"Сюда переведены рыбаки, - думал Пифагор. - Если бы Поликрат намеревался здесь высадиться, судно должно было переменить направление. Но оно шло прежним ходом. Видимо, Поликрат решил обогнуть акрополь своей морской державы. Так же в дни праздника обходят теменос храма Мелькарта в Тире, так же и персидские маги делают круги во время жертвоприношения огню. Это магический круг, отделяющий священную территорию от неосвященного мира и закрепляющий над нею власть высших сил. Поэтому так серьёзен и значителен Поликрат".
Судно совершило ещё один разворот. Побережье по обе стороны мыса Дрепан было равнинным и, кажется, шевелилось от курчавой волны пасшихся овец. Справа по борту в тумане выступила едва различимая Икария.
- Несколько дней назад мною получено послание от Амасиса, - внезапно проговорил Поликрат. - Поблагодарив за самояну, фараон напомнил мне, что счастье недолговечно и что ни один из известных ему счастливцев не кончил хорошо. Поэтому - таковы его подлинные слова - "тебе, мой друг, надо шагнуть самому навстречу несчастью". Как ты думаешь, что он имел в виду?
- Видишь ли, - начал Пифагор после недолгого раздумья, - вавилонские, а также индийские мудрецы полагают, что счастье и несчастье - это две гири, колеблющиеся на чаше весов. Судьба смертного также колеблется на этих гирях, и если счастье сильно перевешивает, то это может привести к такому резкому повороту, что человек летит в пропасть и ничто его не в силах удержать. Поэтому ни в коем случае нельзя допускать чрезмерного счастья и надо самому поддерживать равновесие.
- Как же мне поступить?
- Изменить свою жизнь. Помнится, в таком случае один индийский царь покинул дворец, став отшельником. Может быть, отказаться от самого тебе дорогого.
- Здесь не Индия, - отозвался Поликрат. - А насчёт дорогого? Вот что. Я откажусь от перстня. У меня нет вещи дороже его. И ты будешь свидетелем того, как он исчезнет в пучине. Вот здесь, перед мысом Канфарион, самое глубокое место.
Поликрат снял с пальца перстень и, закрыв глаза, бросил его за борт. Проследив за описанной дугой, Пифагор перевёл взгляд на тирана. И сразу же его оглушил поток мыслей, считываемых с губ Поликрата. "Вот и нет перстня, как нет и дружбы. Амасис беспокоится обо мне, а Силосонта не только не задержал, а отправил на своём корабле в Навплию. Пора действовать. Выделю Меандрию пять кораблей. Этого хватит, чтобы покончить с осиным гнездом".
Поликрат повернул голову.
- Вот я без перстня, - проговорил он. - Ощущается непривычная лёгкость. Надо будет заказать другой.
"Такого, как тот, ты не найдёшь! - подумал Пифагор. - Он был броней, мешавшей мне узнать о твоих намерениях".
- Да, к вещам привыкаешь, как к чему-то живому. Но ты не огорчайся. Главное, что внял совету друга, - проговорил он.
Достигнув западной оконечности острова, судно свернуло в открытое море. Слева по борту возникали и рушились пенные гребни. Это скопище острых скал и подводных камней мореходы называли некрополем кораблей и старались к нему не приближаться. Впереди островок Рипара, обиталище чаек. Зобастые и тяжеловесные, поднявшись в воздух, они становились похожими на гаммы. И Пифагор начал их машинально складывать. Получилось тридцать шесть.
Судно развернулось ещё раз и двинулось вдоль южного берега, блестевшего песчаной полосою пляжа. В глубине показались гора Хесион и у её подножия - освещённый закатом храм Артемиды. Здесь был исток Имбраса, считавшегося супругом Хесион и отцом Окирои. Отсюда недалеко до Герайона, а там уже гибельный Парус и гавань.
Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в душе Пифагора, но тотчас же ускользнуло.
- Эвпалйн обещает уничтожить это бельмо на глазу Самоса, - услышал он голос Поликрата. - Но не знаю, успеет ли.
Улов
Город ещё спал. Молчали на насестах петухи. До слуха Пифагора доносилось лишь уханье ночной стражи стен - сов - и ещё какой-то посторонний шум. Пифагор поспешил на него и нагнал телегу с мусором. Присоединившись к ней, он покинул город незамеченным.
Рядом со свалкой проходила дорога, пересекающая город с юга на север в самом узком месте. Пифагор шагал, насвистывая любимую мелодию, которую ещё в детстве напевала ему мать. Проснувшиеся дневные птицы подхватили её, дополнив своим щебетом и хлопаньем крыльев.
Небо быстро светлело. За перевалом дохнуло Бореем. Поправив растрепавшиеся волосы, Пифагор прибавил шагу и вышел на берег. Вот и бухта, куда переправлены рыбаки. По колено в воде четверо тащили сеть, кажется не подозревая, что кто-то за ними наблюдает.
И словно туман застлал глаза Пифагору. Когда же он рассеялся, изменилась панорама. Вместо узкой бухты взору открылся плоский песчаный берег и плывущий к нему керкур, а на нём человек, в котором он узнал самого себя. Рыбаки с берега махали ему руками, среди них девушка, её лицо показалось Пифагору давным-давно знакомым, но он никак не мог вспомнить, кто она.
Видение исчезло так же внезапно, как и появилось. Пифагор не имел власти над своей памятью. Скорее она обладала властью над ним, неожиданно раскрывая эпизоды прошлой жизни. Но ему не удавалось соединить обрывки видений в нечто целое. Об Эвфорбе и его схватке с Менелаем писал Гомер, но Гомеру не было известно об учёных занятиях Эвфорба. Что касается последней жизни, проходившей на прилегавшей к Делосу Рении, то не было никакой надежды узнать что-либо от постороннего лица.
Взглянув на берег, Пифагор увидел рыбаков с обильным уловом. Он сбежал по склону. Рыбаки, услышав шум шагов, обернулись. У одного из них, сгорбленного старца, глазницы были пусты, однако черты лица показались Пифагору знакомыми. Старец подошёл к Пифагору, и тот ощутил лбом и щеками прикосновение бегающих холодных пальцев. Неожиданно старик вздрогнул и испустил вопль.
- Пирр! Друг мой! Ведь мы с Мией тебя похоронили на Рении! Поставили тебе кенотаф. Где же ты был все эти годы? Почему не давал о себе вестей? А впрочем, что я? Ты ведь не знал, что Писистрат превратил нашу Рению в некрополь, перенеся туда могилы с Делоса, а Поликрат приковал её цепью к Делосу и посвятил Аполлону.
- Отец, - обратился к старцу молодой рыбак, - это не твой земляк, а софос Пифагор. Его знают все на Самосе.
- Нет, нет! Это Пирр! Мне ли не узнать моего друга!
- Не сердись, господин, - обратился юноша к Пифагору. - В таком возрасте что не привидится. Отец тебя с кем-то спутал.
- Нет, не спутал, - настаивал старик, - это мой друг, попавший в бурю за год до очищения Делоса Писистратом, друг, которого я долгие годы считал покойным.
- Извини, господин, - повторил юноша. - У моего отца всё смешалось в голове после того, как Поликрат приковал его островок цепью к Делосу. Ты, наверное, пришёл за рыбой, но сначала нам надо разделить улов.
- Тогда можете взять каждый по пять крупных и по тринадцать мелких рыб, и останется ещё одна, самая большая.
Рыбаки переглянулись.
- Как ты можешь знать, сколько рыб мы поймали? - спросил один из них.
- Я посчитал. И вы можете мне поверить. Если я ошибся, оплачу весь улов, если нет - вы возвратите Посейдону тех рыб, какие ещё будут дышать.
- Идёт! - обрадовались рыбаки и бросились разбирать рыб.
Прошло немного времени, и от кучки осталась лишь одна большая рыбина. Пифагор подошёл к ней, и рука его, коснувшись чешуи, ощутила лёгкое жжение, как тогда, в Астипалее, когда он коснулся перстня Поликрата.
- А что это за рыба? - обратился он к стоявшему рядом рыбаку.
- Мы называем её пампилом. Забирай её себе.
- Да нет! Такая большая рыба должна принадлежать самому большому человеку Самоса.
- Ты прав! Я сам отнесу её во дворец, - проговорил один из рыбаков.
Протягивая драхму, Пифагор сказал:
- А оставшихся в живых, как договорились, верните Посейдону.
Простившись с рыбаками, Пифагор отправился к проливу, отделявшему остров от мыса Микале, и долго смотрел на противоположный берег. В памяти его вставал пролив, отделяющий Рению от Делоса. Раньше он колебался - стоит ли наносить Поликрату такой удар. Теперь сомнения исчезли.
Взрыв
Открыв глаза, Поликрат отёр ладонью пот. Ночной кошмар всё ещё не покидал его. Это была встреча с Амасисом, но не в зале дворца, а на носу пентеконтеры, оплывавшей остров. И было это не днём, а ночью. Сияли звезды, и их отражения мерцали в воде. Египтянин стоял слева, как тогда наяву Пифагор, и поворачивал руку, любуясь блеском кольца. Знакомая золотая оправа. И поначалу Поликрат подумал, что это его кольцо, а затем понял, что на пальце Амасиса полная луна почти с такой же тенью, какую можно увидеть в ясную ночь. Тень перемещалась, принимая пугающие очертания. "Зачем ты заменил смарагд в моём перстне?" - спросил Поликрат. Амасис повернулся. Выступили провалы носа и щёк. Блеснули сплошь золотые зубы. "Спасибо тебе за золото", - зловеще прошамкал мертвец, и Поликрат проснулся.
"Конечно же сон навеян новым посланием Амасиса, о котором я размышлял весь день, - успокаивал себя Поликрат. - Мертвец во сне - к счастью. Но какая нелепица - золото во рту..."
Поликрат спустил ноги, и ступни его утонули в ворсе мидийского ковра, покрывавшего пол всей спальни. Вспомнился сатрап Багадат. Ковёр - плата за посредничество в дружбе с фараоном.