Она тоже различила в сером ветреном сумраке сизые копны стожков на болоте возле кустарника. Передний стожок был совсем близко, в какой-то полусотне шагов - покосившийся, с заснеженным боком и черной палкой вверху, он явился для нее очень вовремя; ничего лучшего теперь, наверно, нельзя было и придумать. Антон, опередив ее, первым подбежал к стожку и, ощупав его бока, начал энергично выдергивать сено, чтобы забраться внутрь. Подбежав туда же, Зоська сунула в жесткое шуршащее сено свои онемевшие руки. Но пересыпанное снегом, настылое сено только студило, к тому же оно было туго спрессовано в этом стожке, и Антон, как ни старался, за десять минут сделал лишь небольшое углубление в его боку.
- Черт! Слежалось - не выдерешь. А ну дергай, тут вроде податливей, - указал он ей место в стожке, а сам побежал к следующему.
Зоська, кажется, совсем замерзла, хотя на этой стороне стожка было затишнее от ветра, но мокрые ноги и бедра стыли жестоко. Руки, однако, стали согреваться в сене, из травяных недр которого вместе с душистыми ароматами трав как бы исходило накопленное за лето тепло. Она уже готова была втиснуться телом в небольшое, образовавшееся под ее руками углубление, как издали снова донесся голос Антона:
- Эй, сюда иди! Слышь, топай сюда!
Голос был бодрый, призывный, она сразу почуяла в нем надежду и, бросив на снег горсть сена, побежала к соседним стожкам. Возле одного из них стоял Антон и, махнув ей рукой, тотчас куда-то исчез, вроде бы зашел за стожок.
- Сюда! Лезь сюда, - услышала она, подбежав ближе и едва различив в темноте черную дыру в округлом боку стожка, откуда доносился приглушенный голос Антона:
- Зачем дергать, когда готовое ложво есть. А ну, лезь. Хотя погоди - я вылезу.
Он задом выбрался из сенной норы, и она, недолго раздумывая, нырнула в ее душистую теплоту, обещавшую какое ни есть укрытие от леденящего ночного ветра.
- Вот, будем сушиться. Что - еще холодно? - подобревшим голосом говорил он, забравшись следом и шурша сеном у входа. - Ничего! Надышим, знаешь, как тепло станет! Только ты раздевайся. Раздевайся, раздевайся, скидывай с себя все мокрое. Да, вот еще... На мой кожух - укройся. А я лаз заделаю. Тепло будет, увидишь.
Стуча зубами, она поспешно устраивалась в этом гулко шуршащем, полном травяных запахов укрытии, стараясь не думать о возможных последствиях этой ее ночевки. Кое-как сняла с ног мокрые сапоги, развернула портянки и сунула ноги в ласковое тепло кожушка. Антон тщательно заделывал сеном лаз, и она, недолго размышляя, стащила с себя все мокрое, что только можно было стащить, туже завернулась в кожушок и, все еще дрожа и крупно вздрагивая, никак не могла найти положения, чтобы скорее согреться.
- Вот это ночлег! - удовлетворенно сказал Антон, с шумом устраиваясь рядом. - А что? Не хуже, чем в землянке, правда?
- Правда, - тихонько сказала она и, подумав, спросила: - А ты... по своему заданию или как?
- Я? - неопределенно переспросил он, подвигаясь поближе, вплотную к ее поджатым ногам. - Да почти что по твоему.
- Это как - вместе, значит, пойдем?
- Безусловно. Не возражаешь?
- Нет, что ты!
Зоська горестно вздохнула. Если бы не те ее нелепые страхи, все могло оказаться удачнее, они бы заночевали в деревне, при людях, а не в этой норе, где хотя и теплее, чем в поле, но... Она, не шевелясь и почти не дыша, скорчилась, забившись в самый конец этой прорытой кем-то норы. Все-таки было не по себе от этого непривычно близкого соседства с мужчиной. Хотя бы он не начал приставать, она просто не знала, как повести себя с ним. С одной стороны, она была обязана ему, вытащившему ее из воды, устроившему в это убежище, согревшему своим полушубком. А с другой - кто знает, что у него на уме. Надо бы от него держаться подальше и вести себя по возможности строже.
- Ну как, греешься? - заботливо спросил он, придвигаясь поближе. Голос его прозвучал совсем не так, как на пойме, - это был совсем другой голос, с нотками доброты и сочувствия, каким его Зоська привыкла последнее время слышать в лагере.
- Греюсь, - сказала она.
- Скоро согреешься, - пообещал он. - Это я знаю. Как-то заночевал осенью. Дождь шел, промок, сухой нитки не было. А в стогу все обсохло. Лучше, чем на печке в избе. Помнишь Заглядки? - вдруг спросил он без всякой связи с их сегодняшним происшествием, и она улыбнулась.
- А, Заглядки? Как же... Такие вечеринки устраивали там!..
- Вечеринки на славу. Кузнецов это любил. Умел повоевать и погулять любил.
- Так молодой был.
- Молодой, да. Двадцать четыре года.
- Кажется, когда все было. А уж нет ни Кузнецова, ни многих, - горестно вздохнула Зоська.
- Кто знает, может, и нас скоро не будет.
- Нет! - зябко встрепенулась Зоська. - Не хочется об этом думать. Нельзя об этом. О другом надо.
- Это верно, что о другом, - согласился Антон. - Но о чем ты ни говори, как ни отвлекайся, а это в тебе сидит, как присохло. Как хвороба какая.
- Шумит все, - тихо сказала Зоська.
- Ветер. Шуметь долго будет. Зато нас не слышно, заглушает.
- Все равно страшно. Тише надо.
- А ничего. Тут нигде никого.
Оба, замолчав, прислушались, но действительно вокруг было тихо, лишь снаружи глухо шумел в сене ветер. Завернутые в кожушок Зоськины ноги стали понемногу согреваться, влажная ткань исподнего помалу теплела, нора набиралась человеческого духа, и усталость сладкой волной расходилась по утомленному телу девушки.
- А знаешь, - сказал вдруг Антон, и она разомкнула смежившиеся было веки, хотя в абсолютной темноте все равно ничего не было видно. - Я помню, как ты была одета. Там, в Заглядках. На тебе было голубое платье в цветочках. Правильно?
- Правильно, - просто ответила Зоська. И платье в цветочках, и тот, единственный с ним танец под балалайку, когда Антон лихо выхватил ее из группы девчат и минут десять молча кружил по избе, она хорошо помнила и теперь радостно удивилась, что это самое вспомнил и он.
- А танцевала ты ладно. В удовольствие.
- Так и ты... Ладный танцор.
- Любил девчат покружить.
- А теперь не любишь?
- Теперь не до того. Теперь самого война закружила.
- А ты это... Забыла, откуда ты родом?
- Да я из Восточной. Борисов, город такой, слыхала?
- Это за Минском, кажется?
- За Минском. А ты местная?
- Из Скиделя. Двадцать восемь километров от Гродно.
- Знаю. Ходил в сентябре. Почти до самого Гродно добрались. Бобики там нас пугнули. В Лососне. А ты с мамой жила?
- С мамой и старшей сестрой. Замужней. А свояка немцы весной расстреляли.
- Хорошо еще, что вас не тронули. Мать и теперь там?
- Там, где же ей быть. С весны не видела, прямо душа чернеет. Как она там?..
- Надо повидаться. Туда же идешь? - спросил он и примолк.
Зоська вся подобралась в темноте.
- А ты откуда знаешь?
- Знаю.
Трудно задышав, Зоська не ответила, и он сказал, как о само собой разумеющемся:
- Что же ты - почти дома будешь и мать не навестишь? Так не годится.
- Знаешь, не совсем дома. Да и другие дела есть.
- Ну, знаю, надавали тебе заданий, надо выполнять. Но и о себе подумать не грех, - сказал он и зевнул. - У меня тоже в Скиделе есть знакомый. Бывший дружок даже.
- Живет там?
- Живет.
- Где, на какой улице? Может, я знаю?
- Нет, ты не знаешь. Он человек новый.
- Ну новых я, конечно, не знаю. Которые приехали в тридцать девятом, те не очень знакомы. Я же перед войной в Новогрудке училась.
- Я и говорю: не знаешь, - сказал Антон.
Зашуршав сеном, он переменил положение и вдруг положил руку на ее плечо. Она испуганно-зябко вздрогнула, сделав слабую попытку отстраниться, но отстраниться было некуда.
- Не надо...
- Теплее будет. А то ты в моем кожушке, а мне...
- А тебе холодно?
- Ну так, знаешь... Не очень, но все-таки.
Она промолчала, и он удобнее обнял ее рукой за плечи. Его большое и сильное тело источало приятное для нее тепло, и она, притихнув, почти обмерла под его рукой.
- Экая ты малышка! - переходя на шепот, сказал он с заметными нотками нежности. Ей вдруг стало смешно - никто не называл ее малышкой, - была она хотя и невысокого роста, но крепко сбитой, ловкой девчонкой.
- Я не малышка, - сказала она. - Я, знаешь, сильная.
- Да ну?
- В самом деле. Могу повалить. Даже такого, как ты.
- Как я?
- Ну.
Кажется, это было уже слишком, она шутливо преувеличивала, потому что чувствовала исходившую от него угрозу и неумело пыталась противостоять ей.
- Что, Дозорцев научил? - заинтересованно спросил он. - Самбо?
- Да, самбо.
- Гляди ты! Ну и разведчица!
- А что? Разве плохо?
- Нет, почему же? Еще бы оружие. Но оружия небось не дали?
- Разведчику не обязательно оружие. Лучше хорошие документы.
- Это конечно.
- А у тебя есть документы? У меня какой-то аусвайс потрепанный. Как бы не влипнуть с ним.
- Потрепанный - это хорошо. Надежнее потрепанный.
- По аусвайсу я Аделаида, понял? - сообщила Зоська. - А тебя как по документу?
- А все так же: Антон Голубин.
- А разве не заменили? Полагается же заменить имя и фамилию.
- Зачем менять? У меня документ незаменимый. - Он тихонько двинул бедром. - Револьвер системы "наган".
- Ой! - удивилась Зоська. - Как же это? А вдруг проверка?
- На случай проверки это понадежнее твоего аусвайса.