Она участливо коснулась моей руки.
- Что же крикнула она? Та девушка? - спросил я. - Так и неизвестно?
- Мы старались выяснить. Будто бы девушка крикнула: "Доживете до воли, так передайте, что на "Россомахе""… Ей не дали кончить.
Что же на "Россомахе"? Пленница, видимо, что-то обнаружила, знала что-то важное. Она несла известие нашим и не хотела умереть, не выполнив своего долга. И крикнула, обращаясь к тем, кто, может быть, выживет и вырвется на свободу.
- Партизаны, наверно, обсуждали это событие, строили предположения? - поинтересовался я.
- Да, мнений было много, - сказала Бахарева. - Большинство сходилось на том, что она знала систему оборонительных сооружений "Россомахи". Или какую-нибудь особенность их.
Много позже партизаны помогли бежать из лагеря пленному летчику. В отряде он рассказал, что разговорился однажды со стражником - немцем. Онезорге - кажется, так звали стражника - сказал, что передал девушке перед ее побегом один предмет. Если летчик уловил правильно - кисет. Этот кисет у нее не нашли, когда схватили ее, значит, она успела передать его кому-то из товарищей. И теперь, мол, кисет, надо надеяться, за линией фронта.
- А что еще он сказал летчику?
- Пусть-де русские не думают, что все немцы фашисты. Это летчик хорошо понял.
- Кисет? Может, в нем что-нибудь было спрятано? Послушайте, - вдруг воскликнул я, - случайно к Лямину он не попал? Ведь Лямин был награжден за доставку нашему командованию ценных сведений. Не вместе ли с этой группой он бежал?
- Не знаю. Не спрашивала. Да и летчик, может быть, напутал просто…
- Онезорге, - произнес я. - Любопытная фамилия. Онезорге по-нашему - Беззаботный.
Я вдруг испытал своеобразное чувство. Мне показалось, что я где-то встречался с Онезорге или слышал такую фамилию.
Но память ничего не подсказала мне.
"В кисете могла быть схема, скатанная в комок и спрятанная в табаке, - подумал я. - Схема "Россомахи". Девушка, хоть и передала кисет товарищу, опасалась, вдруг и он не дойдет. И крикнула всем…"
- Вы поговорите с Ляминым, - предложила Бахарева. - Я ведь рассказываю со слов других, а он, может, в курсе сам… Поговорите непременно.
Я уже решил сделать это. И не откладывая. Но сперва мне хотелось узнать о нем и его жене побольше.
- Итак, Лямин и Шапошникова поженились, - сказал я. - Слыхал я об этом. И как же они живут? Счастливы?
- Более или менее, - усмехнулась Бахарева. - Ленка ревнует его дико. И в рыбачество ударилась на этой почве, вы видели. Он, конечно, не без греха, заглядывается на молоденьких, как все вы, мужчины… В Доме культуры ансамбль песни и пляски, кружки кройки и шитья, - представляете, как Ленка переживает. Ужас! Но он от нее не уйдет.
Бахарева болтала, добродушно посмеиваясь, и я не удерживал ее. Вдруг выплывет что-либо, чего мы еще не знаем.
- Плохо ли Лямке! Елена - местная, черногорская. У нее тут дом, доставшийся от родителей, корова, куры. Жалованье администратора не ахти какое, так что… На Украине где-то осталась у него прежняя жена, но с ней все покончено. Так он сам уверяет, и я лично не склонна сомневаться. Худо ли ему в Черногорске!
Я встал.
Прощаясь, она задержала мою руку.
- Извините, вы не хотите именно сейчас зайти к Лямину?.. Он взял несколько дней в счет отпуска и вот-вот укатит на озеро. Я рада вам помочь, и, может быть, со мной вам удобнее…
Она смотрела на меня прямо, искренне. Трудно было заподозрить в этом взгляде заднюю мысль…
- Хорошо, - сказал я.
Тем лучше, пойдем вместе - значит, супруги Лямины не будут предупреждены о моем посещении, о том, что меня занимает тайна казненной пленницы и загадочный кисет.
Я не мог логически связать эти давние события в лагере Ютокса с нынешними, с приходом Бадера, но и разум и чутье повелевали мне не отступаться, искать.
6
Дом Шапошниковой, деревянный, когда-то крашенный, но облезший от сырости, низкий, с выцветшими резными наличниками, стоял на краю города, на огромной, плоской каменной глыбе, треснувшей во всю длину. Глубокая, рваная расщелина словно пощадила дом, обошла его и лишь отделила от соседних построек. За домом - серая ширь реки, которая, там и сям вскипая на порогах, несла свои воды к морю.
Спутница моя дернула железное кольцо. С минуту скрежетали, звенели запоры. Наконец, дверь отворилась.
- Принимай гостей, Лена, - возгласила Бахарева входя.
- Ох, а я в таком виде! - жеманно воскликнула хозяйка. - Сюда, будьте добры.
Одета она была по-домашнему, но опрятно, и оправдываться было вовсе незачем.
- Помешали вам, верно, - сказал я. - Виновата Екатерина Васильевна. Она меня затащила.
- Да уж, от нее не вырветесь, - отозвалась Шапошникова тем же наигранным тоном.
Мы вошли в кухню, пылавшую красной медью старательно начищенных кувшинов и тазов, затем в чистую, просторную горницу в три окна. В простенках висели увеличенные фотографии родственников, дородных поморов и поморок, в черных рамках, украшенных пучками бессмертников.
Лямин сидел в углу и чинил сапог. Поздоровавшись, хозяин попросил нас сесть и вернулся к прерванной работе. Орудовал он толстой кривой иглой усердно, но с какой-то театральной нарочитостью в движениях. Широким, плавным жестом отводил иглу, вскидывал голову и оглядывал нас с улыбкой, как бы говорившей: полюбуйтесь, я и это умею. Никаким делом не гнушаюсь!
- Мы с новостями, - сказала Бахарева. - Пограничники поддержат нас. База у нас на озере будет. Вот, благодарите Тихона Ивановича.
Лямин вскочил с места, вытер свою мягкую, пухлую руку о резиновый передник и протянул мне.
- На лов собираетесь? - спросил я.
- Так точно, товарищ майор, - отозвался он.
Бахарева разглядывала старую олеографию на стене. Ярко раскрашенные сценки из немецких народных сказок: Черный Петер, лесной житель из Шварцвальда, храбрый портняжка, крысы, сожравшие епископа, и нюрнбергский игрушечных дел мастер, изделия которого обрели жизнь. Под картинками - готической вязью - стихотворения. Должно быть, кто-нибудь из дедов Шапошниковой, водивших по морю парусники, купил этот лубок в иностранном порту.
- Не про нас писано, - молвила Бахарева отходя. - Товарищи, я рассказывала майору о Ютоксе. Про ту девушку, о которой потом так много говорили, помните? Вы не вместе бежали?.. У майора дочь была на этом фронте, Татьяна, не вернулась из разведки, так может быть… Вы-то знаете больше.
Лямин повернулся ко мне. Все притихли.
- Да, та девушка была в нашей группе. Называла она себя Анной, - сказал Лямин просто и на этот раз без рисовки. - Но если она была разведчицей, то, вероятно, умалчивала о настоящем своем имени.
- Вполне возможно, - отозвался я. - Любопытно… У нее был кисет какой-то?
Повторять вопрос не пришлось. Что-то дрогнуло в лице Лямина. Или показалось? Он быстро поднялся.
- Извольте, могу продемонстрировать! Мы вам не говорили разве, Екатерина Васильевна?
Он вышел в соседнюю комнату. Там загрохотали выдвигаемые ящики. Через минуту вернулся и подал мне темный кожаный кисет, перетянутый тесемкой, скрученной из двух полосок кожи - красной и черной - с кисточками.
- Храню на память, - сказал Лямин. - Как-никак, награду от командования получил.
- Я уж мыла его, мыла, - прибавила Шапошникова. - Весь в земле был.
Слушая непринужденную, неторопливую речь Лямина, я упрекнул себя за излишнюю подозрительность.
- Память о ней, молодой героине, - продолжал он. - Говорят, видная спортсменка была…
У меня перехватило дыхание. "Ташка? Спокойно, Тихон! - удержал я себя. - Мало ли было спортсменок на войне! Разведчицы, лыжницы. Не отвлекайся, слушай, помни, зачем ты здесь!"
Лямин продолжал. Да, кисет был у нее, у той девушки. Ее нагоняли стражники, но она успела все-таки отдать кисет ему, Лямину. Он не мог помочь ей, безоружный… Ее схватили. Но он довел ее дело до конца, доставил кисет командованию Советской Армии. В кисете была схема одного из узлов сопротивления "Россомахи". На тонкой папиросной бумаге, скатанной в комок.
Сообщая это, Лямин не хвастался. Тут он оказался скромным.
- К сожалению, благодарность досталась мне, не ей, - закончил он.
"Ташка, моя Ташка родная! - звучало во мне. - Неужели это ты! Неужели это твой привет пришел ко мне с этой вещью, неужели в твоих руках она была! Привет через колючую проволоку Ютоксы, через муки и смерть…"
Должно быть, я все же обнаружил свое волнение. Все смотрели на меня. И Бахарева, умница Бахарева выручила меня.
- Да, мы все потеряли близких, - сказала она.
- Ох, не говорите, кошмарные годы, - вставил Лямин, теперь уже с обычной своей театральностью. - Кошмарные! Давайте, оставим грустную материю, - сказал он после паузы и подбросил на руке готовый сапог. - Теперь, я полагаю, ваша очередь рассказывать, товарищ майор.
- И у меня веселого мало, - ответил я.
- Ну, ну! Наши бодрые, мужественные стражи границы! - продекламировал он. - А я хочу к вам на поклон идти, в отряд. Ну, хоть плачь, нет хорошей пьески на пограничную тему. Мечтаю как-нибудь, упорядочив бюджет времени, поживиться фактами, боевыми эпизодами у вас, сесть и попробовать написать.
- Извольте, - сказал я. - Недавно был эпизод…
И я рассказал про Бадера. Историю человеческой жадности и стяжательства, оборванную случайной гибелью.
Лямин, как и остальные, слушал внимательно, но совершенно спокойно.
Я спросил попутно, не знает ли кто, чем угождал Бадер оккупантам. Говорят, был поваром при штабе укрепленного района, на "Россомахе". Но ведь поварское жалованье невелико, дома на него не построишь.