- И осталось, - сказал Пифагор. - Во многих местах Эллады можно увидеть полуразрушенные стены, искусно сложенные из огромных камней. Эллины называют их киклопическими, сочинив басню, будто это дело рук одноглазых великанов киклопов. Эти стены возведены пеласгами, и кое-где этого не забыли: афиняне, сохранившие город с пеласгийских времён, до сих пор называют акрополь Пеласгиконом. Есть такие руины и у нас на Самосе. Когда вы будете входить в Астипалею, обратите внимание на лелегскую кладку с обеих сторон ворот.
- Лелегскую?
- Или пеласгийскую. Как тебе больше нравится, - продолжил Пифагор. - Ибо лелеги - одна из ветвей пеласгов. У нас на Самосе от них, кроме части стены, осталось пещерное святилище и дуб Анкея в горах.
Глаза Метеоха загорелись.
- А это далеко отсюда? Как туда попасть? - спросил он.
- Очень просто. Завтра можем отправиться туда вместе. И не забудьте захватить факел.
Пещера чисел
Явь - это круговращенье.
Всё остальное - сны.
Жизнь - это возвращенье
По правилам кривизны.
Дряхлое вровень юному.
Свет возникает из тьмы.
И незримыми струнами
В мире связаны мы.
Кажется, только здесь да ещё на поросших лесом кручах Керкетия, самой высокой горной гряды, не было слышно собачьего лая и блеянья овец. Но именно овцам эта долина была обязана своей прозрачной чистотой. Узнав, что животные любят сильфий и мясо их приобретает от него удивительный аромат, Поликрат, ещё в то время, когда у него гостил изгнанный из Кирены тиран Аркесилай, приказал засадить долину этим знаменитым растением и огородить огромную плантацию забором, чтобы дать ему разрастись.
Берег ручья, вдоль которого вилась тропинка, зарос ирисом и асфоделью. Над цветами кружились шмели и осы, наполняя долину гудением.
Лощина пошла на подъём. Посадки сильфия оборвались. Тропа вывела на каменную осыпь, белизну которой подчёркивали склоны красноватого оттенка с редкими невысокими кустиками колючих растений. Тропинка становилась всё круче. И вот путники на площадке под кроной дуба-великана, рядом со скалой, зияющей неровным чёрным отверстием.
- Священный дуб Тина, - проговорил Пифагор, подходя к стволу. - Тином лелеги называли Зевса. Здесь они вопрошали его волю, тряся в горшке вместо жребиев жёлуди, здесь они принимали посланцев от других племён. А соседняя пещера не только укрывала от непогоды, но и была святилищем задолго до того, как у моря появился Герайон.
Узорные тени листьев пробегали по лицу Пифагора, придавая ему необыкновенную подвижность и одухотворённость. Его голос звучал глубоко и уверенно.
- Какой ты счастливец, Пифагор! - внезапно воскликнул Анакреонт. - Ты избежал страха.
Пифагор удивлённо вскинул брови:
- Какого страха?
- Липкого, обволакивающего. Тебе не пришлось, спасаясь бегством, оставлять родной город, родные могилы. Сколько раз я вспоминал Бианта, советовавшего ионийцам переселиться на огромный западный остров Ихнуссу. Только здесь, на Самосе, благодаря гостеприимству Поликрата мне удалось обрести спокойствие. Я стал под звуки кифары славить вино и любовь. Самос вернул мне способность радоваться. Это было подобно второму рождению.
- Могу тебя понять, - сказал Пифагор. - Поликрат сделал Самос скалою спасения для эллинов, обитавших в Азии. Но скала даёт приют немногим, и, может быть, пора вернуться к совету Бианта?
Под холмом появился Залмоксис. Запрокинув голову, он смотрел вверх.
- Взгляни, как этот юный варвар похож на Диониса, - проговорил Пифагор.
- Да! - согласился Анакреонт. - В руке тирс. И в поведении есть нечто сверхъестественное. Прошлой зимой этот юный раб проспал полмесяца, и мог бы больше, если бы его не разбудил Метеох. И представь себе, в спячке он слышал все наши разговоры и сумел передать их слово в слово.
Раскачиваясь на ходу и, кажется, насвистывая и напевая, Залмоксис поднимался по тропинке, змеившейся среди редких пучков высохшей травы и колючего кустарника. Когда он остановился, блеснули глаза цвета лазурита. Его можно было бы принять за эллина, если бы не вздёрнутый нос и слегка утолщённые губы, которыми он сжимал стебелёк сильфия.
- Кто твои родители, Залмоксис? - спросил Пифагор. - Расскажи о себе.
- Родителей я не помню. Меня подобрал младенцем охотник в лесу, точнее, в медвежьей берлоге. Я стал приёмным сыном своего спасителя, крестонея.
Мальчик приподнял хитон, и открылась грудь с синими линиями рисунка: медведь на задних лапах с грозно разинутой пастью.
- Это его работа, - с гордостью произнёс он. - Он был жрецом Бендис и никому не доверял священных изображений угодных ей зверей. После гибели крестонея во время набега на херсонесских эллинов я оказался рабом.
Залмоксис отломил верхушку своей палки, оказавшейся полой, и принялся раздувать спрятанный там уголёк.
- Оставайся здесь, - сказал Пифагор, когда мальчик зажёг факел. - Придёшь по моему зову.
Пифагор первым шагнул во мрак, за ним - Анакреонт и Метеох.
Мальчику было слышно всё, что говорил Пифагор. Его голос, усиливаемый пустотой, приобрёл необыкновенное, почти божественное звучание.
- "Почему я вас привёл в пещеру?" - спросите вы меня. Во мраке вы лишены всего того, что потворствует обману вашего разума и служит источником заблуждения. Сюда не проникают лучи Гелиоса, катящегося по небу подобно огненному колесу. На огромном расстоянии он видится окружностью, а на самом деле это колоссальный огненный шар, во много раз превышающий размеры Земли. Здесь не видно и звёзд, которые кому-то кажутся гвоздями, прибитыми к небесной сфере, а это рассеянные в пространстве числа.
По шороху перекатывающихся камешков Залмоксис понял, что Пифагор перешёл в дальнюю часть пещеры. Оттуда послышалось:
- Зрением и слухом обладают все населяющие землю существа. Каждое из них видит и воспринимает окружающий мир по-своему. Но только у человека есть некое мерило, позволяющее ему сопоставить наблюдения и ощущения, и ему для установления истины полезно порой оставаться во мраке и безмолвии.
Голос постепенно стихал, удаляясь, но через некоторое время он зазвучал явственнее.
- Небо подчинено всеобщему закону. В нём нет ничего оттого, что поэты именуют Хаосом. Все небесные явления, отражающиеся в земной жизни, следуют с такой математической точностью, что мы в состоянии их предсказывать. Поэтому я называю мир космосом. Мне кажется, я знал об этом уже тогда, когда был Эвфорбом и сражался под стенами Микен с Менелаем.
Раздался шум перебивающих друг друга голосов. Пифагор и Анакреонт вступили в спор. Через некоторое время Пифагор позвал Залмоксиса.
Мальчик вошёл в пещеру. Факел осветил земляной пол и неровные стены с потёками.
Отделившись от спутников, Пифагор сделал несколько шагов в сторону и поднёс факел к стене.
На гладком участке стены проступили какие-то знаки.
- Так писали лелеги и фригийцы во времена моих предков, - торжественно произнёс Пифагор. - Гомер как-то упомянул эти письмена, назвав их роковыми.
Анакреонт подошёл поближе и провёл пальцем по углублениям, оставленным резцом.
- О чём писали в те дремучие времена? Для меня это лишённые смысла палочки, крестики, кружочки.
- Это числа - единицы, десятки. Всё нами видимое есть выражение числа, невидимого и вечного. Всё сущее - воздух, вода, земля - вторично по отношению к числу. Исследуя числа, мы в состоянии понять не только расстояния, отделяющие нас от видимых и невидимых миров, но уяснить законы их возникновения и гибели. Что касается данного числа, то оно записано Анкеем. Под ним имеется плита - вы можете её нащупать. На ней стоял ксоан Аполлона, находящийся ныне в Герайоне.
- Но откуда тебе, Пифагор, известно, что это надпись тех времён? - усомнился Анакреонт.
- Из видений, раскрывающих мои прошлые жизни. Иногда я вижу себя Эвфорбом, иногда - делосским рыбаком Пирром.
- Мало ли что может привидеться? - улыбнулся Анакреонт. - И я нередко себя вижу, задремав, в объятиях юной красавицы, покрывающей мою грудь страстными поцелуями.
- И ты, проснувшись, находишь их следы? Ведь нет? А вы видите на стене древние письмена. И вот ещё...
Пифагор засунул руку под полу хитона и извлёк оттуда небольшой слиток. Поднимая его, он проговорил:
- Этот предмет искатели губок вытащили со дна бухты близ скалы, которую называют Парусом. Вглядитесь. Это кусок меди, напоминающий бычью шкуру. Сравните - на нём те же знаки, что и на стене. Это не что иное, как деньги, какими пользовались во времена Приама и Анкея.
Пифагор торжествующе взглянул на собеседников.
- А между тем Гомер не знает о том, что в те времена были деньги. Помните, как у него ахейцы покупают вино?
Все остальные ахейцы вино с кораблей получали.
Эти медью платя, другие блестящим железом.
Шкуры волов приносили, коров на обмен приводили
Или же пленных людей...