с казацким шиком подъехал к деревенской кузнице Горбонос. Гнедая откормленная лошадь остановилась у коновязи, принялась грызть подгнившую перекладину.
- Эге! Кузнец! - забазлал посыльный.
Вышел Тимур, недовольно оглядел седока.
- Чего базлаешь? Не глухие.
- Решётки готовы?
Заняв весь проём двери, возник Никодим.
- Сперва здороваются, потом о деле говорят.
Собирался Горбонос бросить дерзкое "кулацкое отродье", но выпихнул из протабаченной глотки: "здрасте!"
- Решётки, спрашиваю, готовы?
- Нет. Договаривались - через месяц заказ поспеет.
- Командование торопит. Ещё неделя сроку… Кандалы ковал?
- Не приходилось.
- Вот чертёж. Пока семь сделаешь.
- Металла нет, цепей.
- Найдёшь… вон сколько борон, плугов старых. Прутья от решёток останутся. Обратись к председателю. Евграф Фесько мужик добычливый - поможет.
Лошадь перестала грызть перекладину, уставилась влажными линзами глаз, будто спрашивала: "Мужики, не понятно вам, что ли?"
Копыта гнедухи перестали стучать по песчаной, перевитой корнями сосняка, тропе. Мужики стояли, не проронив ни слова.
У Тимура заныло в боку. Бабка Фунтиха наложила повязку, пропитанную живицей. Боль утихонилась, даже притерпелась к ударам молота. Однако резкая боль слов посыльного гордеца будто палкой саданула по нарыву.
Ошарашенный известием Никодим жестко потирал ладонь о ладонь.
- Батя… до чего дожили… ковать кандалы из своего же металла.
- Да-а, сынок… всё мог предположить, но такое… Наверно, в Ярзоне буйных хватает, если ножные браслеты понадобились.
- Не будем заказ выполнять.
- Ссылка обеспечена. Евграф давненько мечтает нас окулачить… Какой ухарь - гонец. Даже с лошади не слез, не поздоровался по-человечески.
- Отец, они все там ослепли от власти, спирта и ненависти.
Прасковью Саиспаеву стал тяготить тошнотворный душок засольни. Мутило. В горле постоянная горечь.
Учётчица Сонечка подозрительно косилась на подругу, прострелила туманными глазками живот. "Неужели?"
Чикист Натан поджидал несломленную любовь у палисадника.
Недавно прознал об отъезде соперника, надеялся на сговорчивость метиски.
- Привет, красавица!
- Чего припёрся? У окон маячишь.
- Твоя изба давно для меня маяк.
- Не тебе светит.
- Терпеливый. Подожду. И для меня помаячит…
- Ни-ког-да!
- Фраерок смотался?
- Любимый заболел от твоей поганой стрелы.
- Не возводи напраслину.
- Всё! Уходи! Устала на работе… Мордовороты! По комендатурам расползлись. Подались в охранники. Нарымчанки за вас пашут, рыбачат, коровёнок доят, в засольнях ишачат. Не стыдно?! Пристроились обслуживать паскудную власть…
- Окороти язык! Доболтаешься.
- Ступай - сексоть… докладывай. Ничего не боюсь. Скоро Обь от вашего позора в другие края убежит. Народ в баржах задыхается - не селёдка ведь. Ваша зона малой становится. За Обь на остров мучеников согнали. Говорят барак новый скоро строить начнёте.
- Понадобится - дюжину новых бараков поставим. Свежую контру задушим в зародыше…
Пулял Натан свинец слов, поражаясь их пустому разлёту. Он тоже мучался, происходящие события были для него дикостью. Перед засольщицей храбрился… гадко было на душе… командёр поганый, перед кем революционную прыть проявляешь?
Его понесло с крутой политической горы, не мог остановиться.
- Ты трибуна революции Маяковского читала? "Кишкой последнего попа последнего царя задушим".
От каверзных слов Праску замутило. Нырнула в калитку, словно плотвица в омуток.
По Колпашинской широкой улице гарцевал Горбонос. Остановился возле одновзводника.
- Кралю свою пасёшь? Паси, паси, пока пастух в деревне. У него сейчас другая гармонь - меха кузнечные.
- Тимура видел?
- Ему с отцом работёнки столько подбросили, что тебе хватит времени охмурить полукровку. Поваляйся на ней - сверкни доблестью.
Неприятно Натану выслушивать тягомотину чикиста-передовика. Рожа красная. Чирьи-пистоны отвоевали на щеках и подбородке новые поляночки.
Мимо прогремела телега с вонючей бочкой. Каждый вечер содержимое зонных параш сливалось в объёмную посудину, отвозилось за посёлок.
Стрелки зажали носы. Ездовой - дураковатый малый в рваной фуфайчонке аппетитно жевал на телеге сдобную булочку.
В эти минуты Натан подумал о себе: "Всё твоё никудышное существование пропиталось подобной зонной вонью… пронзилось занозистой матерщиной… Ощущение несмываемого позора… Никчемная суетливость… Бросить к чертям проклятую расстрельщину, сбежать куда угодно, лишь бы не видеть пропитанный кровью лагерный мрак… Прасковья правильно устыдила. Узнает про непыльную работёнку палача - прибьет на месте…"
Плохо складывалась линия жизни. Ещё хуже линия любви. Спирт, самогонка нагоняли болезненную дурь, насылали страшные сновидения. Маячили в темени снов мерзкие рожи - безротые, безглазые, похожие на большие плохо заросшие шрамы. Уши тестообразные. Крупные. Оттопыренные. Вслушивались во что-то далёкое, таинственное…
Вся вшивая масса заговорщиков, контры, деклассированных элементов многих зон сгонялась во сне в огромный жердяной загон. Хлесталась плетями, похожими на отвилины молний. В людском стаде царило убийственное спокойствие, хотя жгуты молний отсекали головы, руки, оставляли рваные рубцы на грязных телах.
Пытался оборвать жуть сна, добирался до полуяви, но и в ней плясала мерзость неземных рож. Однажды из преисподней поползли черепа. Они с хрустом яичной скорлупы разбивались друг о друга. Крошево взвихривалось над землей, летело в лицо сновидца…
Лошадь Горбоноса тащилась рядом, дышала затхлостью, вылетаемой из пасти. Чирьястый стукач восседал гордо, снисходительно посматривал на пешего одновзводника. Не Натан получил боевое задание съездить в деревню, узнать про решётки, отвезти чертежи ножных кандалов. Горбоносу нравилось упрямство засольщицы. Выбрала рослого красивого парня. Выпивоха. Гармонист. Толковый плотник. Скоро его оторвут от кузнечных дел, заставят строить просторный барак. Народец валом прёт. Такого массового отлова вражин революции не знала молодая гордая республика. Органы дознания умело фильтровали промытую мордобоем грязь общества.
Всячески выслуживался чикист-стукач перед строгим комендантом. Предложил пойманных, возвращенных в Ярзону, наградить кандалами. Пусть вонючие кандальники потаскают довески к тюремной пайке. Похоронят дерзкие мысли о новых побегах. Параш в зоне много. Решётки куются крепкие. Засовы на дверях - слону не проломить. Позиция силы - самая надёжная точка опоры бесстрашной страны Советов. Без липших политагиток уяснил мудрый стрелок: с отребьем не стоит цацкаться. Смелее расправляйся со второй, третьей волной белогвардейщины, с кулачьем, казаками-лампасниками. Главное - не дать очухаться отсидникам от глобального страха.
Лагерщина расползалась по отдалённым и не столь отдалённым местам стоглавыми чудовищами. Горбонос радовался за бдительные органы, умеющие постоять за обновленную Отчизну, способную поднять на охрану внутреннего порядка всю мощь стражников. Он достойно стоял на страже светлого покоя нации, оберегал её от всяческих посягательств злобных недобитков.
Гипноз от политзанятий проник в мозги, усыпил самоконтроль, нарушил самоанализ правды. Чикисту успели вдолбить истину о другой правде, хитро замаскированной под ложь. Горбонос и не ведал, что он оказался одним из многих тысяч служак, попавших в тенёты антинародной политики. Ослеплённые пропагандой оправданных действий, необходимостью жестоких расправ, грубого насилия, готовые на всё новоиспеченные опричники ломились напролом на стенку народа. Красная ложь парализовала сознание, травмировала психику, множила ряды бездумных. Слова враг народа, контра действовали оглушающей яростью, как багровый цвет мулеты на быков корриды.