В однотомник вошли лучшие произведения знаменитого английского сатирика.
Роман "Мерзкая плоть" дает сатирическую картину жизни английского общества 20-х годов прошлого века. В романе "Возвращение в Брайдсхед" автор показывает обреченность британской аристократии в современном капиталистическом мире. Повесть "Незабвенная" высмеивает американский образ жизни.
В сборник включены также рассказы разных лет.
Содержание:
― МЕРЗКАЯ ПЛОТЬ ― - (роман, перевод М. Лорие) 1
― ВОЗВРАЩЕНИЕ В БРАЙДСХЕД ― - (роман, перевод И. Бернштейн) 37
― НЕЗАБВЕННАЯ ― - Англо-американская трагедия - (роман, перевод Б. Носика) 107
Рассказы 129
Примечания 139
Ивлин Во
― МЕРЗКАЯ ПЛОТЬ ―
(роман, перевод М. Лорие)
"В нашей стране, - сказала Алиса, все еще не успев отдышаться, - если бежать очень долго и очень быстро, вот как мы сейчас, обычно попадаешь в какое-нибудь другое место".
"Значит, у вас очень медленная страна, - сказала королева. - А здесь, ты сама видишь, твоего бега хватает только на то, чтобы остаться на том же месте. А если хочешь попасть в другое место, нужно бежать по крайней мере вдвое быстрее!"
"Если бы я была не настоящая, - сказала Алиса, готовая рассмеяться сквозь слезы, до того все это было нелепо, - я бы не могла плакать".
"Ты, надеюсь, не воображаешь, что это настоящие слезы?" - перебил ее Твидлдум весьма презрительным тоном.
Льюис Кэрролл. "Зазеркалье".
Глава 1
Всем было ясно, что качки не миновать.
Отец Ротшильд, иезуит, с чисто восточным фатализмом поставил свой чемодан в углу бара и вышел на палубу. (Чемодан был небольшой, из поддельной крокодиловой кожи. Инициалы, выдавленные на нем готическим шрифтом, были не отца Ротшильда - он в то утро попросил на время чемодан у лакея французской гостиницы, где провел ночь. Содержимое его составляло кое-какое белье, шесть очень нужных новых книг на шести языках, накладная борода и школьный географический атлас с испещренным пометками указателем.) Выйдя на палубу, отец Ротшильд облокотился о поручни, подпер ладонями подбородок и стал смотреть, как по трапу поднимаются пассажиры, все как один со сдержанно-опасливым выражением на лицах.
Большинство этих лиц было иезуиту знакомо, так как он обладал счастливой способностью запоминать все, что можно было узнать, обо всех, кто мог представлять хоть какой-то интерес. Язык его чуть высунулся наружу, и, не будь мысли пассажиров так заняты багажом и погодой, кто-нибудь из них мог бы заметить, как он похож на те гипсовые копии с химер собора Парижской богоматери, которые можно увидеть в витринах художественных магазинов, где они, покрашенные в цвет "старой слоновой кости", пытливо глядят на вас из-за наборов кистей и трафаретов, разноцветного пластилина и тюбиков с акварельными красками. Высоко над его головой, на фоне темнеющего неба, проплыл видавший виды "паккард" миссис Мелроз Оранг, неся на себе пыль трех континентов, а на палубу поднялась во главе своих ангелов сама миссис Мелроз Оранг, знаменитая проповедница.
- Вера!
- Здесь, миссис Оранг.
- Любовь!
- Здесь, миссис Оранг.
- Стойкость!
- Здесь, миссис Оранг.
- Непорочность… Где Непорочность?
- Непорочность плохо себя чувствует, миссис Оранг. Она ушла в каюту.
- От этой девчонки больше забот, чем толку. Чуть нужно заняться вещами, как она чувствует себя плохо. Остальные все здесь? Кротость, Оглядка, Доброта, Праведная Обида, Справедливость, Святая Тревога?
- Святая Тревога потеряла крылья, миссис Оранг. Она в поезде заговорилась с одним джентльменом… Ах, вот она.
- Нашла? - спросила миссис Оранг.
Святая Тревога так запыхалась, что могла только кивнуть головой. (Ангелы носили свои крылья в узких черных картонках, похожих на футляр для скрипки.)
- Хорошо, - сказала миссис Оранг. - И пожалуйста, не выпускай их из рук и поменьше разговаривай с джентльменами в поездах. Вы же ангелы, а не хористки, понятно?
Ангелы сокрушенно сбились в кучку. Ужасно, когда миссис Оранг бывает такая. Ох и зададут же они Непорочности и Святой Тревоге, когда останутся одни, в ночных рубашках! Мало того, что всех будет тошнить от качки, так еще миссис Оранг шпыняет.
Заметив, как они расстроены, миссис Оранг смягчилась и заулыбалась. В "обаянии" ей нельзя было отказать.
- Ну, девочки, - сказала она, - мне нужно идти. Говорят, будет сильно качать, но вы не верьте. Если на душе спокойно, то и желудок не подведет. И помните, если все-таки станет мутить - пойте. Это самое лучшее средство.
- До свидания, миссис Оранг, спасибо. - Они сделали грациозный книксен, повернулись и дружно засеменили на корму, во второй класс. Миссис Оранг проводила их благосклонным взглядом, а потом, расправив плечи (ни дать ни взять бывалый моряк, только бороды маловато), решительно зашагала в бар первого класса, расположенный на носу.
На борт всходили и другие выдающиеся личности, тоже очень недовольные погодой; чтобы уберечься от ужасов морской болезни, они прибегли к различным видам цивилизованного знахарства, но веры им недоставало.
Были здесь мисс Рансибл, и Майлз Злопрактис, и весь Цвет Нашей Молодежи. Они весело провели утро, обклеивая друг другу животы полосками липкого пластыря (как мисс Рансибл при этом повизгивала!).
Был здесь и достопочтенный Уолтер Фрабник, член парламента и на прошлой неделе - премьер-министр. Перед утренним завтраком мистер Фрабник выпил две максимальные дозы некоего хлорного препарата (после чего завтрак не лез ему в горло), а потом в поезде, совсем упав духом, допил весь флакон. Он двигался как во сне, сопровождаемый по пятам двумя откровенными детективами. Они побывали с ним в Париже и знали о его тамошних делах все, что стоило знать, - по крайней мере с точки зрения романиста. (Между собой они называли его Достопочтенный Бабник, но это было скорее остроумной игрой на его фамилии, чем порицанием его любовных интрижек, в которых он, если говорить начистоту, проявлял изрядную робость, а то и поддавался паническому страху.)
Леди Троббинг и миссис Блекуотер, сестры-близнецы, чей портрет кисти Милле был недавно продан на аукционе у Кристи за рекордно низкую цену, сидели на палубной скамейке тикового дерева, ели яблоки и пили то, что леди Троббинг со старомодной игривостью называла "шипучкой", а миссис Блекуотер именовала более эксцентрично - "шампань", произнося это слово в нос, на французский лад.
- Посмотри, Китти, ведь это мистер Фрабник, тот, что на прошлой неделе был премьер-министром.
- Не может быть, Фанни, где?
- А вон, чуть впереди тех двух мужчин в котелках рядом со священником.
- Да, похоже на его фотографии. Какой у него странный вид!
- В точности так выглядел покойный Троббинг… весь тот последний год.
- … А мы ведь не подозревали, пока кто-то не нашел флаконы под половицей в его гардеробной… а то мы все думали, что он просто пьет…
- По-моему, в наши дни премьер-министры были маркой выше, ты не находишь?
- Говорят, на мистера Фрабника имеет влияние только одна особа…
- Из японского посольства…
- Разумеется, милочка, только не говори так громко… Но серьезно, Фанни, как ты думаешь, мистер Фрабник действительно такой?
- Фигура у него для его возраста вполне хорошая.
- Да, но его возраст и этот явно полнокровный тип так часто бывают обманчивы. Еще бокал? Не пожалеешь, когда мы отчалим.
- А я думала, мы уже плывем.
- Чудачка ты, Фанни, такие уморительные вещи говоришь.
И пьяненькие старушки, давясь от беззвучного смеха, под ручку отправились вниз, в свою каюту.
Из остальных пассажиров одни заткнули уши ватой, другие надели темные очки, а кое-кто ел сухари из бумажных пакетов - говорят же, что индейцы едят змеиное мясо, чтобы перехитрить врага. Миссис Хуп лихорадочно твердила формулу, которой обучил ее в Нью-Йорке один йог. Немногочисленные "морские волки", чей багаж пестрел ярлыками многих плаваний, расхаживали по палубе, вызывающе попыхивая короткими вонючими трубками и подбирая партнеров для партии в бридж.
За две минуты до того, как пароход должен был отойти, когда уже раздавались вокруг первые предупредительные свистки и возгласы, по трапу поднялся молодой человек с чемоданом. Ничего примечательного в его внешности не было. Он выглядел в точности так, как выглядят подобные ему молодые люди; свой чемодан, до противности тяжелый, он нес сам, потому что у него не осталось ни одного франка да и почти никакой другой валюты. Он прожил два месяца в Париже, где писал книгу, а теперь возвращался домой, потому что сделал по почте предложение и получил согласие. Звали его Адам Фенвик-Саймз.
Отец Ротшильд приветливо ему улыбнулся.