Лида начала отставать, и я решил, сделать привал. Не сразу нашлось сухое место, не сразу увиделось поваленное дерево, на которое можно присесть.
Завернув самокрутку, затянулся махрой, и опять её вкус и запах возвратили меня в прошлое, да и этот чёрный лес, эти разводы воды, топкая грязь вернули в весну сорок второго, в черновскую рощу, что была передовой. Только там в ароматы весны вмешивались другие запахи - гари, дыма и тления. Но и тогда плыло над нами это не шибко голубое небо с бегущими неспешно облаками. Было и то, чего нет сейчас, - нестерпимое желание жить и ощущение, что, когда окончится война и ты останешься живым, тебе предстоит какая-то необыкновенная жизнь, неохватимо громадная любовь и такое счастье, которого и не представляешь…
Увы, ничего такого не получилось… Хоть и кончилась война, хоть и остался я живых, но вот такого, о чём мечталось где-нибудь в землянке, не наступило…
А через несколько лет после войны уже начал задумываться, что счастье-то, наверно, было как раз тогда, в те трудные кровавые годы, когда делал ты настоящее дело, преодолевая всё. Может, в этом преодолении и было счастье? А сейчас не нашёл я себе такого вот дела, ради которого можно было пойти на всё - на, трудности, на лишения… Да, в жизни человеческой необходима, видать, какая-то сверхзадача. Она была у меня в юности, и её нет, пожалуй, у меня сейчас.
Лида, видно, поняв, что я о чём-то задумался, не прерывала мои размышления, а, молча разлила кофе и протянула мнe стаканчик.
Она вроде, действительно всё понимает. С такой женщиной было бы легко. Я всегда боялся, что попадётся такая, которая непременно будет лезть в душу, теребить по пустякам… Потому, верно, и не связал пока ни с кем свою, жизнь. Да нет, не потому… Просто не полюбил никого, пo-настоящему. Слишком долго сидела боль и обида на не дождавшуюся меня во время войны женщину.
- Лида, - неожиданно для себя спросил я. - Неужели за все эти годы вам не хотелось кого-то полюбить?
- Почему вы вдруг спросили об этом? Мне казалось, вы думали совсем о другом.
- Да, о другом… Но, наверное, потребность в любви, большой, настоящей, таится в каждом из нас?
- Даже в вас? - улыбнулась Лида.
- Чёрт возьми, может быть.
- Конечно, хотелось, - ответила она просто. - Но вы знаете, что война не оставила большого выбора женщинам моего поколения. А потом это желание как-то не выходило за рамки очень смутного ощущения…
- Не было объектов? - сморозил я.
- Видимо.
"Прохладны вы, наверное, по темпераменту, миледи, - подумал я, - а то бы нашлись объекты", - но вслух спросил:
- Очень устали?
- Нет, не очень.
Я немного отглотнул из фляги и задымил… Мысли мои вдруг повернулись совсем на другое: а если я сейчас её поцелую? Как она отреагирует? Влепит пощёчину? Нет, наверно… Мне показалось занятным прижаться к нецелованным двадцать лет губам. Хотя что я? Неужто и вправду думаю, что её верность капитану достигла таких границ? Нет, были у неё, наверное, и легкие романы, и связи… Откуда сейчас такие женщины? Нелепость! Чушь! Я придвинулся к Лиде и коснулся ногой её колена. Она сразу поднялась.
- Вы уже отдохнули? - спросил я.
- Да, пойдемте…
- Ну что ж, пойдемте, - вздохнул я.
Просвета в лесу всё не виделось, и мелькнула мысль, что идём, может, мы не по той дороге. И по времени и по пройденным километрам пора бы уже дойти до Усова.
Овсянникова достигал я только в послевоенных снах, но почему-то оно оказывалось не простой русской деревенькой, домишки и сараи которой я видел через овсянниковское поле, а развалинами какого-то города, с фонтаном в центре, заполненным немецкими трупами, и кирпичными зубцами какой-то башни… Всё это из другой были, но почему-то влезало в сны об Овсянникове. И дорога, которой шёл в снах, тоже была другой, не той, какой шёл в сорок втором… Но сны бывали очень яркие, повторялись часто, потому и помню их до сих пор.
Что я жду от встречи с этими деревнями? Сам не знаю… Опять кольнуло в сердце, и я остановился.
- Я не жалею, Лида, что взял вас. На этой дороге одному было-бы неприятно загнуться. По ней, наверное, месяцами никто не проходит и не проезжает. - Я прижал руку к груди.
- Вам плохо? - встревоженно спросила она.
- Сейчас пройдёт, - сказал я мягко, тронутый её тревогой. - Уже прошло… Потопали дальше.
Сказал я бодро, а сам подумал, что моя довольно беспорядочная жизнь с работами по ночам рано или поздно скажется и, пожалуй, пора уже вводить какой-то хоть самый элементарный режим.
А дорога всё петляла из стороны в сторону, иногда разливаясь целыми озерками голубых луж, которые обходить приходилось, далеко заходя в лес. Но ужe светлело впереди, и, видимо, выйдем мы скоро к Овсянникову. И верно, вскоре лес перешёл в подлесок и увиделись дома деревни, но какой? Овсянникова же не было. Значит, Усово.
Выйдя к деревне, я увидел слева овсянниновское поле, а впереди три домика - всё, что осталось от Чернова.
- Вот вам Черново, - сназал я Лиде и показал рукой. Лицо её дрогнуло и побледнело. - А здесь, в Усове, были немцы…
Очень близким показалось мне расстояние от Усова до Чернова. Двадцать лет тому назад оно было непреодолимо и мерилось не метрами… И Черново, в которое мы вступили в феврале сорок второго, была довольно большая деревня, почти не побитая и не сожжённая немцами при отступлении. Я помню, было два ряда домов и между ними улица, усаженная липами…
Сейчас я увидел две чёрные липы и только три избы… В одну я зашёл, оставив Лиду у крыльца, где она присела и стала осматриваться, ища глазами что-то похожее на могильный холмик, но я-то уже увидел, что ничего такого нет и в помине…
- Здравствуйте, - сказал, входя в избу, поднявшейся мне навстречу женщине.
- Здравствуйте, - ответила она, удивленно меня оглядывая (нечасты, видать, тут чужие люди).
- Я из Москвы. Воевал здесь в сорок втором году. Вот мой паспорт. Наверное, мне придётся просить у вас разрешения переночевать. - Я вынул паспорт и протянул. Она взяла и передала лежащему на печке парню.
- Посмотри, Валя, документ… Значит, здесь воевали? А помните танк, подбитый в овсянниковском овраге?
- Конечно. Ещё танк в роще был подбитый.
- Валя, не смотри на документы, ясно всё. Конечно, приют дадим вам. О чём разговор. Валя, слезай. Принеси молока.
- Я не один. Со мной женщина. Её жених тут погиб. И должна быть могила… в десяти метрах на восток от одиноко стоящего дерева… Нет могилы?
- Нет вроде. И когда вернулись мы сюда, тоже ничего не заметили. Вы когда в Черново вошли?
- В феврале.
- И цело оно было?
- Да только несколько домов сожжено. Сарай большой стоял, вон там, внизу. Но его в первую же ночь… разбило.
- А ещё большой сарай левее?
- Нет, не было уже.
- Ну ладно, зовите свою попутчицу-то. И молочком угощайтесь. Что это надумали через столько лет?
- Потянуло. А вас угнали немцы?
- Да. За Овсянники, недалеко… Снаряды ваши до нас долетали, мины. Видали даже, как шли вы цепями на Овсянники, как падали… Господи, жалели-то как мы вас… Сюда только наша семья вернулась.
- А остальные?
- Кто куда. Кто в город подался, кто вообще сгинул…
Парень тем временем принёс крынку молока и поставил её на стол.
- Вот он, Валентин, сорок второго как раз года рождения. И от всего пережитого - и бомбёжек, и стрельбы, ну и моих мук - заикается сейчас здорово… В Усове-то тоже местных нету, все приезжие, - продолжала хозяйка.
Я вышел и позвал Лиду. Она вошла, поздоровалась и присела. Хозяйка посмотрела на неё, покачала головой.
- Не было тут могилы никакой. Не было. Когда мы вернулись, вся земля нарыта была воронками, Может, и был холмик какой, так долго ль его разметать разрывами.
В окошко было видно какой-то бугорок земли, и мне показалось, что именно там была землянка комбата, Я спросил.
- Да-да, землянка была. А до войны яма силосная. Я вышел из избы… Неужели это всё было, было?
- Лида, - сказал я вернувшись. - Я пойду на бывшую передовую. А вы пока отдохните здесь.
- Вас проводить? - спросила хозяйка.
- Да нет. Найду я. Разве можно забыть такое.
- Лес-то черновский порубили сильно. Видите, елей-то нет совсем. Зато яблони дикие в лесу выросли. Наверное, солдатики получали в посылках, вот из семечек-то и пошли яблоньки. Не узнаете лес. Может, все-таки проводить?
- Спасибо, не надо.
- Можно мне с вами? - спросила Лида. - Или я вам буду мешать?
- Вы устали, наверное?
- Нет. Можно?
Я пожал плечами… Неужели не ясно ей, что туда мне надо пойти одному.
- Знаете что, Лида, давайте поищем могилу… Эта бумажка у вас с собой?
- Да.
- Одиноко стоящее дерево… Где тут могло быть одиноко стоящее дерево? - спросил я хозяйку.
- Вы идите, а мы тут пораскинем мозгами. Может, вспомню я… Хорошо? - обратилась она к Лиде.
- Хорошо.
- А он пусть идёт. Ему там без нас будет, что вспомнить. Идите.
Я вышел из избы и подался сразу вправо. Где-то на опушке, близ Чернова, стояла артиллерийская батарея. Какие-нибудь следы от неё должны остаться. А от неё я уж сориентируюсь.