После слов Сони стрелок стал смотреть на двукровку подозрительно. Неужели и впрямь ведьмарка? Околдовала. Сна лишила. Смотрит на деваху - глаза слезятся. Не от счастья - от ощущения бессилия, безнадёжности. Знал: за ним тащится по пятам робость, даже трусость. Не принял на веру мудрость отца. Не порвал со взводом. Исполняю ложные приговоры. "Я - коряга, которую беспрепятственно тащит течение жизни…".
6
Коллективизация расползалась по Нарымскому краю по-черепашьи, но целенаправленным курсом, проложенным в горячих головах кремлёвской верхушки.
Кузнеца Никодима Селиверстова пока не окулачили. У единоличника отобрали хорошие покосы, предложив закочкарённые неудобицы.
Дотоле смиренная молчунка Соломонида разразилась клокочущим гневом:
- Ироды! Иуды! Антихристово отродье!..
Не договорила, зайдясь надсадным кашлем.
- Успокойся, жёнушка, не перегревай душу.
- Кузницу отберут. Пашню. Нас раскулачат.
- Сдюжим. Я им при деревне нужен. Такого мастера поискать. Недавно из комендатуры наведались, заказали тридцать решеток на окна. Из артели "Металлист" прутья железные привезли… Всё ковать приходилось - подковы, предплужники, зубья для борон, кресты, даже вериги для староверов. На решётки тюремные первый заказ.
- Откажись.
- Нет, Соломонидушка, буду заниматься данным Богом рукомеслом. Комендатуре понадобился - значит, охранную грамоту получил. Колхозу можно кукиш показать. Организую артелишку. Будем кузнечить, хлебушко насущный добывать. Жаль добытчика Тимура не дозовусь. Придётся тебя, мати, на выручку посылать. Материнское слово весомее.
- Не поеду. Боюсь Колпашино. Увижу на улице форменников, оплетённых пур-ту-пеями - ноги подкашиваются.
Нечисть… Рассказывала намедни свояченица, что за стенами тюремными деется, - волосы дыбком.
- Врёт, поди.
- Стерлядку в мешке не утаишь: носом-шилом рогожу прорвёт… Пытают, грит, там, пока наветы на себя не выбьют Гробовщика Панкрата недавно забрали.
- Час от часу не легче. - Никодим перекрестился. - Этого-то за что? Мужик - тише воды озёрной.
- Сказывала свояченица: был супротивником красных, когда бушевало Сургутское восстание.
- Честь ему - на стороне замордованного народа стоял. Хорошо помню грабительскую продразверстку. Хлебушек подчистую выгребали.
- Нехристи! Душегубы! Кровопийцы!
Разгорячённая разговором Соломонида огнестрельно выкатывала из гортани слова-ядра. Снова сопроводила их хриплым частым кашлем.
Никодим Савельевич обнял за плечи жену. Хотел нежно. Соломонида ощутила груз медвежьих лап.
- Экой ты кряжистый? Не наковальню милуешь…
Лейтенант госбезопасности Горелов тяготился грубой надзорной службой. На широкую кровавую плаху ложились головы ни в чём не повинных русских, украинцев, латышей, белорусов, поляков, мордвы, татар… Примешался к списку даже китаец родом из провинции Шаньдун. Плотничал в Томске, не помышлял ни о каких заговорах. Загребли под гвалт репрессий.
- Моя ничего не понимай… - твердил смуглец, направляя на следователя страдальческий наивный зырк.
"Ты думаешь, моя что-нибудь понимай", - размышлял Сергей Горелов, запустив палец под кожаный ремень портупеи. Пришла на ум слышанная недавно каламбурщина: "Как надену портупею - всё тупею и тупею". Поневоле отупеешь от творимой масштабной инквизитчины, бумажной несуразицы, дичайшего произвола. Запущенный механизм смертей по разнорядке набирал дьявольские обороты.
По Оби в низовье тащились перегруженные баржи с живым товаром, заранее списанным в расход. Часто соседились с Колпашинским берегом. Из вместительных трюмов выползали массы черни - лишенцев, обложенцев, кулаков, заговорщиков. Никто не ведал, по каким заговорам их обвиняют. Всплыла какая-то старообрядческая контрреволюционная организация, состоящая из попов, начётчиков, монахов. Затесались в нее кулаки и каратели. Собрали до общей кучи бандитов, стражников.
Не мог не видеть гэбист Горелов: распарывались по гнилым швам дела о вооружённых формированиях, о повстанческо-вредительских организациях.
Из топкого болота сфабрикованных дел всплывали свежие заговоры против соввласти, как будто она была настолько беспомощной, что не могла справиться с конюхами, бондарями, пекарями, стекольщиками, табаководами, сапожниками, сплавщиками. Такие фигуранты - пешки на шахматной доске произвола.
Лейтенант госбезопасности Горелов на одном из закрытых оперативных совещаний поставил под сомнение обоснованность выбиваемых изуверством признаний.
- Молчуны-протоколы рта никогда не раскроют. Мы - живые свидетели - вправе сказать: катится вал злодеяний против нации. Какую власть привел на престол Отечества народ? Такой ли ужасной доли достоин?
Отважился воззвать к совести коллег, спросить на оперативке угрюмых особистов: почему вершится неправедный суд. По угрюмым лицам, нахмуренным бровям понял: вопрос засосало в кабинетную трясину, остались лишь пузыри выпученных в страхе глаз. Прозвучал глас вопиющего в Васюганских стовёрстных болотах.
Комендант по кличке Перхоть скрежетнул зубами. Скрежет бобами сухими рассыпался.
- Лейтенант Горелов, где отбывает ссылку ваш отец?
- Не знаю, - утаил правду.
- Когда раскулачен?
- В тридцать втором.
- За что?
- Похоже на допрос…
- Отвечай!
- …Семья имела две коровы, жнейку, три тулупа, пасеку…
- Не жизнь - мед.
- Нет, жизнь была не сладкой. Семья - десять ртов. Мать больная. Отец на гражданской саблями мечен…
- Довольно биографии. Садись!.. Чужаки в комендатуре - минус общему революционному делу… Всякая контра поднимает бучу. Заговор на заговоре. Позабыл изречение вождя о беспощадном терроре? С нами белогвардейцы не цацкались. Звезды на груди вырезали. Животы вспарывали, зерном набивали, конфискованным по продразверстке: "жрите, мол, утробы ненасытные"… Мы ради народа страдали.
- Видно по Ярзоне - какое это попечение великое. Кровавая опека…
Комендант побагровел.
- Все свободны! Бунтарь, задержись.
Из избы пытальни раздался душераздирающий вой. Когда-то хибара была избой-читальней в соседней деревне. Бревна раскатали, перевезли в Ярзону.
- Горелов, иди разберись. Доложи.
От Перхоти сочилась энергия ярости. Лейтенант ощутил летящие стрелы. Забыв поднять руку под козырек, гэбист поспешил к читальне. Здесь зачитывались протоколами допросов, захлебывались кровью и блевотиной. Выплевывали выбитые зубы. Ощупывали треснутые ребра. Однажды у несломленного на допросе смолокура после оглушительного удара пестиком чугунной ступки выкатился на щеку глаз. Сгусток слизи, нервов и крови сползал ко рту. Черный зрачок будто призывал всех во свидетели кары.
Перешагнув порог, Горелов обомлел: на сосновой чурке лежали обрубыши пальцев. Прижав к животу руки, старовер Влас катался по грязному полу, выл в три волчьих глотки.
Тот, кого назвали в карцере Тюремной Харей, стоял поодаль и машинально размахивал окровавленным тесачком.
- Что произошло?!
- Моляку-двуперстника приласкал… Нас вызвали на допрос вместях…Оставили с глазу на глаз… не выдержал его нравоучений… признание он успел подписать… Я и подумал - зачем ему теперь пальцы…
Из дрожащей кисти Власа сочилась тёмная густеющая кровь. Тюремная Харя, не выпуская тесачок из корявой лапы, ухмыльнулся:
- Поссы на ранки - ёд заменит.
Офицеру не терпелось разрядить обойму в ненавистную рожу.
Узнав о случившемся, Ярзонная верхушка взяла Тюремную Харю на особый учёт. Такие усердные дерзкие зонники были нужны позарез. Несколько месяцев мучились с таёжником древней веры, не могли выбить подпись. Бандюга в пытальне мигом дело решил… ну, проявил вероломство… отчаюга, однако… Без гореловского слюнтяйства действует - напролом…
Тюремную Харю перевели в обслугу.
Перед совестливым лейтенантом госбезопасности Гореловым широко разворачивалась панорама жуткой действительности. Он был свидетелем полного обрушения правды, чести, совести и законов. Парализованная страхом страна замерла в ожидании новых бесчинств. Кожанки особистов, будто вторые охранные шкуры, надёжно защищали, обещая безнаказанное существование. Вот они, оберегатели внутреннего порядка, вершители бесславных дел чудовищного Наркомата. Никогда Русь не знала такого ярого нашествия доморощенных врагов. Адмирал Колчак не по уму распорядился огромным запасом золота попранной Родины. Не прятать бы его в дебрях, болотах Сибири - пустить в дело до последнего рубля на организацию надлежащей Армии. Советы не брезговали ни наёмными китайцами, ни латышскими стрелками. Что получилось в итоге? Любители кладов ищут золотишко проигравшего битву адмирала. Родина ищет исчезнувшую свободу, обливается кровушкой. Куда заведут поиски - никто не ведает.
В Томском государственном университете студент Горелов вполслуха внимал вранью красной профессуры, выставленной партией большевиков на передовые позиции науки. Не верил в их постулаты, окрашенные кровью революций и гражданских войн. Истинная правда лежала не в догматической ерундистике надуманных суждений. Историки марксистско-ленинского толка врали напропалую. Спекулировали идеями, защищая политдельцов и нэпманов. Оправдывали продразвёрстки и массовое раскулачивание крестьянства.
Посулы пряничной жизни обернулись ударами резиновых дубинок.