Всю свою жизнь я провел в многолюдных комнатах, работал, приходил и уходил вместе с остальными, с женщинами, среди которых были мои сестры, тетки, мама, дальние родственницы, дочери и жены мужчин. Скрытые от взглядов женщины, одетые, закутанные до самой шеи в покрывала, завернутые в одеяла и лишь время от времени мелькающие на деревенских свадьбах в роскошных одеяниях.
Мы были одни. Мужчина во мне знал, что мы одни, и мужчина во мне знал, что эта женщина может быть моей. И все бесконечные сны, мучительные сны и мучительные ночи, могут сейчас, наяву, завершиться объятием ее нежных рук.
Я вскочил. Потянулся к накидке и шерстяному покрывалу, которые она сбросила, и поднял их.
- Что ты делаешь? - сказал я. - Что за безумная мысль пришла тебе в голову?
Я набросил на нее накидку и прикрыл ей голову темным покрывалом. Я обнял ее за плечи.
- Ты не в себе. Ты этого не хочешь. Пойдем, я провожу тебя домой.
- Нет, - сказала она.
Она оттолкнула меня.
- Я ухожу, чтобы бродить по улицам Тира, - сказала она. - Я ухожу, чтобы скитаться по улицам. Нет. Не пытайся меня остановить. Если ты не хочешь для себя того, чего очень скоро будут добиваться многие мужчины, я ухожу прямо сейчас.
Она повернулась, чтобы идти, но я поймал ее за руку.
- Авигея, не будь ребенком, - шепнул я ей.
Глаза ее глядели горестно и холодно, веки трепетали.
- Иешуа, отпусти меня.
- Ты сама не понимаешь, что говоришь, - сказал я. - Улицы Тира! Да ты никогда не видела таких городов, как Тир. Это ребячество. Думаешь, его улицы и есть та грудь, к которой ты хочешь припасть? Авигея, ты пойдешь домой со мной, в мой дом, где живут моя мать и сестры. Авигея, неужели ты думаешь, что мы молча за всем наблюдали и ничего не делали?
- Я знаю, что ты сделал, - ответила она. - Это бесполезно. Меня признали виновной, но я не стану умирать голодной смертью под крышей того человека, который меня обвинил. Не стану!
- Тебе надо уехать из Назарета, - сказал я.
- Именно это я и сделаю.
- Нет, ты не понимаешь. Твой родственник, Хананель из Каны, разослал письма, он…
- Он приходил сегодня к нам, - произнесла она угрюмо. - Да, Хананель и его внук Рувим, они стояли перед моим отцом и просили у него моей руки.
Она отстранилась от меня. Ее трясло.
- И знаешь, что сказал мой отец этим людям, Хананелю из Каны и его внуку Рувиму? Он им отказал! "Думаешь, эта треснувшая чашка, - так он им сказал, - и есть горшок с золотом?!"
Она дрожала, переводя дух.
Я лишился дара речи.
- "Я не выставлю на продажу эту треснувшую чашку", - сказал он. Мой отец сказал… "Я не вынесу на рынок свой позор, чтобы ты купил его!"
- Да он лишился рассудка!
- Да, лишился рассудка, потому что его дочь Авигею трогали руками и она опозорена! Он хочет, чтобы она умерла в своем позоре! Он так и сказал Рувиму из Каны. "У меня нет для тебя дочери. Ступай".
Она замолчала. Она не могла продолжать. Она так сильно дрожала, что не в силах была выговорить ни слова. Я обнимал ее за плечи.
- В таком случае ты свободна от отца.
- Да, свободна, - повторила она.
- Значит, ты пойдешь со мной. Будешь жить под моей крышей, пока не уедешь отсюда к своим родственникам в Вифании.
- Как же, дом Каиафы примет униженную и опозоренную деревенскую девчонку, от которой отказался собственный отец, который целых два года прогонял всякого, кто осмеливался просить ее руки, который снова захлопнул дверь перед Иасоном и перед Рувимом из Каны, позабывшим о гордости и умолявшим его на коленях!
Она отстранилась от меня.
- Авигея, я тебя не пущу.
Она разразилась рыданиями. Я обнимал ее.
- Иешуа бар Иосиф, сделай это, - прошептала она мне. - Я здесь, с тобой. Возьми меня. Умоляю. Во мне нет стыда. Возьми меня, Иешуа, пожалуйста, я твоя.
Я заплакал. Я не мог остановиться, все было так же невыносимо, как и раньше, когда она являлась мне во сне, наверное, так же невыносимо, как ее собственные страдания.
- Авигея, выслушай меня. Говорю тебе, для Бога нет ничего невозможного, ты будешь в безопасности с моей матерью и моими тетками. Я отправлю тебя к своей сестре Саломее в Капернаум. Мои тетки отвезут тебя туда. Авигея, ты должна пойти со мной.
Она припала ко мне, и ее рыдания становились все тише и тише, пока я обнимал ее.
- Скажи мне, - произнесла она наконец едва слышным голосом, - Иешуа, если бы ты мог жениться, я стала бы твоей невестой?
- Да, моя красавица, - ответил я. - Моя чудесная, прекрасная дева.
Она посмотрела на меня, кусая дрожащие губы.
- Тогда возьми меня как блудницу. Пожалуйста. Мне все равно. - Она закрыла глаза, наполнившиеся слезами. - Мне все равно, все равно!
- Тише, не говори больше ничего, - произнес я мягко.
Я утер ей лицо краем своей накидки. Я оторвал ее от своей груди и поставил перед собой. Я завернул ее в покрывало и перебросил край ей через плечо. Я запахнул ее накидку, чтобы никто не разглядел под ним расшитой золотом туники.
- Я веду тебя домой как свою сестру, самую любимую, - сказал я. - Ты пойдешь со мной, как я сказал, и все эти слова и эти минуты останутся погребенными в наших сердцах.
Она вдруг лишилась сил, чтобы ответить мне.
- Авигея? - позвал я. - Посмотри на меня. Ты сделаешь так, как я скажу.
Она кивнула несколько раз подряд.
- Посмотри мне в глаза, - сказал я. - И скажи мне, кто ты на самом деле. Ты Авигея, дочь Шемайи, тебя оклеветали, жестоко оклеветали. И мы все исправим.
Она снова кивнула. Слезы высохли, однако гнев ее обессилил. Мне показалось, она сейчас упадет.
Я поддержал ее.
- Авигея, я попрошу старейшин собраться на совет. Я потребую у рабби, чтобы он собрал сельский суд.
Она посмотрела на меня, сбитая с толку, а потом отвернулась, как будто мои слова смутили ее.
- Этот человек, Шемайя, не судья своей единственной дочери.
- Суд? - прошептала она. - Со старейшинами?
- Да, - подтвердил я. - Мы вынесем все на их суд. Мы потребуем, чтобы они объявили, что ты невиновна, и ты отправишься в Капернаум, или Вифанию, или куда-нибудь еще, где тебе будет лучше.
Она подняла на меня взгляд, и в нем впервые за последнее время была уверенность.
- А это возможно? - спросила она.
- Да, - сказал я, - это возможно. Твой отец сказал, что у него нет дочери. Что ж, в таком случае у него нет власти над своей дочерью, а у нас, твоих родственников, эта власть есть, есть она и у старейшин. Ты слышишь, что я говорю?
Она кивнула.
- Забудь те слова, какие ты мне сказала, твоему брату, который знает, что ты невинное страдающее дитя.
Я прижал руку к сердцу.
- Господи, дай моей сестре новые силы, - прошептал я. - Господи, дай ей новое сердце.
Я стоял неподвижно, закрыв глаза, и молился, удерживая ее за плечо.
Когда я открыл глаза, ее лицо было спокойно. Она снова стала Авигеей, нашей Авигеей, какой была до того, как все случилось.
- Пойдем же, займемся этим делом, - сказал я.
- Нет, не надо старейшин, ничего этого не надо. Это только еще сильнее унизит отца. Я поеду в Капернаум, к Саломее, - сказала она. - Я поеду в Вифанию, поеду туда, куда ты скажешь.
Я снова поправил на ней покрывало. Попытался стряхнуть с него листья, но ничего не вышло. Она вся была в трухе из сухих листьев.
- Прости меня, Иешуа, - прошептала она.
- За что? За то, что ты напугана? За то, что ты одинока? За то, что обижена и оскорблена?
- Я люблю тебя, брат мой, - сказала она.
Я хотел ее поцеловать. Хотел снова привлечь ее к себе и поцеловать в лоб. Но я не сделал этого.
- Ты поистине дитя ангелов, - произнесла она печально.
- Нет, возлюбленная моя. Я человек. Поверь мне, я человек.
Она улыбнулась самой печальной всепонимающей улыбкой.
- А теперь ступай в Назарет впереди меня, иди прямо к нашему дому и позови мою мать, а если увидишь своего отца, разворачивайся и беги от него, убегай и кружи, пока снова не окажешься у нашего дома.
Она кивнула. И повернулась, чтобы уйти.
Я стоял и ждал, затаив дыхание, поспешно вытирая слезы и стараясь унять дрожь.
И вдруг я услышал из-за рощи ее тоскливый вскрик.
Глава 14
Я бросился через заросли папоротника.
Она замерла всего в нескольких шагах впереди меня, а дальше на уходящем вниз склоне стояла молчаливая толпа.
Иаков, Иосий, Симон, дядя Клеопа и еще десятки людей глядели на нас. Шаби и Яким двинулись вперед, но мальчики постарше их удержали. Только Молчаливая Ханна вырвалась, кивая, показывая рукой, и кинулась к Авигее. Иаков взглянул на меня, на нее, снова на меня, и лицо его исказилось от горя, он опустил голову.
- Нет, остановитесь, вы все, отойдите назад, - сказал я, выходя вперед мимо Авигеи и заслоняя ее собой.
Молчаливая Ханна замерла на месте. Она посмотрела на меня, потом на толпу. Спустя миг она, судя по всему, поняла, что натворила.
И я тоже понял. Она подняла тревогу из-за исчезновения Авигеи. Она привела всех сюда и только теперь осознала свою ужасную ошибку.
У меня за спиной Авигея сдавленно бормотала молитву.
Все больше и больше народу стягивалось отовсюду: из полей, из деревни, с дальней дороги. К нам бежали мальчишки.
Из деревни спешили Иасон и Рувим из Каны.
Кто-то звал раввина. Потом его стали звать все.