Преступление и наказание - Достоевский Федор Михайлович

Роман в шести частях с эпилогом

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел

из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и

медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту[2].

Он благополучно избегнул встречи с своею хозяйкой на лестнице. Каморка его

приходилась под самою кровлей высокого пятиэтажного дома и походила более на

шкаф, чем на квартиру. Квартирная же хозяйка его, у которой он нанимал эту

каморку с обедом и прислугой, помещалась одною лестницей ниже, в отдельной

квартире, и каждый раз, при выходе на улицу, ему непременно надо было проходить

мимо хозяйкиной кухни, почти всегда настежь отворенной на лестницу. И каждый раз

молодой человек, проходя мимо, чувствовал какое-то болезненное и трусливое

ощущение, которого стыдился и от которого морщился. Он был должен кругом хозяйке

и боялся с нею встретиться.

Не то чтоб он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого

времени он был в раздражительном и напряженном состоянии похожем на ипохондрию.

Он до того углубился в себя и уединился от всех, что боялся даже всякой встречи,

не только встречи с хозяйкой. Он был задавлен бедностью; но даже стесненное

положение перестало в последнее время тяготить его. Насущными делами своими он

совсем перестал и не хотел заниматься. Никакой хозяйки, в сущности, он не

боялся, что бы та ни замышляла против него. Но останавливаться на лестнице,

слушать всякий взор про всю эту обыденную дребедень, до которой ему нет никакого

дела, все эти приставания о платеже, угрозы, жалобы, и при этом самому

изворачиваться, извиняться, лгать, - нет уж, лучше проскользнуть как-нибудь

кошкой по лестнице и улизнуть, чтобы никто не видал.

Впрочем, на этот раз страх встречи с своею кредиторшей даже его самого поразил

по выходе на улицу.

"На какое дело хочу покуситься и в то же время каких пустяков боюсь! - подумал

он с странною улыбкой. - Гм... да... все в руках человека, и все-то он мимо носу

проносит, единственно от одной трусости... это уж аксиома... Любопытно, чего

люди больше боятся? Нового шага, нового собственного слова они всего больше

боятся... А впрочем, я слишком много болтаю. Оттого и ничего не делаю, что

болтаю. Пожалуй, впрочем, и так: оттого болтаю, что ничего не делаю. Это я в

этот последний месяц выучился болтать, лежа по целым суткам в углу и думая... о

царе Горохе. Ну зачем я теперь иду? Разве я способен на это? Разве это серьезно?

Совсем не серьезно. Так ради фантазии сам себя тешу; игрушки! Да, пожалуй что и

игрушки!"

На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса,

кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не

имеющему возможности нанять дачу, - все это разом неприятно потрясло и без того

уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой

части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на

буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. Чувство

глубочайшего омерзения мелькнуло на миг в тонких чертах молодого человека.

Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами,

темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Но скоро он впал как бы в

глубокую задумчивость, даже, вернее сказать, как бы в какое-то забытье, и пошел,

уже не замечая окружающего, да и не желая его замечать. Изредка только бормотал

он что-то про себя, от своей привычки к монологам, в которой он сейчас сам себе

признался.