– Здешняя белая структура власти старается сохранять статус-кво. Они твердят мне, мол, не раскачивай лодку, но я все равно раскачиваю – лишь так можно их расшевелить. Нельзя ни на минуту ослаблять давления, иначе сами рассеем свои силы. Луисвилль – не Бирмингем, – добавляет он. – На мой взгляд, у нас есть вера в то, что происходящее у нас дурно с моральной точки зрения. Не будь у нас такой веры, вот тогда у нас возникли бы истинные проблемы.
Reporter, № 29, 19 декабря, 1963
СТРАХ И ОТВРАЩЕНИЕ НА СУПЕРКУБКЕ
Беспощадные заметки несостоявшегося фаната… Один на один с "Окленд Рейдере"… Нокаут в Хьюстоне… Профессиональный футбол пошел на поправку?.. Невнятные и гневные разглагольствования о Техасе, Иисусе и политической реальности НФЛ… Станет ли Рон Зиглер новым специальным уполномоченным?
I
"… И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное…"
Откровение Иоанна Богослова, 20:15
На эту тему я прочел проповедь с балкона двадцатого этажа отеля "Хаятт-Ридженси" в Хьюстоне утром 8-го суперкубка. Помнится, потребность глаголить накатила на меня перед рассветом. Днем раньше на плиточном полу мужской уборной в бельэтаже отеля я нашел религиозный комикс под названием "Кошмар демона" и слова для моей проповеди взял как раз из этого низкопробного трактата.
Хьюстонский "Хаятт-Ридженси" (как и прочие, спроектированные архитектором Джоном Портменом в Атланте и Сан-Франциско) – нагромождение из тысячи номеров, возведенных вокруг гигантского вестибюля высотой по крайней мере в тридцать этажей и с вращающимся баром-веретеном на крыше. Внутри отель представляет собой акустический колодец. Выйдя из своего номера, можно с внутреннего балкона (в моем случае на двадцатом этаже) полюбоваться на затененный пальмами в кадках лабиринт из дерева и искусственной кожи в фойе на первом этаже.
Закрывают в Хьюстоне в два ночи. Есть и ночные бары, но бар "Хаятт-Ридженси" к ним не относится. А потому – когда меня охватило желание произнести на рассвете речь – в фойе подо мной ползало эдак с двадцать людей-муравьев.
Прошлым вечером это пространство кишело пьяными спортивными комментаторами, бессердечными проститутками, случайными дегенератам и жуликами (почти всех мастей), а еще легионом мелких и крупных "жучков" со всей страны. Эти последние, стараясь не бросаться в глаза, шныряли в пьяной и склочной толпе в надежде вырвать сиюминутную ставку у какого-нибудь бедолаги, набравшегося до стеклянности и готового выложить денежки, предпочтительно четыре-пять тысяч крупных, на "его мальчиков".
Около шести на "Майами" в Хьюстоне ставили и больше, но к полуночи субботы почти все из двух тысяч или около того пьяных в фойе "РидЖенси", официальной штаб-квартиры и пресс-центра нынешнего восьмого ежегодного суперкубка, были абсолютно уверены, что именно произойдет, когда в воскресенье дойдет до дела на отсырелом от тумана искусственном дерне стадиона Университета Раиса приблизительно в двух милях к востоку от отеля.
* * *
Ах… нет, подождите! С чего это разговор пошел об азартных игроках? Или о тысячах проституток и пьяных спортивных комментаторов, бурлящей толпой набившихся в фойе хьюстонского отеля?
И какой извращенный импульс толкнул профессионального спортивного комментатора проповедовать из Книги Откровений на рассвете супервоскресенья?
Сам я на то утро проповедь не планировал. Если уж на то пошло, даже в Хьюстон ехать не намеревался… Но теперь, вспоминая тот приступ, вижу своего рода неизбежность. Вероятно, это была лихорадочная и тщетная попытка как-то объяснить мое исключительно путанное отношение к Богу, Никсону и Национальной футбольной лиге: в голове у меня они уже давно неразрывно слились в какую-то дьявольскую троицу, за последние несколько месяцев причинившую мне бед и головной боли больше, чем Рон Зиглер, Хьюберт Хамфри и Питер Шеридан, вмести взятые, за год разъездной предвыборной кампании.
Или, признаю, дело, возможно, было в нутряной потребности публично отомстить Алу Дэвису, генеральному директору команды "Окленд Рейдере"… Или, может, в непреодолимом желании покаяться, дескать, с самого начала я был не прав, хотя бы в малости соглашаясь с Ричардом Никсоном, особенно по части профессионального футбола.
Как бы то ни было, проповедь, очевидно, перла из меня уже довольно давно… и по причинам, в которых я до сих пор не уверен, прорвалась наконец на рассвете супервоскресенья.
Минут тридцать я орал дурниной, разглагольствовал и вещал о тех, кто вскоре будет сброшен в озеро огненное за самые разные низкие преступления, проступки и общую мерзость. Моя филиппика сводилась к огульному обвинению почти всех, ночующих на тот момент в отеле.
Когда я начал, большинство спало, но, будучи доктором богословия и рукоположенным пастором Церкви Новой Истины, сердцем я знал, что я лишь сосуд – точнее, орудие – некоего высшего и более могущественного гласа.
Восемь долгих и унизительных дней я болтался по Хьюстону с ордой прочих профи, занятых общим делом: а именно бездельничал, по уши накачиваясь поставленным НФЛ алкоголем и выслушивая бесконечные потоки самых убогих и глупых помоев, какие когда-либо изрыгал человек или зверь. И наконец, утром в воскресенье, эдак за шесть часов до первого вбрасывания, адский внутренний конфликт довел меня почти до исступления.
Я сидел один в номере, смотрел погоду по телевизору, как вдруг ощутил исключительно сильный укол в основание позвоночника! "Мама дорогая! – подумал я, – Что это… пиявка? Что, помимо всего прочего в этом треклятом отеле еще и пиявки"? Сорвавшись с кровати, я обеими руками начал скрести поясницу. Штуковина, казалась огромной, наверное, футов восемь-девять, и она медленно ползла по позвоночнику к шее.
Последнюю неделю я недоумевал, с чего это мне так хреново, но мне и в голову не приходило, что все это время гигантская пиявка сосет у меня из поясницы кровь, а теперь она ползет к мозгу… А будучи профессиональным спортивным комментатором, я знал, что, если тварь доберется до моего спинного мозга, мне конец.
Это стало началом серьезного конфликта, ведь я осознал (учитывая, что за тварь ползла у меня по спине и как скоро, очень скоро это радикально изменит мое представление о журналистской ответственности), что две вещи надо сделать немедленно. Во-первых, прочесть проповедь, которая уже неделю зрела в меня в мозгу, а после метнуться назад в номер и быстро написать вводную для репортажа о суперкубке.
Или, может, сначала написать вводную, а потом произнести проповедь. Так или иначе, нельзя терять времени. Тварь уже поднялась на треть спины и двигалась с приличной скоростью. Рывком натянув трусы, я выскочил на балкон к ближайшему автомату со льдом.
Вернувшись в номер, я пересыпал лед в стакан и, налив до краев "Дикой индюшки", начал перелистывать страницы "Кошмара демона" ради духовного трамплина, с которого сигану в нужном направлении. Еще бегая за льдом, я решил, что у меня хватит времени обратиться к сонной толпе, но не настучать вводную до того, как адский кровосос заберется мне в мозг… А что, если выйдет еще хуже? Что, если солидная доза виски замедлит ползучую тварь настолько, что лишит меня последней отговорки, почему я вообще не попал на матч, совсем как в прошлом году?
Что? Я проговорился? Или пальцы меня предали? Или я только что получил профессиональную подсказку от моего старого приятеля Mr. Natural?
Да, конечно. Когда дело принимает крутой оборот, становится круто. Это Джон Митчелл сказал – незадолго до того, как бросил работу и со скоростью девяносто миль в час рванул из Вашингтона на лимузине с шофером.
Я никогда не испытывал особого сродства с Джоном Митчеллом, но тем паршивым утром в Хьюстоне стал к нему как никогда ближе: ведь он в конце-то концов профессионал и, увы, я тоже. По крайней мере, у меня есть горсть журналистских удостоверений, где утверждается именно это.
И, пожалуй, именно простой профессионализм решил мою проблему, которая до того момента, как я вызвал из небытия гнусный дух Джона Митчелла, требовала отчаянного выбора между проповедью и вводной, втиснутых в невозможно короткое время.
Когда странности множатся, странность становится профессией.
Кто это сказал?
Подозреваю, кто-то из Kolumbia Journalism Reviev, но доказательств у меня нет… да и вообще какая разница. Между профессионалами существует связь, которая в определениях не нуждается. Во всяком случае, не нуждалась в то воскресное утро по причинам, обсуждать которые на тот момент не требовалось, ведь внезапно мне пришло в голову, что я уже написал вводную к нынешнему суперкубку: в прошлом году я писал ее в Лос-Анджелесе. И после поспешного пролистывание вырезок в толстом конверте с надписью "Футбол-73" она объявилась как по волшебству.
Выхватив ее из конверта, я лениво напечатал на чистом листе: "Суперкубок – Хьюстон 74 года". Необходимая правка оказалась небольшой: заменить "Миннесота Викинге" на "Вашингтон Рэдскинс". Если не считать этого, вводная столь же подходила для матча, который начнется часов через шесть, как и для того, который я пропустил в Лос-Анджелесе в январе 73-го.
"Точечная атака "Майами Долфинс" оттоптала яйца "Вигингам" Миннесоты сегодня, топча и вбивая один за другим точным ударом молота в середине в сочетании с прицельными пассами на середину и многочисленными отбойными тач-даунами у обоих ворот…"
Мою работу прервало звяканье телефона. Сорвав трубку, я ни слова не сказал тому, кто был на другом конце, и начал давить на кнопку оператора отеля. Когда девушка наконец подключилась к линии, я очень спокойно произнес: