В коридоре раздались громкие шаги, капитан, наверное, не слышал их. Очнулся он, когда пепел выпорхнул легкой стайкой из глубокого отверстия печки и у двери кто-то окликнул:
- Товарищ Гриценко!
- Сейчас идем. Сейчас. Захватите с собой и эту папку.
- Товарищ капитан, в камере осталось двое арестованных. Эвакуировать их мы уже не сможем.
- Арестованные?…
Капитан Гриценко приподнялся, взглянул на стройного лейтенанта в длинной шинели.
- Веди сюда, - приказал он.
Потом подошел к открытому окну. Со второго этажа посмотрел на город, раскинувшийся внизу. Каким неузнаваемым стал он за эти дни. С тех пор как немецкие танковые части прорвали где-то на севере, за Днепром, нашу оборону и совсем неожиданно появились в районе Черногорска, город превратился в настоящий улей. Сотни подвод с беженцами, автомашины с оборудованием, воинские части днем и ночью катались неудержимым потоком на восток.
Одна из дивизий Пятой армии пробила "коридор" в железных клещах Клейста и Гудериана и отчаянно удерживала его, чтобы дать возможность своим войскам выйти из окружения. Но с каждым часом положение усложнялось. Третий день не прекращались танковые атаки врага, над советскими позициями то и дело появлялись фашистские бомбардировщики…
Прислушиваясь к напряженному гулу боя, Гриценко подумал: "Хоть бы не сомкнули кольцо, пока не стемнеет!"
Скоро лейтенант ввел в комнату арестованных. Высокий, сутуловатый, с хорошо заметной лысиной человек лет сорока подошел почти к самому окну. Уставился на Гриценко безразличными, мутными, как папиросный дым, неподвижными глазами, покорно ожидая, что ему скажут.
Это был бухгалтер Трофим Трикоз. На нем - длинная полотняная сорочка и коричневые штаны, заправленные в сапоги.
Второй арестованный - молодой парень, с взлохмаченной черной шевелюрой, остановился у двери и с какой-то особой сосредоточенностью смотрел на свои стоптанные башмаки.
- Слушайте, - обратился к ним Гриценко, - вас следовало бы наказать, во сейчас не время вдаваться в подробности содеянных вами преступлений. Отпускаю вас на волю. Надеюсь, что в тяжелые для Родины дни вы поймете свою вину и найдете место в борьбе.
- Конечно, конечно, - растягивая в постной улыбке губы, загнусавил Трикоз. - Вы не сумлевайтесь, гражданин начальник, свое место мы найдем…
- А ты что скажешь, Ивченко? - обратился капитан к чернявому парню.
- Вам виднее, начальник, - глухим, надтреснутым голосом пробубнил парень, неотрывно глядя на свои стоптанные башмаки. - А за мое место в жизни можете не волноваться.
- Ну, добро! Идите!
Лейтенант уступил дорогу, и арестованные быстро застучали каблуками по коридору. Гриценко еще раз проверил столы, шкафы и оставил комнату. Когда шли по темному коридору, лейтенант мимоходом обронил:
- А все-таки зря выпустили того, черноволосого…
IV
Перешагнул Ивченко порог тюрьмы и остановился, оглушенный уличным гомоном. Вокруг, как черные привидения, к самому небу поднимаются столбы дыма, громоздятся руины… Смотрит Петро на все это хмурясь, исподлобья, а лицо словно из глины слеплено - ни печали на нем, ни веселья. Видно, не принесла ему воля большой радости, хотя и пришла она так неожиданно. Зато напарник Петра сиял от счастья.
- Вот она, воля наша… - довольно потирал он руки. Потом, обернувшись к парню, восхищенно воскликнул: - А ты, брат, здорово горячий! Ну, как бритвой ему отрезал. Ай-ай-ай!
- Чего же мне с ним деликатничать? Что думал, то и сказал.
- Оно-то, конечно, так… Только давай сматываться отсюда побыстрее… Как бы чекисты не раздумали.
Они побежали вдоль забора, свернули в глухой переулок. Когда вышли на стык улиц, Петро хотел было повернуть вниз, на Беевку, но Трикоз схватил его за рукав:
- Сегодня я тебя никуда не отпущу. Ради такого дела не мешает и по чарке…
Парень на миг остановился как вкопанный, потом решительно зашагал за Трикозом. И, наверное, не пожалел потом: сроду не ел он таких лакомств, какими угощала их жена бухгалтера Марфа.
Хозяин дома оказался довольно любезным. Он все время подливал Петру сивухи и предлагал выпить то за счастливый день, то за светлое будущее, то за здоровье "ослободителей". И парень пил, пока не расплылось все вокруг в мутном тумане. Тогда Трикоз взял гостя под руку и вывел на свежий воздух, в сени. Потом о чем-то рассказывал шепотом, что-то обещал, однако слова бухгалтера отскакивали от Петра, словно горох от стенки. Парень соглашался со всем, совершенно не понимая, что от него хотят.
- Э-э, да что с тобой гутарить, - наконец снисходительно махнул рукой Трикоз. - Все равно ничего не понимаешь - пьяный как чоп. Иди лучше спать. Только помни, что я тебе сказал, Петро: никому ни слова! Прикуси язык. Человек нынче - зверь, человеку не доверяй, а будешь меня держаться… Короче, вижу, ты хлопец путевый, и в люди тебя выведу. Скоро, брат, скоро и на нашей улице ударят в бубен.
Он легонько толкнул Ивченко в спину. Мелкий осенний дождь пшеном сыпанул в разгоряченное лицо, обдал приятной прохладой. Петро ступил в лужу, натекшую под стрехой, и покачнулся…
- Смотри же, парень, держись меня, иначе пропадешь, как муха в кипятке… - донеслось до его затуманенного сознания.
Ивченко что-то пролепетал в ответ и поплелся к воротам. Нащупал скобу, открыл калитку. Раздался лай рассвирепевшего пса, и снова все утихло.
Под монотонный шорох дождя Петр шагнул за ворота. Куда же идти? Где же та дорога, о которой говорил Трикоз? Город утонул в непроглядном мраке. Ни огонька, ни голоса. Только дождь шумит нудно и тоскливо, да откуда-то издалека чуть доносятся раскаты частой стрельбы. В такое глухое и тревожное время, наверное, один он остался на распутье. Попробуй найди теперь свою дорогу! Были бы рядом друзья, спросил бы, посоветовался, куда свернуть - направо или налево. "Интересно, где сейчас Анюта?" И вдруг, будто в зеркале, Петро увидел смуглое девичье лицо. Черные лучистые глаза искрятся растопленным серебром, задорно надуты алые, почти детские губы. "Где ты, Анюта? Вспоминаешь ли обо мне?"
Тоскливо, неспокойно на душе у парня. Сердито тряхнув головой, он бредет по улице, нелегко ему удержаться на скользкой дороге, поэтому рукой все время судорожно хватается за заборы.
Было уже за полночь, когда он притащился к хате тетки Грицихи. Промокший, сел на завалинку, задумался: "Стучать или, может, в сарае на сене переночевать? Не впервой же. А все-таки просушиться бы нужно. Насквозь промок…"
Стукнул раз-другой в ставню.
Молчание. За долгие годы Петро привык к теткиным ласкам. Снова постучал.
- Кто там? - раздалось наконец из хаты.
- Да это я.
- Кто?
- Биографию вам рассказывать, что ли?
Сухо скрипнула дверь.
- Заходи, - прошепелявили старческие губы.
Петро переступил порог. В лицо повеяло запахом заплесневевшего хлеба и кислого молока. Он остановился у двери - хата будто дегтем налита. Можно задохнуться от спертого воздуха.
На печке что-то долго шуршало. Потом тетка зажгла коптилку. Слабый огонек заморгал в густых сумерках, едва отражаясь желтыми отблесками на теткином лице, изборожденном морщинами.
- Та откуда ж это ты в такую глухую пору?
- Будто не знаете, - пробурчал он недовольно. - Не с курорта же.
- Знаю, что не с курорта. Но раз я тебя кормлю, буду спрашивать, о чем захочу. Есть будешь?
- Спасибо. Накормили добрые люди.
- Чую, на всю хату самогонкой несет.
Грициха села на лежанку. Петро по-прежнему стоял у двери. С его одежды тонкими струйками стекала вода и расплывалась на земляном полу черной лужей.
- Рвань тюремную хоть бы снял, - ворчливо сказала тетка.
Под припечек глухо шлепнула фуфайка.
Петро достал с полки кувшинчик с табаком и начал крутить цигарку. Хмель хотя и прошел, пальцы все равно не слушались, дрожали. Пришлось набивать трубку. Он прикурил от коптилки, жадно затянулся и сразу зашелся трескучим кашлем.
- Так что тебе там пришивали?
- А это у чекиста Гриценко спросите.
- А Охримчук уже дома… Сама сегодня видела. Ходит по двору такой бледный, видно, хорошо ему от тебя перепало.
- Пусть ходит, пока ходится. Все равно шею сверну. Я с ним еще поквитаюсь!
- Ой, не на того, парубок, кулаки сучишь. Не на того. Охримчук человек безобидный, он как теленок - куда гонят, туда и идет. Ну, подбросил нам по глупости своей колхозный плуг и борону. Да кто же перед богом не грешен? А вот того косолапого аспида, Гриндюка, со святой землицей смешать следовало бы. Слышишь?
- Он зла людям не делает…
Петро не успел договорить, как старуха, хлопотавшая над горячей сковородкой, яростно насела:
- Как это не делает? А твоего отца кто в Сибирь загнал? А меня кто поедом ел?
Петро надулся и ничего не ответил.
Умолкла и Грициха.
Тишина повисла в хате, тоскливая, неприятная. Лишь стекла в окнах сильно дрожали от далекой канонады. Облокотившись на край стола, сидел хлопец, а мысли сновали где-то далеко-далеко. Давно уже трубка погасла - не замечал Петро, все думал.
- Удрал или выпустили тебя? - прервала тетка его мысли.
- А? Вам как будто не все равно.
- Оно, конечно, все равно, да как бы не пришлось потом за тебя ответ держать. Неужели эти антихристы возвратятся? Не приведи господи! - перекрестилась старуха.