Лил дождь, за ноги цеплялась мокрая трава, они спотыкались о кочки, падали - но добежали до леса. Егорка было приостановился, подышать, но Бирюков увлек его дальше.
Потом они долго шли одни ночным лесом, натыкаясь на деревья, продираясь через кусты, проваливаясь в налитые водой ямки. Ночь была тихая, только все время погромыхивало вдали.
- Уходит фронт, Егорка, - тяжело дыша, с горечью проговорил Бирюков. - Но ничего, малой, догоним.
Набрели на крохотной опушке на брошенную копну прошлогоднего сена, зарылись в него, согрелись. Егорка сунул голову Бирюкову под мышку - стало спокойно и уютно. Будто лежал он рядом с батей на сеновале, в деревне у бабушки.
- Ничего, Егорка, не горюй. Доберемся с тобой до Архангельска.
- До Мурманска, - сонно поправил Егорка.
- Ага. Доберемся, значит. Найдем твоего батю, возьмет он тебя на свой корабль…
- На подлодку, - опять поправил Егорка.
- И будешь ты с ним фашистов бить. За мамку твою, за сестренку, за все ихние нам обиды.
Скользнула по Егоркиной щеке недетская слеза. Последняя слеза в его жизни. Никогда он больше не плакал. Ни в беде, ни в горе. Ни от боли, ни от бессильной ненависти. Только сильно сжимал зубы. А надо - и кулаки…
Лето было в самом разгаре. Но оно не радовало. Свежий запах листвы едва пробивался через гарь пожаров и сражений. Земля, по которой они шли, была разорена и исковеркана войной. Разбитая техника, свежие черные воронки от бомб и снарядов, сожженные деревни, срубленные и посеченные осколками деревья, заброшенные поля. И всюду - убитые войной люди.
Бирюков по дороге вооружился: подобрал автомат, повесил на пояс плоский штык. Сапоги где-то нашел.
Его сильно беспокоила раненая рука, особенно когда они ложились отдохнуть. Он плохо спал, стонал во сне, вскрикивал.
И идти ему было все труднее. А фронт уходил все дальше. И только глубокой ночью, в окружавшей тишине они еще слышали его далекое грозное ворчание. Которое все удалялось и удалялось от них.
А они все шли и шли. Шли по дороге, прислушиваясь. И едва вдали возникал рокот моторов, ныряли в лес, затаивались. Мимо них проходили колонны грузовиков, в кузове которых ровными рядами сидели чужие солдаты в рогатых касках и громко ржали и пели чужие песни. Тянулись, лязгая и грохоча, стальные громады танков с крестами на броне. Проносились открытые штабные машины с офицерами в сопровождении мотоциклистов. Из колясок мотоциклов торчали пулеметы с дырчатыми кожухами. Иногда неспешно шли конные обозы. Иногда брели колонны пленных.
Егорке становилось страшно - такая громадная неумолимая жестокая сила ползла и захватывала страну. Она, эта сила, казалась неодолимой.
- Ничего, Егорка, - жарко шептал ему в ухо красноармеец Бирюков, поглаживая здоровой рукой ствол автомата. - Ничего… Осилим. Не враз, конечно, но свернем фашистскую шею. Вместе с рогами.
- А зачем у них рога на касках? Для страха?
- Трубочки такие, для вентиляции. Чтоб голова под каской не прела, - объяснял Бирюков. - Хорошо они, гады, подготовились. А мы вот запоздали…
Проходила колонна - и они выбирались на шоссе и шли дальше.
К вечеру, когда устраивали ночлег возле разбитого танка, Бирюков сказал:
- Надо бы, Егорий, в село наведаться, кушать-то нам с тобой больше нечего. Как стемнеет, так я пойду, а ты меня тут обожди. Стрельбу услышишь - удирай в лес подальше.
- Я с вами.
- Боишься оставаться? Оно так-то, но там опаснее. На немцев можно нарваться. Тут-то тебе спокойней будет.
- Я с вами, - упрямо повторил Егорка. - У вас рука раненая, плохо одному идти.
Небо стало совсем черным, засияли на нем летние звезды. Все затихло в лесу. Они вышли на край оврага и крадучись направились к селу, которое робко светило в черноте ночи дрожащими огоньками.
Было росно. Ноги у Егорки сразу промокли. Бирюков время от времени останавливался, прислушивался, вглядывался в темноту.
Они вышли на край поля. Деревня - рядом, рукой подать.
- Хальт! - вдруг разорвал тишину не то испуганный, не то злобный возглас. И вспыхнул во тьме яркий свет.
Бирюков столкнул Егорку в овраг: "Затаись!" - и, вскинув автомат, ответил на окрик короткой очередью.
Егорка скатился на дно оврага, забился в кустарник. Над ним вспыхивало, гремели выстрелы, слышались крики. Постепенно выстрелы стали удаляться. Залаяли собаки. Ударили еще выстрелы, и все стихло.
Егорка понял, что Бирюков нарочно побежал, отстреливаясь, в другую сторону - отвел от него немецких солдат.
Он вернулся к разбитому танку, свернулся в клубочек на лапнике, который они настелили, готовясь к ночлегу, и всю ночь пролежал без сна.
Он остался один… Совсем один. Раздетый, голодный, уставший. Среди врагов.
Так и шел Егорка в далекий город Мурманск. Прошел всю захваченную врагом Белоруссию, часть России. Перешел линию фронта.
Наши бойцы встретили его радостно, жалели Егорку, уговаривали остаться в части сыном полка.
- Мы тебе обмундировку сошьем, - басил усатый и толстый старшина, - сапожки подберем.
- Я тебе карабин свой подарю, - обещал молоденький сержант.
Но ни участие и забота, ни шинелька, ни даже карабин не соблазнили Егорку.
- Я к бате пойду. Он у меня один остался.
Его вымыли в походной бане, накормили, подлатали одежонку, собрали мешочек продуктов на дорогу.
Командир полка даже выдал ему на всякий случай странную справку-сопроводиловку: "Сим удостоверяется, что рядовой Курочкин Е.И. направляется в распоряжение капитана Северного флота Курочкина И.А. Прошу не препятствовать и оказывать всяческое содействие. Полковник Ершов".
И пошел Егорка дальше, до самого синего моря…
Где-то его брали попутные машины, обозники, но чаще всего он шел пешком, бесконечными дорогами - шоссе, проселками, тропами.
Заходил в села и деревни. Его кормили, устраивали на ночлег, давали одежонку взамен износившейся. Несколько раз предлагали остаться в семье, сыночком. Но он упорно шел к своему отцу. Туда, где громил он врага на далеком море.
Несколько раз его задерживали, отправляли в детский дом. Егорка не противился. Отсыпался, подкреплялся, копил сухари на дорогу. И, отдохнув, окрепнув, снова уходил в свой путь.
Перезимовал в артиллерийском полку. А попал в него снова переходя линию фронта (опять догнала война). Осенью это было. Подошел Егорка осторожно, как зверек, к речке, за которой уже были наши. А на этой стороне концентрировались немецкие части, готовили наступление.
Егорка высмотрел, где у них орудия, где пулеметные гнезда, где, в рощице, затаились танки, как идут траншеи, и все это срисовал на кусочки бересты огрызком химического карандаша.
И темной ночью, в ледяной осенней воде, прихватив бревнышко, переправился к своим.
Встретили Егорку, как родного, обсушили, переодели, накормили. А когда он свои "кроки" командиру полка представил, тот разве что со своей груди орден ему не снял. Очень ценные сведения добыл пацан. Наутро по его картинкам ударила полковая артиллерия, наступление немцев было сорвано. Комполка в самом деле направил представление на Егорку. А он в полку прижился, пользовался там любовью и уважением не только как ребенок, но и как отважный разведчик.
Дважды уходил, в рваненьком пальтишке, в тыл к немцам. Бесстрашно уходил. У кого в сердце ненависть, там страха нет.
Да и шустрый был парнишка, сообразительный не по годкам, видно, быстро его война повзрослила. Разведчик из него получился внимательный. Детский глаз, он вообще зоркий.
Опасное дело, конечно. У солдат сердца за него тревогой сжимались. Но обходилось. Так, получал Егорка иной раз пинка под зад, шелобан в лоб… А иной раз - и кусочек хлеба со шпиком. Который он брал с "благодарностью", но, едва отходил в сторонку, тут же его брезгливо выбрасывал.
Но вот как весна в силу вошла, снова Егорка двинулся на север. И орден его не застал, и комполка усыновить его, как собирался, не успел.
Пошел дальше Егорка…
И пришел. У ворот военно-морской базы его остановил краснофлотец с винтовкой, с красной повязкой на рукаве и в каске с красной звездой.
- А ну стой! Кто таков? Хода нет!
Егорка все объяснил. Часовой удивился, не поверил, но вызвал вахтенного офицера.
- Товарищ лейтенант, вот малец образовался, до капитана Курочкина. Говорит, вроде, сынок его.
Лейтенант как-то странно взглянул на Егорку, потрепал ему отросшие кудри:
- Откуда ж ты взялся?
- Из-под Гродно.
- Будет врать-то! - рассердился часовой. - Полстраны он прошел! Как же!
А лейтенант поверил.
- Лодка капитана Курочкина, - сказал он, - в настоящее время выполняет боевое задание. Вернется через две недели. А ты пока на моем корабле побудешь. - И привел Егорку на свой торпедный катер. Вызвал боцмана:
- Это сын капитана Курочкина. - Боцман тоже как-то странно, растерянно кивнул. - Баня! Ужин! Отдых!
- Есть!
Боцман - громадный моряк в брезентовой робе - сам отмыл Егорку от дорожной грязи, постриг, поставил перед ним громадную миску, из которой, как из трубы парохода, валил густой ароматный пар.
- Флотский борщ, Егорка! - похвалился боцман. - Едал такой? То-то. Держи ложку в одну руку, а в другую хлеб. Наворачивай, Егор Иванович.
Борщ был алый, жгучий, пламенно горячий - аж слезы вышибал.
- То-то! - гордился боцман. - А ты чесночком закуси - полезный витамин. Флотский борщ без чеснока все равно что винтовка без патронов. А, знаешь, Иваныч, почему он флотский называется?
- Знаю, - Егорка положил ложку на край миски, отдохнуть. - Потому что он на морской воде сварен. И из морской капусты.