Вторую половину разговора Хомяков провел совершенно иначе, чем первую. Тут не было места тому почти олимпийскому спокойствию, чуть сдобренному подспудной иронией: тут Роман Трифонович начал говорить с горячностью и желчью, и Олексин не столько понял причины этого изменения, сколько почувствовал их. А почувствовав, не стал допытываться, как да почему так, а сразу же спросил о том, что тревожило его, но спросил хмуро, заранее прикрывая просьбу, ибо просить не любил и не умел.
- И вы что же, тоже горы своротить можете?
Хомяков внимательно посмотрел на него, неторопливо налил вина - прислуге он появляться в кабинете запретил, пока не позовет, - отхлебнул, успокаиваясь.
- Какая же из гор вам помешала, Федор Иванович?
- Какая? - Федор тянул, не решаясь переходить к просьбе; это насиловало его, унижало, но он заглушил гордость: - По щучьему велению, по моему хотению доставьте меня к Скобелеву.
- Позвольте полюбопытствовать, зачем?
- В отличие от вас с детства влюблен в героев, - криво усмехнулся Олексин. - Коли хлопотно или не можете, скажите сразу, я не буду в претензии.
- К Скобелеву я вас доставить могу, сложности тут для меня нет, но… - Хомяков замолчал, достал из кармана письмо, словно намереваясь показать его Федору, однако не показал и снова спрятал в карман. - Могу и рекомендовать, если угодно.
- У меня есть рекомендация, - резко перебил Федор.
- Прекрасно, - Роман Трифонович улыбнулся. - В Кишиневе сейчас находится человек, который тоже рвется к Скобелеву. Однако он исполняет определенную должность и пока уехать отсюда не может. А вам прямой резон с ним вместе к Скобелеву явиться: он ведь с Михаилом Дмитриевичем еще в Туркестане вместе воевал.
- Кто же это? - заинтересованно спросил Олексин, подумав о хмуром капитане Гордееве.
- Штабс-капитан Куропаткин Алексей Николаевич. Знаком с ним коротко, и в моей просьбе он не откажет, - Хомяков решительно отодвинул тарелку, оперся локтями о стол. - И вы, пожалуйста, не откажите. Я достану вам пропуск, познакомлю с Куропаткиным, отправлю с ним вместе, только… При одном условии, Федор Иванович.
- Что же за условие? - насторожился Федор.
- Встретить вместе со мною сестрицу вашу Варвару Ивановну.
Это было так неожиданно, что Олексин совсем растерялся. Тупо поморгал глазами.
- Варю?
- Варвару Ивановну, - подчеркнуто пояснил Хомяков.
- А… Где она? То есть где встречать?
- Здесь, в Кишиневе, недельки через две, о чем в письме сообщила, - Роман Трифонович вновь улыбнулся, но на этот раз улыбка его была натянутой, жесткой, почти зловещей. - Жена у меня помрет скоро, вот какие дела, Федор Иванович. Не далее, как через месячишко преставится, больна очень, врачи и руки опустили. А помочь мне Варвару Ивановну встретить да на первое время жизнь новую ей облегчить, отвлечь да развлечь я очень вас прошу. Очень. Потому как намерения у меня весьма серьезные, Федор Иванович. Весьма серьезные намерения, и очень я рад, что вы в Кишиневе так вовремя оказались. Так что вы мне порадеете, а я - вам порадею. По-родственному, Федор Иванович, ей-богу, по-родственному. По-братски, коли уж прямо сказать.
Федор по-прежнему тупо смотрел на Хомякова, решительно ничего не понимая.
4
Иван Олексин жил теперь в семье старшего брата. Появившись вдруг поздним весенним вечером, поплакав и побуйствовав сколько того требовал возраст и фамильный нрав, успокоился, но в Смоленск возвращаться отказался наотрез.
- Пока долг тете не верну, домой не ворочусь.
- Велик ли долг? - спросил Василий Иванович.
- Больше двух тысяч.
- И где же такие деньги достать рассчитываешь?
Иван неопределенно пожал плечами. Он никогда не интересовался, каким образом зарабатывают люди на жизнь, но складочка меж бровей, появившаяся в ночь последних слез, убедила Василия Ивановича, что дальнейшие расспросы бесполезны. Пережив за короткое время величайший взлет духа, а затем крушение, Иван нашел силы утвердиться в одной идее; старший Олексин понял это.
- Надо бы в гимназии окончить.
- Сдам экстерном. Здесь, в Туле. Учебники достань.
На том и кончился их единственный разговор о будущем. Иван усиленно занимался, и Василий Иванович в этом смысле был спокоен, зная искреннюю, хотя и не весьма целеустремленную любовь брата к наукам. Однако, чтобы сдать на аттестат зрелости экстерном, требовалось особое разрешение, и старший Олексин, поразмыслив, рискнул попросить о содействии Льва Николаевича.
- Молодец, - сказал Толстой, когда Василий Иванович поведал ему о желании Ивана. - Хорошей вы породы, господа Олексины. Аристократизмом не болеете.
- Крестьянская кровь, - улыбнулся Василий Иванович. - Она нас спасает.
- Всех она спасает, - сказал Толстой. - Отечество в сражениях, а нашего брата - от вырождения. Скажите Ване, пусть спокойно занимается.
Иван окунулся в ученье с неистовостью, будто пытался неистовостью этой загасить нечто, до сей поры обжигающее его. Обида прошла быстро: он вообще склонен был не лелеять обид, унаследовав эту черту с материнской всепрощающей стороны. Осталось потрясение, сделавшее его замкнутым и неразговорчивым, и молодежь - а в Ясной Поляне ее всегда хватало, - пытавшаяся поначалу вовлечь его в игры и развлечения, вскоре отстала.
Он сдал все экзамены, через несколько дней ему должны были вручить о сем документ, и в скромной квартире Василия Ивановича был по этому поводу затеян праздничный чай. Екатерина Павловна испекла пирог, все четверо уселись за стол, когда раздался стук в дверь и вошел Лев Николаевич.
- Не пригласили, - укоризненно попенял он. - А я поздравить пришел.
После первой сумятицы, испуга Коли, хлопот хозяйки и некоторой растерянности Василия Ивановича все улеглось. Пили чаи, ели пирог, хвалили хозяйку. Разговор шел застольный, обыденный: расспрашивали Ивана, что было на экзаменах, да как он отвечал.
- А теперь куда полагаете? - спросил Лев Николаевич. - В университет, по научной части или в техническое заведение, по практической? А может, блеск привлекает, шпоры, сабля, мундир?
- Позвольте повременить с ответом, - негромко сказал Иван. - Вопрос ваш серьезен весьма, Лев Николаевич, я, признаться, думал над этим, но пока не очень еще уверен.
- Современные молодые люди ищут путей оригинальных, - сказала Екатерина Павловна, как-то особо посмотрев при этом на Василия Ивановича.
Она хотела перевести разговор на опасные с ее точки зрения идеи Ивана о долгах и расплатах, но Василий Иванович взглядов не понял и поддержать ее не успел.
- Современные? - Толстой нахмурился, поставил стакан, помолчал. - Извините, Екатерина Павловна, не согласен. Очень уж много в обиходе нашем слов без смысла, а слово без смысла есть ярлык, обозначение, а не понятие. Вот, к примеру, во все времена к молодым людям применяли слово "современные", а определение это - пустое. Это все равно что утверждать: масло мажется на хлеб. Ну, мажется, а далее что?
- Следовательно, по-вашему, всякая молодежь - современная? - спросил Василий Иванович, сразу поняв, что разговор затеяли для Ивана.
- Безусловно, - Толстой энергично кивнул. - Она родилась в своем времени и, следовательно, со-временна ему. Это мы с вами можем отстать и оказаться не со временем, а они, - он показал на Ивана и Колю, - не могут, даже если бы и захотели. Пушкин это очень хорошо чувствовал, этот естественный механизм смены, бесконечного обновления жизни.
- У вас уж, поди, и чай остыл, - сказала хозяйка. - Позвольте свежего налью.
- Не откажусь, Екатерина Павловна, благодарствуйте.
- Я ведь совсем другое имела в виду, когда про современность говорила, - продолжала Екатерина Павловна, наливая чай. - Они сейчас самостоятельны весьма, молодые люди, Чересчур, я бы сказала, самостоятельны.
- Можно подумать, что год назад мы с тобой, Катя, американский опыт по наследству получили, а не сами его выбрали, - улыбнулся Василий Иванович.
- Вот-вот! - оживился Толстой. - Удивительная метаморфоза происходит с человеком, как только он шаг в иную возрастную категорию совершает. Смотрите, с какой радостью, как нетерпеливо мы уходим из детства, как рвемся из него. А юность наша покидает нас исподволь, незаметно, будто не мы из нее уходим, а она из нас. Может быть, так оно и есть? Может быть, пора юности - это пора согласия с расцветающей душой, а затем согласие это исчезает, заменяется борением, и мы, проснувшись однажды, уже и перестаем понимать ее, юность нашу вчерашнюю, уж смотрим на нее, как на племя незнакомое, а посему чуть-чуть, малость самую, и подозрительное. Может быть, отсюда появляется общее определение "чересчур". Чересчур резки, чересчур самостоятельны, чересчур современны… Думать не хотим! - неожиданно резко закончил он. - Привычно и уютно не желаем думать и вспоминать, что сами были точно такими же, и наши маменьки и папеньки точно так же применяли к нам словцо "чересчур", как мы - к своим детям.
Иван в разговор не вступал, хотя со многим не соглашался. Он был застенчив, в присутствии Толстого слегка робел и предпочитал внимательно слушать, часто говоря себе: "Это надо запомнить", если мысль казалась ему спорной или, наоборот, звучала абсолютом. А Василий Иванович был очень доволен, откровенно радуясь не только приходу дорогого для него человека, но и тому оживлению, которое вдруг прорвалось в Толстом, последнее время находившемся в состоянии суровой отрешенности. И, стремясь поддержать это толстовское воскрешение, эту живость и заинтересованность, старался вести беседу в том же русле.