Несмотря на то, что казаки каждый час ожидали переправы и нападения абреков с татарской стороны, особенно в мае месяце, когда лес по Тереку так густ, что пешему трудно пролезть чрез него, а река так мелка, что кое-где можно переезжать ее вброд, и несмотря на то, что дня два тому назад прибегал от полкового командира казак с цидулкой, в которой значилось, что, по полученным чрез лазутчиков сведениям, партия в восемь человек намерена переправиться через Терек, и потому предписывается наблюдать особую осторожность, - на кордоне не соблюдалось особенной осторожности. Казаки, как дома, без оседланных лошадей, без оружия, занимались кто рыбною ловлей, кто пьянством, кто охотой. Только лошадь дежурного оседланная ходила в треноге по тернам около леса, и только часовой казак был в черкеске, ружье и шашке. Урядник, высокий худощавый казак, с чрезвычайно длинною спиной и маленькими ногами и руками, в одном расстегнутом бешмете, сидел на завалине избы и с выражением начальнической лени и скуки, закрыв глаза, переваливал голову с руки на руку. Пожилой казак с широкою седоватою черною бородой, в одной подпоясанной черным ремнем рубахе, лежал у самой воды и лениво смотрел на однообразно бурливший и заворачивающий Терек. Другие, также измученные жаром, полураздетые, кто полоскал белье в Тереке, кто вязал уздечку, кто лежал на земле, мурлыкая песню, на горячем песке берега. Один из казаков с худым и черно-загорелым лицом, видимо мертвецки пьяный, лежал навзничь у одной из стен избы, часа два тому назад бывшей в тени, но на которую теперь прямо падали жгучие косые лучи.
Лукашка, стоявший на вышке, был высокий, красивый малый лет двадцати, очень похожий на мать. Лицо и все сложение его, несмотря на угловатость молодости, выражали большую физическую и нравственную силу. Несмотря на то, что он недавно был собран в строевые, по широкому выражению его лица и спокойной уверенности позы видно было, что он уже успел принять свойственную казакам и вообще людям, постоянно носящим оружие, воинственную и несколько гордую осанку, что он казак и знает себе цену не ниже настоящей. Широкая черкеска была кое-где порвана, шапка была заломлена назад по-чеченски, ноговицы спущены ниже колен. Одежа его была небогатая, но она сидела на нем с тою особою казацкою щеголеватостью, которая состоит в подражании чеченским джигитам. На настоящем джигите все всегда широко, оборванно, небрежно; одно оружие богато. Но надето, подпоясано и пригнано это оборванное платье и оружие одним известным образом, который дается не каждому и который сразу бросается в глаза казаку или горцу. Лукашка имел этот вид джигита. Заложив руки за шашку и щуря глаза, он все вглядывался в дальний аул. Порознь черты лица его были нехороши, но, взглянув сразу на его статное сложение и чернобровое умное лицо, всякий невольно сказал бы: "Молодец малый!"
- Баб-то, баб-то в ауле что высыпало! - сказал он резким голосом, лениво раскрывая яркие белые зубы и не обращаясь ни к кому в особенности.
Назарка, лежавший внизу, тотчас же торопливо поднял голову и заметил:
- За водой, должно, идут.
- Из ружья бы пугнуть, - сказал Лукашка, посмеиваясь, - то-то бы переполошились!
- Не донесет.
- Вона! Мое через перенесет. Вот дай срок, их праздник будет, пойду к Гирей-хану в гости, бузу пить, - сказал Лукашка, сердито отмахиваясь от липнувших к нему комаров.
Шорох в чаще обратил внимание казаков. Пестрый легавый ублюдок, отыскивая след и усиленно махая облезлым хвостом, подбегал к кордону. Лукашка узнал собаку соседа-охотника, дяди Ерошки, и вслед за ней разглядел в чаще подвигавшуюся фигуру самого охотника.
Дядя Ерошка был огромного роста казак, с седою как лунь широкою бородой и такими широкими плечами и грудью, что в лесу, где не с кем было сравнить его, он казался невысоким: так соразмерны были все его сильные члены. На нем был оборванный подоткнутый зипун, на ногах обвязанные веревочками по онучам оленьи поршни и растрепанная белая шапчонка. За спиной он нес чрез одно плечо кобылку и мешок с курочкой и кобчиком для приманки ястреба; чрез другое плечо он нес на ремне дикую убитую кошку; на спине за поясом заткнуты были мешочек с пулями, порохом и хлебом, конский хвост, чтоб отмахиваться от комаров, большой кинжал с прорванными ножнами, испачканными старою кровью, и два убитые фазана. Взглянув на кордон, он остановился.
- Гей, Лям! - крикнул он на собаку таким заливистым басом, что далеко в лесу отозвалось эхо, и, перекинув на плечо огромное пистонное ружье, называемое у казаков флинтой, приподнял шапку.
- Здорово дневали, добрые люди! Гей! - обратился он к казакам тем же сильным и веселым голосом, без всякого усилия, но так громко, как будто кричал кому-нибудь на другую сторону реки.
- Здорово, дядя! Здорово! - весело отозвались с разных сторон молодые голоса казаков.
- Что видали? Сказывай! - прокричал дядя Ерошка, отирая рукавом черкески пот с красного широкого лица.
- Слышь, дядя! Какой ястреб вт-тут на чинаре живет! Как вечер, так и вьется, - сказал Назарка, подмигивая глазом и подергивая плечом и ногою.
- Ну, ты! - недоверчиво сказал старик.
- Право, дядя, ты посиди, - подтвердил Назарка, посмеиваясь.
Казаки засмеялись.
Шутник не видал никакого ястреба; но у молодых казаков на кордоне давно вошло в обычай дразнить и обманывать дядю Ерошку всякий раз, как он приходил к ним.
- Э, дурак, только брехать! - проговорил Лукашка с вышки на Назарку.
Назарка тотчас же замолк.
- Надо посидеть. Посижу, - отозвался старик к великому удовольствию всех казаков. - А свиней видали?
- Легко ли? Свиней смотреть! - сказал урядник, очень довольный случаю развлечься, переваливаясь и обеими руками почесывая свою длинную спину. - Тут абреков ловить, а не свиней, надо. Ты ничего не слыхал, дядя, а? - прибавил он, без причины щурясь и открывая белые сплошные зубы.
- Абреков-то? - проговорил старик. - Не, не слыхал. А что, чихирь есть? Дай испить, добрый человек. Измаялся, право. Я тебе, вот дай срок, свежинки принесу, право, принесу. Поднеси, - прибавил он.
- Ты что ж, посидеть, что ли, хочешь? - спросил урядник, как будто не расслышав, что сказал тот.
- Хотел ночку посидеть, - отвечал дядя Ерошка, - може, к празднику и даст Бог, замордую что; тогда и тебе дам, право!
- Дядя! Ау! Дядя! - резко крикнул сверху Лука, обращая на себя внимание, и все казаки оглянулись на Лукашку. - Ты к верхнему протоку сходи, там табун важный ходит. Я не вру. Пра! Намеднись наш казак одного стрелил. Правду говорю, - прибавил он, поправляя за спиной винтовку и таким голосом, что видно было, что он не смеется.
- Э, Лукашка Урван здесь! - сказал старик, взглядывая кверху. - Кое место стрелил?
- А ты и не видал! Маленький, видно, - сказал Лукашка. - У самой у канавы, дядя, - прибавил он серьезно, встряхивая головой. - Шли мы так-то по канаве, как он затрещит, а у меня ружье в чехле было, Иляска как лопнет… Да я тебе покажу, дядя, кое место, - недалече. Вот дай срок. Я, брат, все его дорожки знаю. Дядя Мосев! - прибавил он решительно и почти повелительно уряднику, - пора сменять! - и, подобрав ружье, не дожидаясь приказания, стал сходить с вышки.
- Сходи! - сказал уже после урядник, оглядываясь вокруг себя, - Твои часы, что ли, Гурка? Иди! И то, ловок стал Лукашка твой, - прибавил урядник, обращаясь к старику. - Все, как ты, ходит, дома не посидит; намедни убил одного.
VII
Солнце уже скрылось, и ночные тени быстро надвигались со стороны леса. Казаки кончили свои занятия около кордона и собирались к ужину в избу. Только старик, все еще ожидая ястреба и подергивая привязанного за ногу кобчика, оставался под чинарой. Ястреб сидел на дереве, но не спускался на курочку. Лукашка неторопливо улаживал в самой чаще тернов, на фазаньей тропке, петли для ловли фазанов и пел одну песню за другою. Несмотря на высокий рост и большие руки, видно было, что всякая работа, крупная и мелкая, спорилась в руках Лукашки.
- Гей, Лука! - послышался ему недалеко из чащи пронзительно-звучный голос Назарки. - Казаки ужинать пошли.
Назарка с живым фазаном под мышкой, продираясь через терны, вылез на тропинку.
- О! - сказал Лукашка, замолкая. - Где петуха-то взял? Должно, мой пружок…
Назарка был одних лет с Лукашкой и тоже с весны только поступил в строевые.
Он был малый некрасивый, худенький, мозглявый, с визгливым голосом, который так и звенел в ушах. Они были соседи и товарищи с Лукою. Лукашка сидел по-татарски на траве и улаживал петли.
- Не знаю чей. Должно, твой.