- Точно так. Вот изволите видеть: я служил просто истопником, а как пришло время выходить в отставку, жена и говорит мне: "Григорий Иванович, просись, чтоб тебя отставили арапом: ведь арапам пенсиону вдвое больше". "Штука!" - подумал я и пошел к начальнику, попросил как следует, представил резоны, жена, дескать, дети… Вот он, спасибо, был добрый человек, представил меня арапом, и отставили меня с арапским пенсионом, а лицо-то у меня - какое бог создал, милостивый государь!.. После меня еще человека три вышло в отставку тоже арапами.
- И все белые?
- Точно так.
- Где же они?
- Живут здесь, неподалеку.
* * *
Бедные, по большей части неудобные домы небогатых домохозяев почти всегда занимаются жильцами, живущими весьма нешироко.
Положим, жил-был человек, занимавший место не важное по своему значению, не важное по жалованью, но так называемое теплое место, благословенное свыше, доставляющее своему обладателю разные блага, необходимые для жизни, и жил чиновник на этом месте долго, женился, обзавелся многочисленным семейством; но жил безрассудно, что называется без пути, не оглядываясь на прошедшее, не думая о будущем, водил дружбу с знатью, давал великолепные вечера и обеды, играл по большой в преферанс и проч. и вдруг нечаянно объелся и умер. На его место не замедлил явиться другой, который очень обязательно попросил съехать с казенной квартиры семейство своего предшественника. Правительство, всегда попечительное, назначило жене и детям умершего, сообразно его жалованью, пенсион; но пенсион оказался ничтожным для людей, привыкших жить в роскоши; ни мать, ни дети никогда не заботились узнать что-нибудь полезное, выучиться какому-нибудь рукоделию, а в городе жить дорого, и вот оне, взвалив свои пожитки, остатки прежней роскоши, на ломовых извозчиков, бредут печальною толпой на Петербургскую сторону.
Бедный чиновник-мечтатель, бросивший свой родной город и приехавший, что называется наобум, искать в столице счастия, оглядывается с ужасом на свое положение и удаляется на Петербургскую сторону - там для него есть квартира по его карману, там ему все напоминает его родной провинциальный городок.
И освистанный актер, и непризнанный поэт, и оскорбленная чем-нибудь на белом свете девушка - все убегают на Петербургскую сторону, расселяются по мезонинам и в тишине предаются своим фантазиям.
На Петербургской вы найдете и несчастного купца-банкрота, по глупости или по излишней доверчивости к людям.
(NB. Банкроты, так называемые злостные, не живут на Петербургской стороне. Они любят шум и блеск.)
Найдете заштатного чиновника; найдете юного чиновника, не захотевшего учиться, который теперь живет на четырехстах рублях жалованья; найдете бедного, но благородного родителя-провинциала, привезшего кучу сыновей для определения в учебные казенные заведения. Его можно легко заметить по важной осанке, по здоровому красному лицу, по военному мундиру без эполет, треугольной шляпе с пером и по трем-четырем недорослям в нанковых сюртуках и фуражках, чинно идущим за ним. Любопытно видеть, как это существо, полное сознания своего достоинства, вежливо, любезно, почти робко дает дорогу каждому встречному на тротуаре; сразу заметно и желание показать перед сыновьями пример тонкости светского обращения, и боязнь не обидеть как-нибудь невзначай лицо, может быть, ему нужное со временем.
На Петербургской вы найдете мастеров без подмастерьев и работников, горничных без барынь и барынь без горничных, сады без деревьев и деревья без саду, растущие так себе, бог знает как и для чего; есть даже речка Карповка, в которой никогда не бывает воды, и есть переулки, постоянно покрытые лужами; в этих переулках плавают утки, растут и цветут болотные травы и разные водоросли.
На Петербургской вы можете отыскать людей, убивших весь свой век и состояние на тяжбы; впрочем, они редко показываются на свет божий, и когда прочее народонаселение движется, суетится, топчет грязь по улицам и переулкам или крашеные полы на домашних вечерах, эти несчастные сидят дома над бумагами, выводя в тишине невинные крючки.
На улицах их не встретишь; они не гуляют, они преданы своей мысли, своей цели. Самое лучшее средство ловить этих людей утром, часу в девятом у Мытного перевоза; сюда они собираются, чтоб переехать в Сенат, обремененные связками и свертками бумаг. Один мой знакомый рассказывал, что в старые годы он часто видал там одного худого, чахлого старичка, который с видимым усилием приносил под мышкой тяжелое толстое березовое полено, тщательно завернутое в клетчатый бумажный платок; садясь в лодку, он бережно клал его к себе на колени, любовно глядел на него и укутывал заботливо, словно мать ребенка.
- Берегите, берегите его, Иван Иванович, - часто, смеясь, говорили старичку молодые чиновники, - неравно простудится ваше полено, станет кашлять, спать не даст.
- Полно те смеяться, - отвечал старичок, - оно мне и так не дает спать.
- Да отчего же?
- Разве я вам не рассказывал?
- Нет, право, нет!..
- Ой, рассказывал!..
- Нет, нам не рассказывали, может быть, Петру Петровичу рассказывали, а нам нет.
- А может быть; Петру Петровичу, точно, я рассказывал. Это дело прелюбопытное, от этого полена зависит все мое состояние; оно, изволите видеть, милостивые государи, не простое полено, оно мое сердечное, образцовое… В 17.. году я ставил подряд на дрова… - И старик в тысячный раз рассказывал своим обычным слушателям, как он ставил куда-то дрова по подряду, как ему не заплатили вполне всех денег потому, будто бы дрова были короче, нежели положено по условию, как он с премьер-майором А. и провинциальным секретарем В., призвавши их в свидетели, взял собственными руками из кучи своих дров полено, так, без выбору, зря, спрятал его, завел дело… и проч… и теперь для доказательства, в случае потребует надобность, постоянно, отправляясь в Сенат, берет свое полено, высчитывает, сколько носовых платков износило это полено и т. п., словом, говорил, пока лодка не приваливала к другому берегу и его слушатели не разбегались по разным направлениям; тогда и он, вздохнув, давал медную монету лодочнику, брал полено под мышку и отправлялся в Сенат.
На Петербургской вы найдете несчастных аферистов, но только аферистов, совершенно уничтоженных аферами, не знающих, за что ухватиться, и собирающих в тишине всевозможные способы, как бы вывернуться, выбиться или выползть из своего трудного положения.
(NB. Чуть аферист начнет оживать - сейчас же бросает Петербургскую сторону; говорят, для них там нездоров климат и неспособно местоположение.)
Впрочем, я говорю о большинстве населения Петербургской стороны; собственно, о колорите ее. Ее перерезывает чистый прекрасный Каменноостровский проспект, на котором стоит красивое здание Александровского Лицея и год от году выстраиваются прекрасные домики частных людей. Сторона ее, прилежащая к Тючкову мосту, украшена кадетскими корпусами и другими огромными каменными зданиями. Здесь уже исчезает патриархальная жизнь Петербургской стороны, здесь часто вы увидите и карету, и генеральские эполеты, и щегольские парные дрожки доктора или эконома, часто услышите стройный хор полковой музыки, нередко мимоходом заметите на окнах богатые занавеси, в комнатах изящную бронзу и порядочные картины; здесь уже пьют шампанское, едят трюфели и курят сигары, хотя больше домашнего приготовления, однако всегда положенные в иностранный ящик с красным бандеролем; здесь толкуют об опере, хоть часто и не без греха, читают журналы, судят о французском спектакле, правда, часто понаслышке… Словом, здесь Петербургская сторона просветилась.
Летом вся вообще Петербургская сторона оживает вместе с природой. Дачемания, болезнь довольно люто свирепствующая между петербургцами, гонит всех из города; люди, по словам одного поэта:
И скачут, и ползут,
И едут, и плывут
вон из Петербурга, кто побогаче - подальше, а бедняки - на Петербургскую сторону; она, говорят, та же деревня, воздух на ней чистый, дома больше деревянные, садов много, к островам близко, а главное, недалеко от города; всего иному три, иному только пять верст ходить к должности.