Я стащил несвежее платье и кинул в ручей. Вода быстро пропитала ткань, увлекая одежду на дно, где ее уже не было видно. Я отложил в сторону чистую накидку и подошел к чаше. Сложив ладони ковшиком, я зачерпывал холодную воду и ополаскивал волосы, лицо, грудь, позволяя воде течь по спине и ногам. Да, отбрось в сторону мысли, как грязную одежду, смой их прочь. У женщины из сна теперь не было ни имени, ни голоса, а то, что оставалось - болезненный трепет от ее смеха и прикосновения, - что ж, оно тоже ушло, растаяло, как таяла сама ночь, обратилось в пыль, удушливую пыль. Остался только холод. И вода.
Я лежал на дальнем берегу ручья, напротив синагоги. Начали петь птицы, а я опять упустил мгновение. Это была такая игра. Я хотел услышать голоса самых первых птиц, которые знали, что восход близок, когда об этом еще не знал никто.
В густой тени вокруг синагоги были видны очертания высоких пальм. Пальмы растут и в засуху. Не важно, что каждый лист покрыт толстым слоем пыли. Пальмы продолжают расти, словно время года для них не имеет значения.
Мне было холодно. Наверное, только биение сердца согревало меня. Когда первые солнечные лучи выглянули из-за утеса, я взял чистое платье и натянул его через голову. Как это приятно - почувствовать на своем теле плотную шерстяную ткань, которая пахнет свежестью.
Я снова лег, и нахлынули мысли. Я ощутил дыхание ветра до того, как услышал шепот листьев.
Высоко на склоне холма была оливковая рощица. Я любил туда уходить, когда хотелось побыть одному. Я подумал о ней. Как замечательно было бы лежать на мягкой подстилке из опавших листьев, спать весь день напролет.
Но не было ни малейшей возможности отправиться туда - по крайней мере, сейчас, когда предстоит столько работы, когда селение бурлит - столько слухов и разговоров о прибытии в Иудею нового римского наместника: пока он не утвердится в должности, как и другие наместники до него, страну будет лихорадить от края до края.
Страну. Когда я говорил "страна", я имел в виду и Иудею, и Галилею. Я имел в виду Святую землю, землю Израильскую, землю Господа. Не имело значения, что этот человек не правит нами. Он правит Иудеей и Святым городом, в котором стоит Храм, так что с тем же успехом он может считаться нашим царем вместо Ирода Антипы. Они действуют заодно, эти двое: Ирод Антипа, царь Галилеи, и новый прокуратор, Понтий Пилат, которого так боятся люди. А за Иорданом царствует Ирод Филипп, и он тоже заодно с ними. Так что землю кроили и перекраивали уже давно, но Антипу с Филиппом мы знали, а Понтия Пилата не знали, и слухи ходили самые тревожные.
Чем тут может помочь плотник из Назарета? Ничем, но когда нет дождя, когда люди упрямы, злы и напуганы, когда они говорят о проклятии Небес, имея в виду сохнущую траву и римскую тиранию, а испуганный император удаляется в изгнание в знак траура по отравленному сыну, когда целый мир, кажется, дрожит от напряжения, готовясь нанести удар, я не могу уйти в рощу и проспать весь день.
Становилось все светлее.
От темных домов отделилась чья-то фигура и спешно двинулась по склону холма в мою сторону, взмахнув рукой.
Мой брат Иаков. Старший брат, сын Иосифа и его первой жены, которая умерла до того, как Иосиф женился на моей матери. Иакова невозможно спутать с кем-то другим: судя по длинным волосам, собранным в хвост и струящимся по спине, узким напряженным плечам и стремительности, с какой он приближался, это был Иаков Назарянин, старший нашей артели, Иаков, который теперь, когда Иосиф постарел, стал главой семьи.
Он остановился на другой стороне узкого ручья, перед широкой полосой высохших камней, по которым сейчас только в центре струилась блестящая лента журчащей воды, и я отчетливо увидел его лицо, когда он взглянул на меня.
Он перешагивал с одного валуна на другой, перебираясь ко мне через ручей. Я сел, а затем и поднялся на ноги - обычный знак уважения к старшему брату.
- Что ты здесь делаешь? - спросил он. - Что с тобой творится? Почему ты вечно меня тревожишь?
Я ничего не ответил.
Он воздел руки и обвел взглядом деревья и поля, требуя объяснений.
- Когда ты уже возьмешь себе жену? - продолжал он. - Нет, не перебивай меня, не маши руками, чтобы я замолчал. Я не стану молчать. Когда ты возьмешь жену? Или ты женился на этом жалком ручейке, на этой холодной воде? Что ты будешь делать, когда она иссякнет, а это, как ты знаешь, случится уже в этом году?
Я рассмеялся себе под нос.
Он продолжал говорить.
- В Назарете осталось всего два человека твоего возраста, у которых нет жены. Один из них калека. Второй - идиот, и все это знают.
Он был прав. Мне было за тридцать, а я не был женат.
- Сколько раз мы с тобой говорили об этом, Иаков?
Было так чудесно наблюдать, как рождается свет, видеть, как краски возвращаются к пальмам, что растут у синагоги. Мне послышались вдалеке какие-то крики. Но, может быть, это были обычные звуки просыпающейся деревни.
- Скажи, что на самом деле мучает тебя сегодня? - спросил я.
Вынул из ручья мокрое платье и расстелил на траве, чтобы оно просохло.
- С каждым годом ты все больше становишься похож на отца, - заметил я брату, - но только у тебя никогда не будет такого лица, как у него. Тебе никогда не обрести его умиротворенности.
- Я родился беспокойным, - пожал он плечами.
Иаков с тревогой посмотрел в сторону деревни.
- Слышишь?
- Что-то слышал, - ответил я.
- Это самая страшная засуха, какую нам когда-либо приходилось пережить, - сказал он, поднимая глаза к небу. - И хотя сейчас холодно, но все-таки не так чтобы очень. Ты знаешь, емкости для воды почти пусты. Миква тоже совсем опустела. А ты - ты вечно меня тревожишь, Иешуа, все время тревожишь. Ходишь в темноте к ручью. Уходишь в рощу, куда никто не смеет ходить…
- Насчет рощи все ошибаются, - сказал я. - Те старые камни ничего не значат.
Это было местное суеверие: считалось, будто в оливковой роще есть что-то языческое и страшное. На самом деле там были всего лишь развалины старинного пресса для масла, камни, оставшиеся с тех времен, когда Назарет еще не был Назаретом.
- Разве я не твержу тебе это из года в год? Но я не хочу, чтобы ты тревожился из-за меня, Иаков.
Глава 2
Я ждал, что Иаков снова заговорит.
Но он умолк, глядя в сторону домов.
Там кричали люди, много людей.
Я провел рукой по волосам, чтобы пригладить их, повернулся и тоже посмотрел туда.
В свете занимающегося дня я увидел большую толпу на вершине холма, мужчин и мальчиков, они спотыкались, толкали друг друга, их была целая орава, которая медленно двигалась по склону холма в нашу сторону.
От толпы отделился рабби, старый Иаким, и с ним его племянник Иасон. Я видел, что раввин пытается их остановить, однако его оттеснили к подножию холма, к синагоге, когда толпа рванулась вперед, словно обезумевшее стадо, а потом замерла на поляне под пальмами.
Мы стояли на склоне по другую сторону ручья, и нам хорошо было видно.
В середину вытолкнули двух мальчиков - Йитру бар Наума и брата Молчаливой Ханны, которого все называли просто Сирота.
Рабби взбежал по каменным ступеням на крышу синагоги.
Я сделал шаг вперед, но Иаков поспешно дернул меня назад.
- Не вмешивайся, - приказал он.
Слова рабби Иакима перекрывали шум ручья и ропот толпы.
- Говорю вам, мы должны устроить суд! - воззвал он. - И для суда мне необходимы свидетели. Где они, эти свидетели? Пусть они выйдут вперед и расскажут, что видели!
Йитра и Сирота стояли отдельно от остальных, словно непреодолимая пропасть отделяла их от разозленных горожан. Некоторые из них потрясали кулаками, а другие вполголоса изрыгали ругательства и проклятия.
И снова я двинулся с места, однако Иаков опять удержал меня.
- Не вмешивайся, - повторил он. - Я так и знал, что это случится.
- О чем ты говоришь?
Толпа взревела. Они протягивали вперед указующие пальцы, а кто-то крикнул: "Святотатство!"
Йитра, старший из обвиняемых мальчиков, стоял, угрюмо глядя на собравшихся людей. Он был добродетельный мальчик, которого все любили, один из лучших в школе, и когда год назад его взяли в Храм, рабби гордился тем, как он отвечал учителям.
Сирота был младше Йитры, он стоял бледный от страха, его черные глаза были широко распахнуты, губы дрожали.
Иасон, племянник раввина, Иасон-книжник, шагнул вперед, подошел к краю крыши и повторил требование своего дяди:
- Прекратите это безумие! Будет суд, как того требует Закон. Свидетели, где вы? Вы что, испугались, те, кто затеял все это?
Его голос потонул в реве толпы.
Снизу по склону бежал Наум, отец Йитры, а за ним его жена и дочери. Толпа снова разразилась бранью и оскорблениями, потрясая кулаками. Но Наум пробрался между людьми и посмотрел на сына.
Рабби все это время продолжал взывать к толпе, требуя прекратить бесчинство, однако теперь мы не слышали его слов.
Кажется, Наум заговорил с сыном, но я ничего не слышал.
Когда ненависть достигла наивысшей точки, Йитра протянул руку - наверное, это получилось у него само собой - и притянул Сироту к себе, словно защищая.
- Нет! - закричал я.
Но мой крик потонул в общем гуле. Я побежал.
Полетели камни. Толпа колыхалась, и камни, направленные в мальчиков на поляне, со свистом разрезали воздух.
Я протискивался сквозь толпу, чтобы добраться до мальчиков, а Иаков шел следом.