Недовольство
Пифагор петлял по тёмным улицам, стараясь подавить гложущее чувство неудовлетворённости. Всё, что он говорил о себе Поликрату, было ложью или, точнее, попыткой скрыть правду. В страхе перед нею он покинул родительский дом и отправился на чужбину, чтобы стать там человеком без рода и без имени. Открывшиеся ему уже в юности видения подчас мешали понять, кто он на самом деле - Эвфорб, Пирр или даже сын Гермеса Эталид. О первой своей жизни он даже в находивших на него припадках откровенности долгое время не мог рассказать никому, ибо что бы могли подумать, узнав, что к нему, Пифагору, среди бела дня явился Гермес и предложил на выбор любой дар, кроме бессмертия. Не мог он никому поведать о своём странном страхе перед буквами. Когда он пытался занести их на папирус, они двоились, поворачивались друг к другу так, что их можно было читать и справа налево, и слева направо, как делают финикийцы и иудеи. И странным образом из этого бреда выросла уверенность в парности как всеобщем законе бытия. Бред стал источником его знаний о космосе. Конечно, Пифагор понимал, что Эвфорб - это тоже бред, но и он натолкнул его на здравую мысль, что всё сказанное Гомером о Троянской войне - злокозненная ложь, и он мог бы это доказать с помощью неопровержимых доводов.
Из-за Гомера произошла давняя ссора с отцом. Когда он, ещё будучи мальчиком, поведал ему о своём открытии, отец возмутился:
- Ты ещё молод, чтобы судить того, о месте рождения которого спорят семь городов.
- Это ни о чём не говорит, - возразил тогда он. - Это спор из-за тени осла. В ней пытаются скрыться от слепящего света истины. О месте моего рождения спорить не будут.
- Вот в этом ты прав, - усмехнулся отец. - Ты не можешь закончить работу даже над одним-единственным перстнем. О тебе просто не вспомнят.
Именно тогда он, разобиженный, отправился на Сирое к Ферекиду.
"Конечно же Гомер выдумал свою Троянскую войну и все эти корабли, на которых ахейцы приплыли в Троаду. Но сколь великолепна эта выдумка и кому она принесла вред? А я в спорах с нею погубил мать, я-то ведь знаю, что она ушла в Аид с горя. Глупое упрямство!"
Раздражение собой вскоре перенеслось на недавнего собеседника. "Отец прав. Есть в этом человеке что-то отталкивающее. И откуда эта непроницаемая броня, которой он себя окружил? Зачем он меня пригласил? Кто я для него? Одна из диковин, которой он хочет украсить свой дворец? И почему я принял его приглашение встретиться с Родопеей? А о Ферекиде я ему хорошо сказал. Надо обязательно навестить старика. Интересно, что он думает о Поликрате? А ведь Ферекида не раздражали мои нападки на Гомера. Он, кажется, понимал, что в споре с тенями я обогащаюсь. Да и впрямь спор с Гомером, никогда не покидавшим Ионии, позволил мне открыть для себя Финикию, Вавилон, Индию и понять, насколько превратно судят о мире те, кого считают семью мудрецами. Кто они, эти великие мужи, принёсшие свою жизнь на алтарь ясности и изрекающие тёмные истины наподобие пифии? Не пытаются ли они, подобно персидским магам, заговорить самих себя от пугающей сумятицы мира?"
В триклинии
Вовсе не то вы мыслите Эросом -
Эрос ваш мучает, жжёт и томит.
Мой же - нас всех возвышает над серостью,
Право даёт называться людьми.
Низкий прямоугольный стол, застеленный белой материей, блистал золотой и чеканной серебряной посудой, украшениями из гиперборейского янтаря. На ложах возлежали трое. Поликрат опаздывал. Но вот пахнуло восточными благовониями. В зал во всём блеске красоты вступила Родопея. Совершенные формы просвечивали сквозь полупрозрачный пеплос, заколотый на плече пряжкой из Электра. На груди поблескивало золотое украшение. Поликрат шёл сзади с кифарой в руках.
- Друзья мои, - начал Поликрат, - в такие вечера, когда самая жизнерадостная из муз Талия призывает к дружескому застолью, мы обыкновенно выбираем симпосиарха. Сегодня же я привёл к вам царицу пира и его награду. Готовы ли вы подчиниться воле моей гостьи?
- Готовы! Готовы! - послышались голоса.
Поликрат и Родопея заняли свои места. Тиран протянул ей кифару.
Родопея положила инструмент на обнажённые колени и, тронув струны, запела грудным голосом:
Я объявляю агон, и буду сладкой наградой
Всю эту ночь до появления Эос
Я для того, кто суть обозначить сумеет Бога,
к которому тянется каждый живущий,
Как к магнезийскому камню железо,
Бога, который безумную жажду сближения
В наших телах и радость в душах рождает,
Ту, пред которой иные желанья ничтожны.
- Итак, задание получено, - произнёс Поликрат, обводя взглядом присутствующих. - Давайте начнём агон. Из него я исключаю себя, чтобы взять роль судьи. О могуществе Эроса много сказано. Но речь идёт о природе Эроса, о предмете, насколько я понимаю, почти не исследованном.
- Это верно, - согласился Эвпалин. - В рассуждениях поэтов о строении мира нет ясности. Согласно Гесиоду, сначала родилась широкогрудая Гея, а за ней появился Эрос, потом Уран и Тартар. Если это так, надо думать, что Эрос - это сила, соединившая Гею с Ураном. Здесь я должен вспомнить, что сказано о Гее в священных книгах иудеев: "Гея была безвидна и пуста". Итак, потянувшись к Урану, Гея преобразилась. На её могучем теле появились два ровных, как бы прочерченных циркулем круга. В этих местах тело Геи вздыбилось, образовав два купола. Несколько ниже возникло глубокое ущелье. Гея стала напоминать женщину, и Уран, с яростью обрушившись на неё, её оплодотворил, став родителем титанов, киклопов и сторуких великанов.
- Превосходное дополнение Гесиода, - сказал Поликрат, пододвигая к себе чашу. - У Гесиода Эрос, наряду с Хаосом, Геей и Тартаром, - одно из четырёх лишённых родителей первоначал. Но место и роль Эроса у него не ясны. Он только называет его "сладкоистомным" и "приводящим в безумие". Ты же, Эвпалин, соединив два мифа, объяснил, что без Эроса Гея, будучи бесформенной, как Хаос, из которого она вышла, не могла бы привлечь к себе Урана, и ты исключил из мироздания Тартар. Так ли я тебя понял?
- Так, - ответил Эвпалин. - Тартар, как его понимают поэты, - бессмыслица.
- Превосходно! - воскликнула Родопея. - Но всё же какова природа самого Эроса, этой могучей силы соединения мужского и женского начал?
- Это вечно пылающий и творящий огонь, инстинкт созидания, - ответил Эвпалин, - и в то же время - основа всякой деятельности. Недаром ведь Афродита была супругой Гефеста.
- Кажется, теперь мой черёд, - начал Анакреонт. - Я ничего не знаю о первоначальном Эросе, и мне нет до него дела. Меня мучает Эрос, сын Афродиты. Он, единый по своей сути, постоянно меняет облики, представая то прекрасной девой, то обольстительным юношей. Я тянусь к нему, а он то подаёт мне надежду, то отворачивается. Счастливец Гомер обращался к музе в начале великой поэмы, а я не устаю взывать к нему, шалуну и мучителю, в каждом, даже самом маленьком стихотворении. Вот последнее из них:
Бросил шар свой пурпурный
Златовласый Эрос в меня
И зовёт позабавиться
С девой пёстрообутою,
Но смеётся презрительно
Лесбиянка прекрасная.
На другого любуется.
Взгляд Поликрата обратился к Метеоху.
- Теперь ты.
- Что я могу сказать после таких стихов? Да и опыта у меня нет.
Юноша растерянно развёл руками. Звякнула чаша. Взоры пирующих обратились к пятну, расплывавшемуся на скатерти. Поликрат дал знак слуге, стоявшему у стены.
- Не надо, - проговорила Родопея, - вавилонские маги гадают по очертаниям таких пятен.
Пятно стало похожим на несущегося во весь опор коня. Родопея закрыла лицо ладонями.
- Успокойся, царица, - обратился к ней Пифагор, - стоит ли верить магам? Я согласен с Эвпалином. Эрос - это вечный огонь, вокруг которого вращаются Земля и другие космические тела. Но прав и Анакреонт. В твоих великолепных строках, Анакреонт, Эрос - златоволосый и златокрылый лучник. Ведь стрела - это солнечный луч. Не так ли? Индийский Эрос Кама - тоже лучник, но лук у него не из кизила, не из орешника, а из медового тростника, стрелы - из сцепившихся пчёл. У тебя Эрос принял форму мяча цвета заката, в который ты вступил. И уже с первой строки становится ясно, чем закончится великая песня.
Прекрасно вечернее солнце, но юные жаждут не старческой бессильной красоты.
- Боги мои! - перебил Анакреонт. - Как ты истолковал мои стихи! Я ни о чём подобном и не думал. Ко мне строки явились сами, и я старался их не спугнуть.
- Вот-вот! - подхватил Пифагор. - За тебя думал Эрос. Он творец любого творчества и основа могущества. О последнем хорошо сказано в индийском мифе. Послушайте. Как-то два старых бога Вишну и Брахма встретились с юным Шивой и стали перед ним хвалиться своей мощью. Шива выслушал их и сказал: "К чему много слов? Сейчас я приму свой истинный облик, и тот из вас, кто найдёт его пределы, будет самым могущественным". В один миг Шива превратился в огромную колонну с округлой капителью. Она стала расти, уходя в небо. И тогда Брахма, превратившись в лебедя, воспарил, чтобы достигнуть её края, Вишну же стал кротом, чтобы дорыться до её корня. Прошло много тысяч лет, и старые боги вернулись к Шиве, признав своё поражение, ибо сила Эроса беспредельна.
Родопея сняла с головы венок и протянула его Пифагору.