Он спрыгнул на землю. Капитан что-то хотел возразить, но Волжанин досадливо от него отмахнулся и повернулся к женщине:
- Чего, чернобровая, так загадочно смотришь? Зови своих и садитесь. Не то без вас уедут.
- Спасибочко, товарищ начальник.
- Идите, капитан, в свою часть да не забудьте полковнику передать привет от Волжанина.
Есть же на свете замечательные люди! Вот батальонному комиссару такая власть дана, даже границ ей не видно, а как легко, свободно он ее несет. Иному маленький кусочек дадут власти, ну, хотя бы рябому сержанту из первого взвода, так он от важности готов лопнуть, с бойцами разговаривает свысока, вместе с ними за компанию папироску не выкурит. А комиссар будто и не замечает, что у него столько власти. Другой бы напитана отчитал хорошенько, а этот обошелся просто, с шуткой - и всю обстановку разрядил. Очень понравился Волжанин Андрееву.
В сумерках эшелон отправился в путь.
3
Комиссар остался ночевать у Анжерова. Но не спалось. Волжанин распахнул оба окна, сам сел на подоконник и задумался. Капитан лежал на кровати, и нельзя было понять: спит он или нет.
Ночь медленно брела по взбудораженной земле, мягкая, серая, с запахами цветущей липы, ромашек и земли. На небе она зажгла несметные россыпи звезд, далеких и непонятных.
Волжанин спросил:
- Спишь, капитан?
- Не спится.
- Удивительная ночь. Вот в такие минуты я, кажется, начинаю понимать поэтов. Помните:
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух...
- Прелесть!
Но Анжеров молчал. Он был далек от лирического настроения, вообще не понимал: как можно сейчас думать о чем-то другом, и таком легковесном, как стихи, когда земля объята пожаром? Анжеров - кадровый военный, лет восемь назад окончил пехотное училище. Все эти годы, до того рокового воскресенья, были сплошной подготовкой к надвигающейся войне. Все знали - она будет, да она и вспыхивала то там, то тут - Хасан, Халхин-Гол, Финляндия, освободительный поход в западные области Украины и Белоруссии. Теперь она полыхает на огромной территории, и нам приходится несладко, если не сказать большего. Что-то тут не так, голова разрывается от дум, а комиссара потянуло на стихи. Нет, он, капитан Анжеров, тоже не сухарь - и песню хорошую любит, и в стихах понимает толк. Но всему свое время, свой час.
Видимо, Волжанин уловил сердитое настроение Анжерова, замолчал. После неловкой паузы тихо спросил:
- Что думаешь об этой войне, капитан?
- Война как война.
- А отступление?
Анжеров ответил не сразу, повернулся на спину.
- Видите ли, - наконец отозвался он, - я готовился ко всякой войне, я кадровый военный. На войне бывает разное: и наступление, и отходы, и неудачи.
Понял комиссар: не хочет ему открываться Анжеров. Боится!
- Это, конечно, правильно. Теоретически, - согласился Волжанин. - Ну, а откровеннее? Меня не бойся.
- Почему вы решили, что я вас боюсь? - в голосе Анжерова комиссар уловил насмешку.
- Тем лучше!
Капитан быстро поднялся, встал у другого окна, заложив руки за спину. Он видел неясную, загадочную в темноте веточку липы, а за нею, где-то в немыслимой глубине, мигающую звездочку.
- Так вот что я думаю об этой войне, Андрей Андреевич, - сказал капитан, не отрывая взгляда от зеленоватой звездочки. - Мы с тридцать девятого года стояли лицом к лицу с немцами. Мы знали их, видели, какие они вероломные. Они подмяли под себя всю Европу, они глядели в нашу сторону во все бинокли, готовились к прыжку. Разве это не видно было? Разве мы об этом не знали? На тысячи километров протянулась граница. Днем и ночью все время немцы подтягивали к ней свои войска, не дивизию, не армию, а сотни дивизий, танковых, моторизированных. Несмотря на пакт о ненападении, на тысячи обнадеживающих заверений. Слепой видел, и глухой слышал. Они каждый день нарушали границу и в воздухе и на суше. Возьмешь бинокль, поглядишь на ту сторону - и сердце ноет. Какого-нибудь гражданского могла провести их неуклюжая маскировка, но военный-то все замечал. А нам все время твердили: спите спокойно, с немцами у нас договор.
- Кто же так говорил?
- Многие. Наверно, и вы говорили.
- Ну знаешь ли.
- Вы просили откровенно.
- Продолжай.
- Что ж думали в наших штабах? Разве не ясно было, для чего немцы концентрируют войска у нашей границы? Вот вы служили в штабе, ответьте, почему не били тревогу? Ведь врасплох нас застали!
- Может, кто и бил. Только не особенно слушали нас. Все гораздо сложнее, капитан. Да, не так просто. А сколько нашего брата... Э, да что говорить!
- Помню, когда я начинал службу, у нас был комдив Дмитрий Аркадьевич Скворцов, краснознаменец. Умница.
- Полковник наш рожден был хватом,
Слуга царю,
Отец солдатам... -
улыбнулся Волжанин.
- Да, что-то в этом духе. В тридцать восьмом, - продолжал Анжеров задумчиво, - слышим: взяли нашего комдива. Враг народа! Я и сейчас не верю - нет, такой человек не мог быть врагом. Это какое-то недоразумение. Прислали нового комдива, он у нас так до войны и командовал. Плакать хотелось. Чинодрал, криком исходил, а голова пуста. И дивизию растерял в первый же день войны.
- Знавал я Дмитрия Аркадьевича, - вздохнул Волжанин. - Еще кое-кого из военачальников знавал.
Одних уж нет, а те далече,
Как Саади некогда сказал.
- Вы хотели откровенности, - проговорил Анжеров.
- Спасибо за доверие, - поблагодарил Волжанин. - Мне ведь тоже тяжело. В иную ночь так к сердцу подступит, - комиссар в грустной задумчивости покачал головой, но вдруг встряхнулся и, как обычно, бодро закончил: - Но не время! Не время впадать в уныние. И нельзя, не имеем права. Мы за все в ответе. Пусть потом историки определяют виновников неудач, а нам с тобой придется нервы взять в руки и держаться.
- Да, - согласился Анжеров.
- Ну, коли так, пойду-ка я на улицу и посмотрю, что творится там. А ты вздремни хоть часок, тебе завтра многое предстоит.
Волжанин вышел на гранитное крыльцо дворца. У дверей дневалил Андреев. Он козырнул комиссару, доложил как положено.
- Значит, не спишь, солдат? - спросил Волжанин.
- Не полагается, товарищ батальонный комиссар.
- Правильно. Не полагается. Тихо?
- Так точно!
- Ночь-то какая. Тепло. Звезды. Женат?
- Не успел, товарищ батальонный комиссар.
- Оно и лучше. Холостому на войне легче. - И уже задумчиво, про себя повторил: - Да, легче, - и медленно стал спускаться по ступенькам вниз. Андреев слышал, как Волжанин дважды повторил незнакомое имя: - Дмитрий Аркадьевич... Комдив Скворцов... Да-а...
Фамилия эта Андрееву ничего не говорила.
Когда комиссар ложился спать, в город вдруг ворвался глухой гул, который рос и рос, заполняя тишину. Гудели моторы машин. Капитан и Волжанин поднялись, прислушались. Гул нарастал лавиной. Теперь отчетливо можно было разобрать тяжелый топот тысяч солдатских ног по мостовой.
- Что бы это могло значить? - в тревоге спросил Волжанин.
Капитан ответил не сразу и хрипло:
- Наши отходят.
В дверь постучали. В комнатушку вбежал дежурный командир и подтвердил: через город проходят наши отступающие части.
Часом позже со старого костела, возвышавшегося в центре города недалеко от дворца, по отходящим войскам ударил станковый пулемет. Он бил до тех пор, пока не опустели центральные улицы. Анжеров послал к костелу взвод, но попасть туда не удалось - чугунные двери оказались на замке. Пытались сбить пулеметчика танковой пушкой. Не вышло. Тогда комбат послал отделение бойцов на западную окраину города с заданием направлять движение в обход, через предместье Дей-Лиды. Утром в штаб привели сторожа костела. Испуганный хромой старикашка клялся и божился, что никого в костел не пускал, и потрясал, связкой ключей. Но такие же ключи имел и ксендз. Старикашку отпустили с миром, но ключи отобрали. Танкисты вызвались проверить костел. Анжеров направил туда взвод Самуся. Требовалось перебраться в костел, забраться по крутым лестницам внутрь стрельчатой башни. За каждым углом, за каждым выступом смельчаков могла подкарауливать смерть. Один гад мог перестрелять десяток бойцов.
Андреева оставили у входа в костел. Скрипнули массивные чугунные двери, и бойцы скрылись в прохладном полумраке храма. Андреев остался на паперти, меряя ее неторопливыми осторожными шагами. Туда и обратно, туда и обратно. Поднял голову вверх. Мать честная - какая высота! Издалека костел, построенный из красного кирпича, казался легким, стремительно рвущимся ввысь, А вот вблизи это ощущение легкости, воздушности исчезает: он подавляет хмуростью, громадой. Чувствуешь себя возле него козявкой.
"Что ж я хожу на виду у всех? - подумал Андреев. - Так меня и снять недолго. Не часовым оставили, а в засаде". Отошел к ограде, выбрал местечко поудобнее в траве и лег лицом к двери, взял ее на прицел. Ждал.
Вдруг из костела, будто из погреба, донесся какой-то звук. Григорий сначала не разобрал. Снова в гулкой утробе костела отдаленно щелкнуло, словно бы грохнул пастуший кнут. Еще!
Выстрелы!
Потом, приглушенный толстыми стенами, донесся крик.
Андреев напряг внимание. В этот момент что-то с грохотом обрушилось на каменные плиты паперти. Лязг и треск оглушили Григория. Он даже инстинктивно пригнул голову. Когда поднял, то увидел на паперти станковый пулемет, вернее, остатки пулемета: ствол отнесло к двери, колеса укатились в траву. Вертлюг, лишенный колес, задрал хобот недалеко от Андреева.