У меня шевелится мыслишка о связи между суперкубком и "Аllman brothers" – диковатая музыкальная тема, которая проникает во все треклятые статьи, которые мне выламывают руки написать. Звук "Allman brothers" и дождь. В прошлом году шел дождь, заливая балкон моего тускло освещенного номера гостиницы на Сансет-стрип в Голливуде… И опять-таки дождь за окнами офисного здания в Сан-Франциско, где я наконец печатал "статью".
А теперь, почти год спустя, основное, что я помню про суперкубок в Хьюстоне, – дождь и серый туман за окном очередного гостиничного номера и одурелый звук "Allman brothers" из все того же магнитофона, какой был у меня в прошлом году в Лос-Анджелесе.
И о том, и о другом матче вспомнить почитай нечего – во всяком случае такого, о чем стоило бы писать, и часы на стене снова напоминают, что скоро сдавать материал и что прямо сейчас нужно заполнить голодный, чистый лист бумаги здесь, в Сан-Франциско… А это значит, хватит думать про дождь и рок, надо быстренько скатиться в "профессионализм".
О нем-то моя статья.
А я склонен все чаще и чаще забывать про такие мелочи. Или просто их игнорировать.
Но какого черта? До пенсии уже недолго, можно и позаговариваться.
В Техасе быстро взрослеешь
И надо браться за ум,
Не то будешь ишачить на дядю
С другого конца городка.
Дуг Сам
Пол в мужской уборной "Хаятт-Ридженси" всегда дюйма на три устлан вчерашними газетами, на первый взгляд не тронутыми. Но присмотревшись внимательнее, понимаешь, что в каждой не хватает спортивного раздела. Эта уборная находилась возле газетного киоска и прямо напротив переполненного пресс-бара НФЛ, просторного помещения, полного телефонов и бесплатного спиртного, где большинство спортивных журналистов, отправленных освещать Большой матч, во время супернедели проводили по шестнадцать часов в сутки.
После первого дня стало болезненно ясно, что никому, кроме местных репортеров, нет смысла тащиться в автобусе на тщательно отрежиссированные "интервью у игроков", про которые нападающий "Дельфинов" Мэнни Фернандес сказал: "Словно каждый день ходишь к зубному, чтобы тебе поставили всё ту же пломбу". А потому приезжие журналисты стали использовать местных как своего рода подневольный "общий котел"… и тем очень походили на журналистскую шайку английского флота, тем более что у местных не было выбора. Каждое утро они ездили в гостиницы команд "Майами" и "Миннесоты" и покорно проводили ежедневные интервью, а часа через два эта масса бесполезной тарабарщины слово в слово появлялась в утренних выпусках Post или Chronicle.
Вход в отель виден с балкона бара для прессы, и всякий раз, когда с пачкой свежих газет входил курьер, журналисты крупных газет преодолевали тяжкие сорок восемь ярдов до газетного киоска и выкладывали по пятнадцать центов. Потом по дороге назад в журналистский бар останавливались отлить и всю газету – за исключением ключевого спортивного раздела – бросали на пол мужской уборной. Целую неделю слой держался такой толстый, что иногда трудно было открыть дверь.
В сорока ярдах оттуда на удобных диванах вокруг бесплатного бара господа из общенациональной прессы каждый день проводили часа два, просматривая местные спортивные разделы с нескончаемой массой клинически подробной информации, выдаваемой пиарщиками НФЛ, – на тот маловероятный случай, что удастся найти что-то, о чем стоило бы писать.
Разумеется, ничего такого не попадалось. Но это как будто никого не смущало. Главное – писать… вообще о чем угодно, босс: колышек, обходной маневр, чья-то цитата, даже слух, даже чертов слух.
Помню, как меня шокировали леность и моральная деградация никсоновских журналистов во время президентской кампании 1972 года, но в сравнении с элитными спортивными комментаторами, которые съехались в Хьюстон освещать суперкубок, это была стая росомах на амфетамине.
Впрочем, и интриги в матче не было. Время шло, и становилось все более очевидно, что мы "тут просто"работаем". Никто не знал, кого в этом винить, и, хотя как минимум треть спортивных журналистов, съехавшихся ради этого сверхдорогого очковтирательства, доподлинно знала, что происходит, подозреваю, что лишь пять-шесть действительно изложили те циничные и презрительные оценки Суперкубка VIII, какие преобладали в разговорах в баре отеля.
Происходившее тогда в Хьюстоне имело лишь малое отношение к сотне статей, какие рассылались ежедневно. Большинство их были, по сути, бессовестным пересказом официальных пресс-релизов НФЛ, и говорилось в них о фантастических вечеринках, какие устраивали "Крайслер", American Express и Джимми Грек, а писали их с чужих слов люди, находившиеся по меньшей мере в пятидесяти милях от места событий.
Официальная вечеринка НФЛ по случаю суперкубка ("поразительный техасский сельский праздник" вечером пятницы в "Астрокуполе") была такой же бурной, гламурной и захватывающей, как пикник "Элк-клаб" среди недели в Салине, штат Канзас. В официальном пресс-релизе говорилось, что эта беспрецедентная буффонада обошлась лиге более чем в сто тысяч долларов и привлекла таких личностей, как Джин Маккарти и Этель Кеннеди. Возможно, так оно и было, но я пять часов прослонялся по мрачному бетонному сараю "Астрокупола", и единственными знакомыми лицами оказались десяток спортивных журналистов из бара при отеле.
Любой, у кого был доступ к мимеографу и толика воображения, мог выдать минимум тысячу статей про "оргию неописуемого размаха" в доме Джона Коннолли, где почетным гостем был Ален Гинзберг и где одуревшие от наркотиков гости прикончили кухонными ножами тринадцать чистокровных лошадей. Большинство ребят из прессы могли почерпнуть эту историю из застольных разговоров в "рабочей комнате", чуточку переписать для достоверности и, не задумываясь, послать в редакцию.
* * *
Из-за пробок воскресная поездка в автобусе на стадион заняла больше часа. Вечером предыдущего дня я проделал те же шесть миль за пять минут… но при совершенно иных обстоятельствах. Стадион Раиса – на Саут-Мейн-стрит, по той же дороге, которая ведет от "Хаятт-Ридженси" к штаб-квартире "Дельфинов" на Мариотт, а еще к "Голубой лисе".
В автобусе заняться было нечем, только пить, курить да прислушиваться к любой болтовне, которой выдал бы себя внезапно прочухавшийся болельщик "Викингов", готовый расстаться с деньгами. Трудно оставаться спокойным и непринужденным в толпе потенциальных спорщиков, когда абсолютно уверен, что выиграешь любое пари, какое ни заключил бы. К этому моменту любой, в чьем голосе слышится хотя бы толика энтузиазма, превращается в потенциального лоха: обреченную и невежественную животину, которую следует осторожненько заманить на катастрофичное пари в последнюю минуту – и раздеть до последнего доллара.
В ставках на футбол нет места милосердию или человеческой доброте – во всяком случае, когда сам собираешься рискнуть последним долларом. Пари один на один гораздо интереснее, чем ставка у букмекера, поскольку подразумевает большую долю эмоциональности и давления на психику. Ставить против безликого тотализатора – развлечение механическое, но ставка против конкретного человека, если подходить к ней серьезно, сопряжена с определенными трудностями: для начала надо знать, имеешь ты дело с дураком, или ловкачом, или с кем-то, кто только прикидывается недотепой.
Например, ставить крупную сумму в автобусе, полном спортивных журналистов, направляющихся на суперкубок, бывает очень опасно: ведь можно нарваться на кого-то, кто был в одном студенческом братстве Пенсильванского университета с кем-нибудь из врачей команды и кто вчера ночью узнал (пока напивался со старым приятелем), что у полузащитника, из расчета на которого ты сделал ставку, сломаны четыре ребра и он едва способен поднять руки на уровень плеч.
Подобные ситуации случаются нечасто. Незарегистрированные травмы могут навлечь серьезные штрафы на команду, которая о них умолчала, особенно на суперкубке, но что такое штраф в десять тысяч долларов в сравнении с суммами, какие принесет подобная информация при ставке у крупного букмекера!
Обратная сторона медали – ситуация, когда расчетливый тренер обращает правило, обязывающее сообщать обо всех травмах, к психологической выгоде своей команды – и, так уж получается, к выгоде любого ставящего, который знает, что происходит. Незадолго до матча тренер добропорядочно сообщает в НФЛ о травме звезды, потом собирает пресс-конференцию, чтобы объяснить, дескать, только что зарегистрированная травма такова (растянутая мышца, например), что может зажить, а может, и не зажить к началу матча.
Именно это произошло в Хьюстоне с Полом Уорфилдом из "Дельфинов", которого повсеместно считали самым опасным распасующим в профессиональном футболе. Уорфилд всегда был в центре внимания благодаря антилопьему бегу, рукам-магнитам и странному адреналиновому чутью, которое только обострялось в кризисных ситуациях. В футболе нет ничего прекраснее, чем смотреть, как Пол Уорфилд воспаряет в самый центр зоны защиты и на бедро принимает мягко поданный пасс, словно бы не замечая появления мяча, а после пролетает еще шестьдесят ярдов до конечной зоны, и ни один разочарованный задний полузащитник до него даже не дотягивается.
Есть в стиле Уорфилда жутковатая неизбежность, которая деморализует больше чем шесть очков на табло. Половину матча он кажется ленивым и скучающим – но даже лучшие в лиге защитники в глубине души знают, что, когда дойдет до дела, Уорфилд пронесется мимо них, словно их не существует вовсе.