Варшава - Владимир КОЗЛОВ

"Варшава" – роман о ранних годах дикого (бело)русского капитализма, о первых "сникерсах" и поддельных, но таких дорогих сердцу джинсах Levi's, о близкой и заманчивой Европе и о тяжелой, но честной жизни последнего поколения родившихся в СССР.

С другой стороны, это роман о светлой студенческой молодости и о первой любви, которая прячется, но светит, о неплохих, в общем-то, людях, которые живут рядом с нами. И о том, что надежда всегда остается, и даже в самом банальном и привычном может мелькнуть настоящее.

Владимир Козлов
Варшава

I

Открываю глаза, рассматриваю трещины на высоком потолке. За окном гремит трамвай, останавливается, открываются двери. Звучит искаженный динамиком голос: "Следующая остановка – площадь Бядули".

Спрыгиваю с дивана, подхожу к окну. Старый красно-желтый трамвай трогается, дрожат провода. Из кафе "Глинтвейн" выходит дядька в белой рубашке, поворачивает к военному кладбищу.

В квартире тихо. Иван Петрович и Вера Сергеевна – на даче. Мама – их двоюродная племянница, она попросила, чтоб я пожил у них на вступительных экзаменах.

Натягиваю синие джинсы – поддельный "Levis" из Китая – и иду на кухню мимо запертых дверей в спальню и кабинет.

Большая кухня вся захламлена. Ведра с огурцами, пустые банки, пластмассовые крышки. На столе – кучка топинамбуров, "земляных груш". Их выращивает на даче Вера Сергеевна. Я пробовал – не понравились.

Включаю электроплиту с кривыми конфорками, ставлю чайник. За окном чирикают птицы.

Отрезаю кусок батона, намазываю вареньем. Капля стекает на стол, я вытираю ее пальцем.

На стене – календари на этот год, на девяносто первый и на девяностый. На девяностом улыбается стюардесса в пилотке. "Летайте самолетами Аэрофлота".

Сыплю в чашку грузинский чай из квадратной пачки, наливаю кипяток. Несколько чаинок плавают на поверхности.

Захлопываю дверь, спускаюсь по лестнице. Воняет мочой. По вечерам на площадке второго этажа тусуется компания подростков, они поют под гитару Цоя и "Чайф". Мне слышно их, когда я зубрю устные темы по английскому.

На улице поворачиваю налево, к институту. Все дома здесь – серые, сталинские. Смотрю на свое отражение в витрине гастронома. На белой майке – рисунок: джинсовый чувак на мотоцикле.

У входа в иняз толпятся родители, громко разговаривают, махают руками. Внутрь их не пускают. На газоне лежат три чувака в костюмах. Рядом валяются их рюкзаки.

Показываю паспорт и экзаменационный лист чуваку с красной повязкой, прохожу в фойе.

К доске объявлений – не пробиться. Из толпы вылезает Аня из моей группы. Она пахнет духами и потом, губы накрашены ярко-красным. Я говорю:

– Привет. Что тебе по диктанту?

– "Четыре". А тебе?

– Еще не смотрел.

– Ну ладно, пока. Удачи.

– Спасибо.

Проталкиваюсь к отпечатанным на машинке листам, нахожу свою группу, "А-15". Мне – "пять". Рядом разговаривают две девушки.

– Нет, я уже третий раз поступать не буду.

– И я тоже. Пошло оно все на фиг – только мозги сушить… Посмотри на эту козу – оделась, как будто в ресторан.

Они смотрят на загорелую девушку в черной кружевной блузке. Под блузкой – черный лифчик.

Спускаюсь в переход, захожу в "Энергию". В магазине – чужой, "импортный" запах. Пацаны лет по десять разглядывают видики – тридцать тысяч и дороже. Из аудиокассет самые дешевые – "Fuji" по двести.

В метро душно, воняет. Рядом со мной – два мужика. Один – лысый, с бородой, у другого – длинные седые волосы и закрученные кверху усы. Седой говорит:

– Незалежнасть – гэта як божы дар для усих беларусау.

– Да, при всех минусах, это уникальный шанс. Хватит, пожили уже под поляками, потом под москалями. Теперь есть шанс стать полноценной европейской страной.

– Няма нияких праблемау, Сяржук, нияких праблемау.

В переходе на Октябрьской захожу в новый "комок", говорю продавщице:

– Можно посмотреть вон те солнечные очки – за двести пятьдесят?

Она кивает, вытаскивает очки с круглыми стеклами из прозрачного пакета, подносит зеркало. Очки смотрятся классно. Я отдаю продавщице деньги, сдираю со стекла наклейку "ultraviolet protection".

В ГУМе – новый отдел: "товары за СКВ". Джинсы, куртки, кроссовки. Возле кассы висит "косуха" с красной подкладкой, на ценнике – "100$/15000 руб.".

На улице, у палаток с канцтоварами, усатый мужик продает на разлив лимонад. Даю ему три десятки, он берет полуторалитровую бутылку с этикеткой "Orange" и пластиковый стакан. Я поднимаю глаза, смотрю через очки на небо. Облака кажутся серыми тучами.

II

Стою у окна. Дождь. По стеклу размазались капли. Дядька с портфелем идет к "москвичу-412". В комнате – холодно, отопление включат только пятнадцатого октября.

Тети Нины, хозяйки, нет дома – с утра поехала в ларек к хлебозаводу за свежим батоном. На кухне бубнит радио. В туалете шумит вода.

Не спеша сую тетради в рюкзак – первой пары сегодня нет. Ручка падает на пол, я наклоняюсь. Под столом – три пустых молочных бутылки и хлопья пыли.

На остановке – два пацана с ранцами и дед с мешком. За пятиэтажками дымят трубы. Из-за магазина хозтоваров выезжает трамвай.

Я сажусь на продавленное сиденье, складываю зонтик, достаю из рюкзака тетрадь. Учу устную тему "My Day Off" – "Мой выходной".

В переходе у таксофонов курит чувак в грязных джинсах.

– Слушай, можно тебя на минутку?

Я подхожу.

– Братан, ты здесь учишься, да?

– Ага.

– Понимаешь, такое дело… Пацаны вчера освободились, надо помочь… Рублей пятьдесят, а?

– У меня столько нету.

– А сколько есть?

– Пятьдесят, может, и есть, но мне на обед надо…

– Ладно, не жмись ты. Пацаны только откинулись, а тебе – пожрать. Дай хоть двадцатку…

Я достаю кошелек, вынимаю две бумажки со скачущим зайцем, отдаю ему.

– Ну, спасибо. Ладно, давай.

Он сует мне руку, я жму ее, поднимаюсь по ступенькам.

К институту движется народ. На пятачке у входа – толпа курящих.

Английский – в четыреста первой. Я сижу за последним столом. На стене накорябано ручкой: "Хочу устроиться на работу, телефон 71-91-03". Рядом – другим почерком: "Соси банан".

Впереди Карпенко говорит Рублевой:

– В воскресенье ходили на "Динамо", малому за курткой. Двадцать пять баксов, представляешь? В пятом классе пацан. А я заикнулась, что хочу дубленку, так они заныли – денег нет, денег нет.

– А мне мои железно пообещали новые джинсы. В эти выходные идем на "Динамо", но я сначала похожу по "комкам" – вдруг что нормальное будет. Я летом купила в "комке" светлые джинсы, "ливайс". Почти, как настоящие. Здесь, недалеко от института…

– За сколько?

– Не помню, летом еще. Тысячи полторы – максимум.

– А в каком магазине? В том, что прямо на проспекте?

– Нет, за "Тортами", знаешь? Пройти "Торты", кинотеатр "Мир", и в следующем доме…

Карпенко – симпатичная брюнетка с короткой стрижкой, а Рублева – уродка, носатая, неприятная. Правда, фигура – ничего, особенно грудь.

Звенит звонок. Я поворачиваюсь к окну. На пятом этаже дома, где аптека, у окна стоит тетка. Я вижу ее каждый раз, когда у нас пара в этом корпусе.

Заходит Кузнецов. Ему лет двадцать восемь, в черном свитере и светло-синих джинсах.

Мы привстаем, садимся. Кузнецов подходит к окну.

– Все стоит тетя. Мы учились – стояла, теперь вот вы…

– Учиться хочет, – говорит Липатов. – Спик инглиш. Наверно, поступала в иняз раз десять, и не поступила. Теперь вот смотрит и давится слюной.

Я открываю последнюю страницу полуобщей тетради, закрашиваю клетки через одну.

Кузнецов садится за стол, смотрит на нас.

– Знаете, я утром делал два часа синхронного перевода… В общем, чувствую себя, как выжатый… апельсин. Так что, давайте поработаем в щадящем режиме. Мы же с вами на одной стороне, хотя формально и по разные стороны кафедры.

Некоторые улыбаются, отличница Трофименкова морщится.

– А вообще, сейчас для переводчиков лафа, можно сказать, – говорит Кузнецов. – Особенно с английским. Можно зарабатывать очень неплохо, в энное количество раз больше, чем, скажем, те, кто находится по эту сторону кафедры.

Он встает из-за стола, идет по проходу. У Голубовича вместо закладки – календарик с "мицубиси".

– Что, голубая мечта? – спрашивает Кузнецов. Голубович надувает губы, дергает плечами. – Тысяч десять "зеленых" стоит, не меньше.

Конкина спрашивает:

– Юрий Николаевич, а это правда, что со следующего года обучение будет на белорусском?

– Вообще, слухи такие ходят. От наших правителей можно ожидать чего угодно. То они, извиняюсь за выражение, задницу Москве лизали, то вдруг все стали ярыми националистами. Сейчас даже мультфильмы на белорусский переводят. Видели? Я вчера включил телевизор – там "Калыханка", и в ней мультфильм – на белорусском.

Конкина говорит:

– А как мы будем, если белорусский введут?

– Ну, как будем, как будем… Выучим. В школе все учили, вспомним, освежим… Будете знать еще один европейский язык. – Он хмыкает.

Мою руки холодной водой в туалете на втором этаже. Рядом курит препод с нашего факультета – он ведет у сто восемнадцатой группы. В костюме, белой рубашке, волосы стянуты в хвост. Он кладет сигарету на край раковины, вынимает из кармана калькулятор, начинает считать.