Да, всё было как он сказал. Совсем маленькая бабушка в чёрной одежде; казалось, она совсем высохла, не весит ничего, совсем бесплотная, бестелесная, истлевшая, сохранившая только оболочку, но тоже какую-то духовную, - невозможно было и подумать о жизненных соках, наполнявших это когда-то молодое тело, буквальных - сексуальных и рабочих соках, например, женском поте, должных частично сохраниться и теперь, но мёртвых, таящихся внутри и ведущих там свою неведомую работу. Морщинистое, отдающее серым лицо, спокойное, кроткое и чуть величественное в неподвижности смерти. Такие же а-ля скульптурные руки, жилистые и морщинистые. Сколько всего они делали трудно и вообразить - они работали - они не дрочили хуи, не лапали ягодицы и не лезли в вагинальные щёлки, свои и чужие, им не делали маникюры и инъекции геры, их пальцы не расслюнявливали презервативы, не размазывали кремы, гели, пенки и скрабы, не наносили на сетчатый тыльник ладони губнушку - для пробы, или маркером одиннадцатизначный номер - для памяти, не щёлкали пультами и не стачивали клавиши клавиатюр, не кидали как в топку чипсы, не мяли под стульями жвачку, не показывали факи… Думаю не ошибусь, предположив что её "бархатное устьице" (Набоков, "Лолита") раз семь или десять "осквернили роды" (он же, там же), что всех оставшихся в живых она кормила грудью, что эти руки не вылезали из мыльной воды (хоз. мыло, а не крем-бар), очень горячей или очень холодной, дубились и твердели, закалялись, потом мозолились: жали серпом, долбили цепом, молотом, лопатой, ломом, точили напильником, резали резцом, ножом, ножницами наконец… Боже, всего 50 лет, а какая пропасть! Это суть два разных вида человека - особенно женщины меня интересуют…
Вроде бы всё ничего, всё ясно, ничего не страшно, а всё равно как-то не по себе, как-то страшно…
Я вернулся с вилкой (хотя она и была чистая, я предварительно помыл её в коридоре над тазом).
- Мы, Саша, в школе инсценировали этот фильм, причём уже классе в седьмом - такое сильное впечатление он произвёл на неокрепшее воображенье юных советских сельских пионеров! Никто не заставлял! На большой перемене - спонтанно! Этим нельзя было не заняться! Потрясение, катарсис, цепная реакция вдохновения, экспансия искусства в действии! Занят был весь наш класс - все семь человек, даже Колюха! Вот тебе и "Общество Зрелища"! Впрочем, инициатором даже не я был! Но я исполнял главную роль - Хомы, а не Вия, дятел! - и вскоре сам собою сделался режиссёром и художественным руководителем. На главную женскую я конечно, как каждый уважающий себя наш брат, взял любовь свою Яночку… Это единственное моё пересечение с театральным искусством…
- Ну, это не надо - как говорит Коробковец, ты актёр каких мало!
Я пытался есть; остывший рис с тушёнкой был уже не столь хорош; а так это довольно неплохое, а главное, простое и дешёвое кушанье: нужно купить пакетик риса (полкило или 0,9) и банку обычной тушёнки (свиной или комбинированной), помыть прямо в бокальчике бокальчика три риса, высыпая из него в кастрюлю, в которой налито в три раза больше воды, чем взяли риса, поставить варить, пока не выпарится вся вода, а самим открыть банку и при готовности добавить её содержимое к горячему рису, хорошенько размешав, рекомендуется посыпать перцем - чёрным или красным, или лучше и тем и другим, можно добавить кетчуп или даже лучше (в сочетании с жестокой смесью перцев) томатную пасту.
- Так вот, когда я наконец уснул, я это, естественно, не осознал. Мне представилось, что внутри бабки находится маленькая девочка, и я должен её так сказать…
- Опять! Как ты разнообразен, поражаюсь!
- Мы разнообразны, Олёша, мы. Потом началась такая гадысть, просто не знаю, как это вынести и с ума не сойти!.. Я взял какие-то ножницы, подошёл к бабке, разрезал на ней одежду, вспорол ей брюхо и стал вытаскивать разные ослизлые, вонючие, почти жидкие (разложившиеся, наверно) органы, всё время пытаясь рукой - мерзкое ощущение, ну, как рыбу потрошишь, - нащупать внутри девочку… Я очень нервничал и боялся… Но было и великое презрение ко всей этой никчёмной мертвенной дребедени, а девочка воспринималась как жизнь… как какой-то смысл, что ли…
- Ну и что? - Беспристрастным врачебным тоном я пытался скрыть своё нетерпение.
- Ну, я достал ее. Она была очень маленькая - не в смысле там как ребёнок - большая голова, кривые обрюзгшие ноги и всё такое - а нормальная девочка лет семи, только очень маленькая, как кукла… И неживая, по-моему…
- Ну?! - Я уже ничего не скрывал.
- Ну, я взял её, протёр чуть-чуть и стал думать, как её…
- Что её??!!
- Надеть на хуй… - Он загыгыкал, а потом чуть не заплакал. - Дальше я уж не помню, или, может быть, пересказать не могу… Такая мерзость, что невозможно осознать… Как бы с ума не сойти…
Я задумался - вернее, разум мой наполнился непонять чем, как бы затуманился.
- Мне тоже недавно во сне принесли мою мать с отрубленными ступнями… Какие-то люди, и я их знаю, и знаю что это они и что я должен что-то сделать… Культи в белоснежно-ярких бинтах, залитые тёмно-багровым… А она смотрит и плачет…
Меня передёрнуло от одного этого воспоминанья - во сне ведь всё неотличимо от настоящего, и такие же переживания, такие же подробности, и вспоминается всё потом как бывшее наяву.
- А я, помнишь, тогда, после пятидневного обжирания, приехал домой, лёг на диван - вроде и не сплю - смотрю: что-то странное, какая-то дрянь в серванте, что-то даже по стеклу вязко стекает… Присматриваюсь, вглядываюсь в темноте - там даже как бы начинается какая-то подсветка - присмотрелся и похолодел: это мой братец, расчленённый на части, разложен на стеклянных полках, вперемежку со всякими стаканами и хрустальными вазами…
Опять стало не по себе.
- Хватит, Саша, хорош.
И есть уже перестал. Какая тут еда…
Этой ночью было совсем невыносимо; я думал, ужас совсем удушит меня, нас.
23.
Все хорошо знают и очень удивляются, что я не люблю читать. Я не утверждаю, что это принципиально плохое занятие и вредная привычка, однако, если есть выбор, предпочитаю грёзам псевдореальности непосредственные удовольствия жизни сей, коих, правда, немного: создавать музыку и барахтаться под неё, влачиться за девчоночками-"мохнушечками" и воспринимать от змия. Как вы понимаете, по-хорошему нам доступно только третье, и остаётся лишь увеличивать дозы… Да и первые двое без третьего так сказать нерелевантны. Есть ещё письмо - так называемая графомания - процесс обратный чтению (я, к примеру, с детства пишу и не прочитал ни одной детской книжки - кто такие Винни Пух, Карлсон и Маленький Принц я знаю лишь понаслышке, со слов ОФ) - но он очень трудоёмкий, ему надо предаваться воистину преданно, с головою и телом, как настоящей риэлити без кавычек, да не всегда есть вдохновенность, которая не нужна для чтения и которая из последнего чаще и добывается - даже иногда и мною, и порой приходится чуть ли не за каждым словом лезть довольно глубоко… Можно ещё слушать музыку - но обязательно в полной темноте и желательно в наушниках и лёжа… Уже вот какой-то Шопенгауэр пошёл - с его возвышением удовольствий эстетических над всеми остальными проявлениями человеческой реальной действительности…
Я сидел один, и поскольку больше мне ничего не оставалось, то читал - в частности, своего любимого философа - гениального Шопенгауэра, а также, через главу с оным, Уайтхеда (мир как становление) - эту толстую книжку под маркой "уход в жёсткий жук" купил О. Фролов - под знаменем своего непития, а недавно пропил мне за полцены… Так что, дорогие мои, вы вот гордитесь, что ежедневно не выпускаете из рук своих несть числа яркокрасочных обложек, не спускаете глаз своих с широкополых папирусов с крупными буквами и внушительным интервалом… а надо ведь читать не сплошь одну только беллетристику, но иногда и серьёзные книжки, хотя сомневаюсь, что они намного полезнее - во всяком случае, труднее, благороднее, то есть поприличней всё же… Короче, сказано: не делайте из чтения (как и из конопли) культа - культом может быть только Бог, или, в крайнем случае, "ГО".
Я сидел, читал. Выходил в коридор, потрошил бычки от "Примы", делал самокрутки, курил, пил чай, читал и, подобно тазу, поощрял в свою поощряль мне моими собеседниками излагаемое… И тут заявляются - лидер вновь образованной команды "Ideal Plan" (факен-сакен легалайзники доморощенные!), алкоголик в стиле "зассанное говно" О’Фролов, синяя стервозная тварь Саничь и с ними какая-то бабища. Впрочем, я сразу и осознал, что это и есть Зельцер. Недолгое время мне понадобилось, чтобы просечь, что он, то есть она, простите, тоже имеет некоторое (скажем так) отношение к алкоголику, к стервозности, а также к Саничу и т. д.
Если бы мне тогда кто-нибудь намекнул, что вот я, фактически гений и почти что нимфолепт О. Шепелёв хоть каким-то образом перепутаю эту взрослую девку в стиле "Крутой Зельцер: рок-вумен по-тамбовски" со своими любимыми мохнушечками! - а уж тем более уж никак невозможно представить такую картину: стою на коленях, лобызая ея полы, заливаясь слезами и причитая "Зельцер, любовь моя!.."! - я бы его… я бы…