По боевому расписанию я должен был обслуживать батарею тридцатидвухфунтовых карронад.
Пост этот был мне совсем не по душе, ибо любому на корабле известно, что в бою шканцы самое опасное место. Объясняется это тем, что там стоят офицеры первейшего ранга, а неприятель имеет нерыцарскую привычку метить в их пуговицы. Если бы нам случилось вступить в бой с неприятельским кораблем, разве можно было быть уверенным, что какой-нибудь мазила-стрелок с вражеского марса не прострелит вместо коммодора меня? Попади они в него, он не обратил бы на это особого внимания, ибо подобное с ним случалось не раз, да к тому же одна пуля в нем уже сидела. Между тем как я был совершенно непривычен к тому, чтобы всякие свинцовые пилюли столь неразборчиво носились по соседству с моей головой. Кроме всего прочего, наш корабль был флагманским, а каждый знает, каким опасным местом были шканцы на флагманском корабле Нельсона во время Трафальгарского боя; как марсы неприятеля были набиты стрелками, усиленно перчившими английского адмирала и его офицеров. Немало, верно, бедных матросов на шканцах получило пулю, адресованную какому-либо обладателю эполет.
Чистосердечно высказав свои чувства по этому поводу, я отнюдь не хочу лишать себя возможности считаться человеком поразительной доблести. Я только выражаю свое крайнее нежелание быть застреленным вместо кого-то другого. Если уж мне суждено получить пулю, пусть стрелок имеет в виду именно меня. Тот фракиец, который вместе с приветом послал в македонского царя стрелу, на коей было написано: "В правый глаз Филиппа", прекрасный пример всем воинам. Торопливая, необдуманная, беспорядочная, безрассудная, беспардонная манера сражаться, вошедшая в привычку у современных солдат и матросов, просто невыносима для всякого серьезного, методического пожилого джентльмена. В таком бою нет ни уменья, ни отваги. Две стороны, вооружившись свинцом и старым железом, окружают себя дымной тучей и швыряются этим свинцом и старым железом куда попало. Окажись вы в пределах досягаемости, вас ранят, даже, возможно, убьют, а нет - так вы спасены. В морском бою, если, по счастью или по несчастью, в зависимости от обстоятельств, ядро, выпущенное наугад сквозь дым, свалит за борт вашу фок-мачту, а другое отшибет вам руль, корабль ваш окажется калекой, предоставленным на милость неприятеля, который, разумеется, объявит себя победителем, хотя, собственно говоря, эта честь принадлежит скорее силе тяготения, воздействующей в дыму на неприятельские снаряды. Вместо того чтобы забрасывать друг друга всяким старым железом и свинцом, много лучше было бы в полном дружелюбии подбросить медяк и договориться, что выигрывает решка.
Карронада, к которой я был приставлен, значилась пушкой № 5 в боевом расписании нашего старшего офицера. Но среди ее прислуги она ходила под прозвищем "Черная Вета". Имя это было ей дано ее командиром, красавцем-негром, в честь его возлюбленной, цветной леди из Филадельфии. При Черной Вете я состоял прибойничным и банителем, причем и снаряды я забивал и банил свою пушку с похвальным рвением. У меня нет сомнения, что, случись мне и моей карронаде участвовать в Абукирском бою, мы покрыли бы себя неувядаемой славой, прибойник был бы повешен в Уэстминстерском аббатстве, а я, получив от короля дворянство, был бы осчастливлен собственноручным рескриптом его величества, переданным мне надушенной десницей его личного секретаря.
Но что за адова работа была помогать высовывать из порта и всовывать обратно в порт эту металлическую махину, особенно поскольку все это требовалось делать мгновенно. Затем по сигналу омерзительной скрежещущей трещотки, вращаемой самим командиром корабля, нас заставляли бросать орудия, хвататься за пики и пистолеты и отражать нападение воображаемого неприятеля, взявшего наш корабль на абордаж и, согласно фантазии офицеров, наседавшего на нас со всех сторон одновременно. Порубив и поколов их некоторое время, мы бросались назад к орудиям и снова начинали дергаться в судорожных рывках.
В этот момент с фор-марса доносятся громкие крики: "Пожар, пожар, пожар!". Настоящая помпа, приводимая в действие матросами с Бауэри , немедленно направляет струю воды в небо. А теперь уж "Пожар, пожар, пожар!" на гон-деке, и весь корабль приходит в невыразимое смятение, как будто бы огнем был охвачен целый городской квартал.
Неужто наши офицеры совсем уж незнакомы с правилами гигиены? Ужели им неизвестно, что чрезмерные упражнения после плотного обеда - а так обычно получается - в высшей степени способствуют диспепсии? Никакого удовольствия от обеда мы не испытывали, вкус всего, что мы клали в рот, был отравлен мыслью, что через несколько мгновений грохот барабана возвестит боевую тревогу.
Командир наш был таким самозабвенным служакой, что иной раз поднимал нас с коек среди ночи. Тогда происходили такие сцены, что ни словом сказать, ни пером описать. Пятьсот человек вскакивают на ноги, одеваются, хватают койки, несутся укладывать их в сетки, а оттуда устремляются к своим постам. Сосед толкает соседа то снизу, то сверху, то справа, то слева. И менее чем за пять минут фрегат готов к бою и безмолвен как могила. Почти каждый точно на том месте, где он был бы, приведись нам на самом деле сразиться с неприятелем. Артиллерист, словно корнуэльский шахтер в штольне, роется под кают-компанией в крюйт-камере, освещенной фонарями, выставленными за круглыми стеклянными иллюминаторами, вделанными в переборки. Юные подносчики зарядов, или мартышки, снуют с картузами между орудий, а первый и второй заряжающий стоят в ожидании того, что им подадут.
Мартышки эти, как они у нас прозваны, играют в бою своеобразную роль. Вход в крюйт-камеру на жилой палубе, откуда они черпают пищу для орудий, защищен деревянным щитом, и стоящий за ним старшина артиллерист подает им картузы через узкое отверстие в этом занавесе. Неприятельские снаряды (возможно, даже накаленные докрасна) летают во всех направлениях, и, чтобы защитить картузы, мартышки поспешно заворачивают их в свои бушлаты и с возможной поспешностью карабкаются по трапам к своему орудию, точно официанты в ресторанах, спешащие с горячими пирожками к завтраку.
При боевой тревоге открывают снарядные ящики, где лежит ядерная картечь, весьма напоминающая грозди винограда, - хотя получить гроздь такого винограда в брюхо было бы не слишком приятным десертом, - а также другой вид картечи - старое железо всяческого рода, уложенное в жесткую коробку, смахивающую на чайницу.
Теперь представьте себе корабль, идущий в полночь таким вот манером на неприятеля: двадцатичетырехфунтовки нацелены, фитили горят и каждый командир орудия на своем посту!
Но если б "Неверсинку" и впрямь пришлось идти в бой, он приготовился бы еще основательней, ибо, сколько бы ни было общего в известных отношениях между действительностью и видимостью, разница между ними, если вникнуть в дело, всегда имеется и притом огромная. Не говоря уже о суровом выражении на бледных лицах орудийной прислуги и о подавленной тревоге у них на душе, сам корабль кое-где выглядел бы совсем по-иному. Всего больше он напоминал бы обширный особняк, хозяева которого готовятся принять большое количество гостей: двери снимают с петель, спальные превращают в гостиные, и каждый дюйм приобщается к некоему пространству, предназначенному для всех. Ибо перед боем все переборки ломаются; в окнах коммодорского салона появляются большие орудия; ничто не отделяет офицерских кают от остальной части кубрика, кроме военно-морского флага, используемого в качестве занавески. Лари с матросской посудой сбрасывают в трюм, а лазаретные койки, которых на каждом корабле имеется большой запас, вытаскиваются из парусной каюты и складываются штабелями, для того чтобы укладывать на них раненых. В трюмном кокпите над рядами канатных бухт и различных бочек устанавливают специальные столы на предмет кромсания покалеченных. Крепят цепями реи, раздают противопожарные сетки, между пушками складывают горкой ядра; на бимсы, так чтобы их было легко достать, подвешивают пальники, а солидные количества пыжей, размером с голландские сыры, крепятся к станинам орудийных станков.