Князь смеялся. Пикан, однако, не обращал на него внимания.
- Я покажу тебе бога истинного - боль… - Князь не побрезговал, сам привязал к Пикановым ногам двухпудовые камни. Его же велел подтянуть на столбе повыше. Камни упали. Потаповна закрыла глаза, вскрикнула.
- Молчи, мать, молчи! Господь более нашего вынес, - внушал ей Пикан, сам люто дергался от нестерпимой боли в суставах.
- Больно? - допытывался князь, желавший услышать жалобный стон, мольбу о прощении. - Страшно?
Что больно - сам знал, что страшно - не был уверен. И потому удовольствия от мести своей не получил. Ну вырви уд - живы дети его, все равно род продлится. Ну опали волос - мужик все едино страха не ведает: был и огнем пытан, и на дыбе рван… Для Пикана это не мука. Надо душу его задеть покрепче, как рыбину нанизать на острогу.
- Погоди, взвоешь! - сатанея, вскричал князь, разозленный стойкостью непокорного помора. Сейчас и сам не осознавал своей животной ярости. - Вспомнишь, на кого руку смел поднять! Старуху сюда!
- Терпи, Потаповна! - умолял Пикан, видя, как Никитка измывается над его верной подругой. - Терпи, голубка! Не окажи супостату слабости.
- Все вытерплю, отец, - отвечала старуха, пугая князя спокойной готовностью к пыткам. - Жила в муках, помру в муках. А с него Христос спросит. - И закричала. Изо рта кровь хлынула. Так много тяжести взвалил Никитка на хилое тело слабой женщины.
Князь, смеха своего пугаясь, засмеялся, выпил вина.
- Много ль дела ему, богу, до вас? До всех других много ль дела?
Вино не в голову, в сердце ударило: "Что я творю, изувер? Ради дочери пощадить. Дочь в жены возьму, а этих…" Он еще не решил, как поступит с Пиканами, судьба которых была в его воле.
- Прости, Ипатыч, - едва слышно прошептала Потаповна.
Пикан горестно уронил тяжелую опозоренную голову. А князь требовал:
- Проси милости!
- Вразуми господь поганца этого! - харкая кровью, рычал Пикан. - Скотом, зверем бессмысленным не назову. Зверь без нужды не тронет. Ты-то нас за что ломаешь? Тьфу! - И плевок в лицо посеревшему князю. - Будь же ты проклят вовеки!
Юшков отпрянул: примстилось ему - весь мир окрасился кровью. Лица, стены, сам воздух спертый. Лишь два копьеца желтых над свечами протыкают сгустившийся мрак.
Борис Петрович провел рукою перед глазами - страшное видение исчезло. Одолевая ужас, усмехнулся криво: "Может, и впрямь есть жизнь загробная? Не могут же эти простодушные существа верить ни во что?"
Беззащитность обреченных жертв оказалась сильней его всевластия. В ней угадывалась какая-то непонятная угроза.
"Как же Ромодановский-то, - с ужасом подумал про обер-палача России, - каждый день в крови по колено?"
А Пикан, указывая глазами в небо, грозно сулил:
- Там, там встретимся!
И - странно! - князь начинал верить в возможность такой встречи. Неужто все грешники вот так же боялись расплаты? Святые много чего вытворяли - Борис Петрович прочел все доступные ему жития. Им прощалось. Неужто ему не простится? Грешил много меньше. Людей впервые пытает.
- Простите Христа ради, - князь неожиданно для себя самого рухнул на колени, взмолился. - Простите! Не Ромодановский я… Не могу! Не мо-огу! Простите! - горячечно бормотал он к великому удивлению Никитки. По лицу текли слезы.
"Вот те раз!" - подумал Никитка.
Жертвы молчали.
Измученный, выжатый, словно самого пытали, Борис Петрович тяжело поднялся, приказал палачу:
- Дай им питья, одежу… отпусти.
- Живыми? - изумился палач. - Ох, князь! Припомнят они тебе!
- Т-ты! - И кулак княжеский расплющил и без того толстые Никиткины губы. Хрустнул от бешеного удара нос. Никитка сморгнул, но стерпел молча.
- Стой! - окликнул Борис Петрович Никитку. - Выпустишь после, когда скажу. А щас сына сюда пусти.
- Матушка моя! Мученица-аа! - Это Барма вскричал, ворвавшись в узилище. Шел прощаться с покойной матерью; оказалась жива. Жива, слава богу!
Брызнул в лицо водою, склонился. Ему улыбнулись самые добрые в мире материнские глаза.
А князь за попом послал. Решил сыграть свадьбу с юной раскольницей, хотя невеста лежала в беспамятстве.
4
Пьяный поп венчал против всех церковных правил.
Дуняша очнулась княгиней. Рядом на пуховике отдувался князь. На лбу пот блестел. Глаза маслились.
- Как почивала, Авдотья Ивановна? - спросил ласково. Давно уж Феклу-княгиню схоронил. Кроме ключницы, женщин не знал. Ту звал к себе нечасто, спал с ней без удовольствия. И брезглив был: ключница сильно потела.
Тут - клад драгоценный. Нашел случайно, и стала родной, словно жил с ней весь век в любви и согласии.
- Какие сны видала?
- Стыдно, Борис Петрович! Отца с матерью насмерть замучил, Тиму забил… Надо мной за что насмеялся? - тихо спросила тотчас все понявшая Дуняша. Не плакала, не жаловалась на судьбу. Молча поднялась, стала искать свое платье. А на софе, рядом с богатым ложем, нарядное облачение, жемчуга, кокошник. Под софою - обувка, сроду такой не нашивала: цена за бесчестье. - Честь взял - вороти платье. Не телешом же мне по миру идти.
Откуда в голосе тихом такая уверенная сила? Глаза смотрят в самую душу. Князь корчится под этим невинным, немигающим взглядом.
- Пошто по миру, княгинюшка? Ты дома. Ты здесь хозяйка. На руку свою посмотри - венчана, вон и поп подтвердит.
- Могла ли я без родительского благословения?
- Не веришь? - Князь подавился обидой. Съехал с мягкой постели, велел одеть себя, затем позвал свидетелей: попа и ключницу. - Ну-ка сказывайте: по закону ли было венчание?
- По закону, батюшка, по закону! - закивала пухлая ключница, несказанно радуясь, что теперь-то уж ей не придется уходить к господину от своего мужа.
И поп полупьяный мычал врастяжку:
- Благословенна ты в женах… благословен плод чрева…
- Торопишься, поп! - прикрикнул князь. - Ступай проспись!
- Где мать с отцом? Где брат? - спросила тихо Дуняша. Теперь горюй не горюй - девичество не воротишь. Поклониться дому родительскому и укрыться где-нибудь в дальнем скиту. Отец сказывал: есть скит у Чаг-озера, где праведники от властей прячутся. Туда и уйти.
- Такой ли уж зверь я, Ивановна? - любуясь молодою женой, укоризненно качал головой князь. А знал, что зверь, и что всяк человек лютее зверя. Ему не впрок дичь и рыба, ему человечину подай… Но о пороках надо ли вслух? Порок - всегда чья-то тайна. - Не зверь… живы твои родители.
- Взял обманом - на твоей душе грех… Другой грех на душу не бери. Где тятенька с мамонькой? Похоронены?
- Живы, Ивановна! Говорю, живы! Скажу, где они, слово данное не нарушишь?
- Ежели с родительского согласия венчана - сдержу слово. Сама ничего не упомню.
- Скажу по совести, родительского согласия не было. А уговор с тобой был. Хошь - снова свидетели подтвердят. Уславливались: в дом мой входишь - родителям и брату свободу дарую. Ты согласилась: мол, три жизни, столь для тебя дорогие, девичества стоят.
- Вели привести всех сюда.
- Сперва досказать дай. А не досказано вот что: царевым указом велено выслать твоих, а теперь и моих родителей в Тобольск. Они уж в пути.
- За что… выслали? Они злое не помышляли.
- Отец твой… наш отец на царя хулу возводил… налог платить отказался… мягко еще отделался. Иным головы рубят, - вдохновенно лгал Борис Петрович, легко и просто найдя объяснение. Решил спровадить Пиканов в далекий Тобольск, наказав тамошнему знакомцу не спускать с тестя глаз. А ежели надумает в побег - догнать и заковать в кандалы.
- А Тима… он жив?
- Живой… пес! - нечаянно вырвалось у князя. Он тут же выправился. - Прости за слово крутое. Досаждал он мне много. Да я не злопамятен. В Питер беру его. Ну, довольна?
Князь перевел дух. Забыл он, когда правду говаривал. Любая правда его была полуправдой. Так и сейчас. Никто Пиканов выселять не собирался. Больше того, к этой поре вышел строгий царский указ: раскольников в Сибирь не ссылать. Они работники, умельцы. Умельцы всюду нужны. Но семья Пиканов - у князя соринка в глазу. Загнать их подальше, чтоб не мешали. Ежели в пути не сгинут, то уж знакомец живыми не выпустит. А Тимка в Питере понадобится.
Оставив Дуняшу, князь тотчас отправился на подворье. Там, в конюховке, одетые по-дорожному, его поджидали Пикан и Потаповна.
- Чем бога прогневали? - вздыхала Потаповна, более всего горевавшая, что не простилась с детьми.
- Не ропщи, мать! - Пикан перебирал лестовку, успокаивал себя молитвой. А руки так и чесались сбить у прохода холопов, прорваться к князю и… Но вот и он сам.
- Когда выезжать-то? - Иван, ко всему готовый, с тревогой покосился на Потаповну: выдержит ли? Холода лютые. После пыток она совсем ослабела.
- Не задержу. Хоть сей же час выезжайте, - с видимым расположением отозвался Юшков. - Кони запряжены - с богом!
- С дочерью-то дашь повидаться?
- Дочь позже в гости к вам приедет… Мы оба приедем, - пошутил князь, не ведая, что шутка его оказалась пророческой, что недалек день, когда и его вот так же повезут в Сибирь под конвоем.
Уехали. Лишь колокольчик долго еще подавал свой серебряный голос.
Заколотили пикановские хоромы. Не суждено им дождаться хозяев. Но перед тем Дуняша побывала в родном доме, вынула из тайника нож, костяные фигурки. Вспомнила, как сиживала вечерами с братом. Где ты, Тима? Может, и впрямь свидимся в Петербурге?..