Мельхиседек распустил вдруг морщинки у глаз легким и несколько лукавым веером.
- Я ведь не такой уж простодушный монашек-старичок, я, знаете ли, и умыслы всякие имею, и на вас, Михаил Михайлыч, как на давнего сочувственника рассчитываю.
- Одну минуту, отец Мельхиседек. Подогрею.
Генерал взял чайник, вышел с ним в кухню и поставил на газ. Седые его брови пошевеливались, усы нависали над сухим подбородком. Вернулся он с неким решением.
- Независимо от того, что вы мне расскажете, предлагаю остаться у меня ночевать. И никаких возражений. Чем через весь город в свой отельчик тащиться, переночуете у меня. Да. И никаких возражений. Прекрасно. А теперь слушаю. К вашим услугам.
Отпивая свежий, очень горячий чай, Мельхиседек рассказал, в чем состояло "особенное" его дело. Уже несколько времени находился он в переписке с архимандритом Никифором, проживающим в Париже,- с этим Никифором встречался еще во время паломничества на Афон, и не со вчерашнего дня возникла у них мысль: основать под Парижем скит, небольшой монас-тырек. Никифор кое-что присмотрел - именно старинное аббатство. Оно в запущении. Надо его несколько восстановить, приспособить - и тогда отлично все устроится. А потом завести при нем школу, воспитывать и обучать детей. Кое-что удалось уже собрать и денег.
Генерал вдруг засмеялся.
- А меня в этот монастырь игуменом? Посох, лиловая мантия... исполай ти деспота?
Мельхиседек внимательно на него посмотрел, но не улыбнулся.
- Нет, я не за тем к вам обращаюсь, Михаил Михайлыч.
В игумены вам еще рано... У нас настоятелем, видимо, будет архимандрит Никифор. А вот ежели бы вы к этому серьезно отнеслись, то как мирянин нам могли бы посодействовать. Могли бы к содружеству наших сочувственников примкнуть. Поддерживали бы нас в обществе, может быть, что-нибудь и собрали бы среди русских - на подписном листе.
- Так, так, все понял. И с благословения архиепископа? Вы как - под здешним начальством, или под тамошним сербским?
- Принадлежу к юрисдикции архиепископа Игнатия.
- Ох, эти мне ваши архиерейские распри... Архи-гиереусы... Архи-ерей, архи-гиереус, значит первожрец...
- Первосвященник, а не первожрец,- тихо сказал Мельхиседек.
- Ну да, да, конечно, первосвященник... Извините меня, о. Мельхиседек - срывается иной раз. Да. Что же до содействия, то охотно, хотя прямо скажу: более по личному к вам отношению, о. Мельхиседек. Ибо в эмигрантской жизни монастырь... м-м! м-м! - генерал несколько раз хмыкнул.- Такая страда, все бьются. Не сказали бы: роскошь, не по сезону в сторонке сидеть да канончики тянуть. Для вас, во всяком случае, о. Мельхиседек, охотно.
- А вы не только для меня.
Поднялся разговор о монастырях. Мельхиседек неторопливо и спокойно объяснял, что скит задуман трудовой, все монахи должны работать и окупать свою жизнь. Они будут одновременно и обучать детей и их воспитывать. Тут особенно видел Мельхиседек новое в православии: в прежних наших монастырях этого не бывало.
- Очень хорошо,- сказал генерал.- Все это прекрасно. Что же говорить, я сам, вы ведь помните, к вам в Пустынь приезжал. И мне нравилось... гостиница ваша, чистые коридоры, половички, герань, грибные супы, мальвы в цветниках, длинные службы... А все-таки - только приехать, погостить, помолиться, да и домой. Нет, мне трудно было бы с этими астрами и геранями сидеть... А теперь и тем более. Я слишком жизненный человек. А вы мистики, Иисусова молитва! "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!" - и это произносите вы в келье на вечернем правиле десятки, сотни раз. Извините меня, это может Богу надоесть. Возьмем жизненный пример: положим, взялся я любимой женщине твердить - раз по пятисот в день: люблю тебя, люблю тебя, спаси меня... Да она просто возненавидит...
- То женщина, Михаил Михайлыч, а то Господь.
Генерал захохотал.
- Разу-меется, это армейская грубость. Еще раз прошу извинения. Я сам в Бога верую и в церковь к вашему архи-гиереусу хожу и религию высоко чту, но этот, знаете ли, монашеский мистицизм, погружение себя здесь же в иной мир - не по мне, не по мне-с, о. Мельхиседек, как вам угодно...
Мельхиседек поиграл прядями бороды.
- Я и не жду от вас, Михаил Михайлыч, чтобы вы жили созерцательной жизнью. Я вашу натуру знаю.
- Да, вот моя натура... Какая есть, такая и есть. Хотя я за бортом жизни, но боевой дух не угас. Если бы вы благословили меня на бранное поле, на освобождение родины, а-а, тут бы я... атакационными колоннами... Мы бы им показали - по-прежнему один против десяти, но показали бы. А вы бы на бой благословили, как некогда преподобный Сергий противу татар...
Мельхиседек улыбнулся.
- И мне до Сергия далековато, и вы, Михаил Михайлыч, маленько до Дмитрия Донского не достали... Да и времена не те. Другие времена. У Дмитрия-то рать была, Русь за ним... а у вас что, Михаил Михайлович, позвольте спросить? Карт д'идантите [Удостоверение личности (от фр. carte d'identite).] в бумажнике, да эта комнатка-с, более на келью похожая, чем на княжеские хоромы.
Генерал опять захохотал - и довольно весело.
- Все мое достояние - карт д'идантите! А вы лукавый, правда, человек, о. Мельхиседек! Так, с виду тихий, а потихоньку что-нибудь и отмочите.
* * *
Мельхиседек не сразу согласился ночевать. Но генерал настаивал.
- Искреннее удовольствие доставите. Свою кровать уступаю, сам на тюфяке, на полу.
Но Мельхиседек поставил условием, что на полу ляжет он, и в прихожей. Так меньше для него стеснительно. Занялись устройством на новом месте.
- Вот вы о ските говорили, о. Мельхиседек, а ведь знаете, тут у нас в этом доме, в своем роде тоже русский угол - скит не скит - а так чуть ли не общежитие, хотя у каждого отдельная квартирка, или комната.
- Знаю, я у соседки вашей даже был - у Капитолины Александровны. Русское гнездо в самом, так сказать, сердце Парижа. Утешительно. Что же, coгласно живете? - то есть я хочу сказать: здешние русские?
Генерал стелил простыню на матрасике в прихожей.
- Ничего, согласно. Да ведь большинство и на работе целый день.
- Трудящиеся, значит.
- Да, уж тут у нас маловато буржуев-с...
- Так, та-ак-с... Небезынтересно было бы, если бы вы сообщили имена их, также краткие характеристики.
- Имена! Характеристики! Для чего это вам, о. Мельхиседек?
- А такое у меня обыкновение: где мне дают приют я в вечернее правило вставляю всех членов семьи и молюсь за благоденствие и спасение их. Здесь у вас, собственно, не семья, но мне показалось, что есть некое объединение, потому и нахожу уместным ближе ознакомиться.
И он опять вынул свою книжечку.
- Извольте,- сказал генерал.- Поедем снизу. Ложа консьержки, гарсоньерка - мимо. С первого этажа начинается Россия. Капитолина Александровна - одинокая, служит. Возраст: двадцать шесть, двадцать семь. Своеобразная и сумрачная девица. На мой взгляд - даже с норовом.
- Знаком-с. У меня и отметка есть.
- Напротив нее - Дора Львовна, массажистка, с сыном Рафаилом, вам также известным.
- Дора... по-нашему Дарья? Иудейка?
- Да, происхождения еврейского. А замужем была за Лузиным.
- Несть еллин ни иудей. Все едино.
- Затем я. Против меня Валентина Григорьевна, портниха, с матерью старушкой. Немудрящая и, что называется, чистое сердце. Шьет отлично. Вдова.
- Очень хорошо-с. Дальше.
- Надо мною художник, патлатая голова. Выше там шофер Лев и рабочий на заводе, имени не знаю. Ранним-рано по лестнице спускаются. Тоже все русские. Но должен сказать, что есть еще жилица, напротив художника, эта будет француженка. Именем Женевьева.
- А-а, имя хорошее. Святая, покровительница столицы.
- Та-то была святая, только не наша Женевьевка Наша нам несколько дело портит. Тут уж до скита далеко, это я вам скажу, такой получается скит... м-м... и не дай Бог.
- Чем же занимается она?
Генерал запнулся. Седые брови его сделали неопределенное движение.
- Что же тут говорить... Блудница. Так и записать можете, о. Мельхиседек. Без ошибки.
Мельхиседек покачал головой.
- Ай-ай-ай...
- До трех дома, а там на работу. По кафе, по бульварам шляется. Изо дня в день.
- Как неприятно, как неприятно! Же-не-вье-ва...- записывал Мельхиседек.- Сбившаяся с пути девушка. Ну, что ж что блудница. И за нее помолимся. За нее даже особо.
- Вы думаете, это Соня Мармеладова? Пьяненький отец, нищета, самопожертвование? Очень мало сходства. Мало. Она лучше всех нас зарабатывает. И ее гораздо больше уважают. В сберегательную кассу каждую субботу деньги тащит.
- Нет-с, я ничего не думаю. Разные бывают... А характера какого?
- Бог ее знает, встречаю на лестнице. Тихая какая-то, вялая. Ей, наверное, все равно...
- Закаменелая.
Мельхиседек дважды подчеркнул слово "Женевьева" и спрятал в карман книжечку.
- Что же до вас касается,- обратился к Михаилу Михай-лычу,- то главным, что движет сейчас вашу жизнь, насколько я понимаю, является желание встретить дочь?
- Совершенно правильно. А еще-с: свержение татарского ига и восстановление родины.
Мельхиседек слегка улыбнулся.
- Задачи немалые.
На этом они расстались. Мельхиседек притворил дверь, снял рясу и похудевший, совсем легонький, с белой бородой-парусом стал на молитву. "Канончик" его был довольно сложный, занимал много времени.