- Останьтесь, братец, - сказала Маргарита Степановна, - отужинайте с нами… Да что ж это Эме так загулялась по саду? Эй, девка, ступай в сад, проси к нам Любовь Дмитриевну и Александра Васильевича: "Сыро, дескать, пожалуйте домой!" Что это, братец, - продолжала она, обращаясь ко мне, - мы меж собой по-родственному говорили, рассуждали, а вы хоть бы словечко вымолвили!
- Да что ж мне было говорить? - отвечал я. - Дело другое, если б я знал этих господ, о которых шла речь.
- А вы их не знаете?
- В первый раз отроду имена их слышал.
- В самом деле?… Ну, однако ж, все-таки, как вы думаете?
- Я, право, ничего не могу вам сказать.
- Не правда ли, что Федор Николаевич Журков всех выгоднее?…
- Это должны решить вы, а не я.
- О, нет, я уж напугана; я не намерена ничего брать на себя: как хотят родные! Конечно, Федор Николаевич такой жених, какого лучше и желать нельзя…
- Но если он в самом деле человек вовсе не образованный?…
- У него полторы тысячи душ, братец.
- Это очень хорошо, не спорю…
- И ни одной заложенной души в опекунском совете, - я уж справлялась.
- И это недурно; но, если позволите мне сказать…
- На хорошей дороге, батюшка: полковник, на днях генерал…
- Все это прекрасно; но вы дали такое блестящее образование вашей дочери, так, может быть…
- О, об этом не беспокойтесь! Эме выйдет замуж за того, кого я назначу. Да и как ей можно выбирать самой: она еще дитя!
- Да, конечно… А позвольте вас спросить, как вам родня Зорин?
- Александр? Внучатный племянник.
- Не ближе?… Внучатный… следовательно, он может жениться на своей кузине?
- Что вы, что вы! Александр?… Слышишь, ма шер, что говорит Богдан Ильич?
- Помилуйте! - вскричала княжна Горенская. - Александр, этот ребенок!..
- Ну смотрите! - сказал я. - Эти ребятишки в гусарских мундирах да с черными усами сплошь женятся, и даже иногда не спросясь у старших.
- Какие у вас странные идеи, Богдан Ильич! - сказала Маргарита Степановна. - И как придет в голову!..
- Давно живу, сестрица. Однако ж прощайте! Вы знаете, как мне далеко ехать.
Хозяйка стала меня уговаривать, чтоб я остался ужинать, но я кой-как отделался. Пока мой кучер Федор садился на козлы, что обыкновенно продолжалось несколько минут, я стоял на крыльце, и в двух шагах от меня, за углом дома, происходил нижеследующий разговор между двумя горничными и одним лакеем.
- Ну что, Матрена? - говорила одна из девушек.
- Да что: обегала весь сад, - ни бешеной собаки!
- Да ты была в вишневой куртине? - спросил лакей.
- Вот еще! Я и за тепличку ходила, - нигде нет.
- А садовника спрашивала?
- Хорош садовник!.. Калитка в переулок отперта, а он спит себе как убитый…
Тут подали мою коляску, и я отправился. На другой день рано поутру я поехал на богомолье к Троице, а оттуда завернул в Новый Иерусалим. Путешествие мое продолжалось четверо суток. Возвратясь в Москву, я нашел в моем кабинете, на письменном столе, две визитные карточки с загнутыми углами и, признаюсь, вовсе не удивился, когда прочел на одной из них: "Любовь Дмитриевна Зорина, урожденная Барашева".
IV
Московская старина
Бяше град Москва видети велик и чуден град
и много множество людей в нем кипяше богатством и славою.
Ростовский летописец
На прошлой неделе сосед мой, Николай Степанович Соликамский, обещал завернуть ко мне сегодня часов в девять поутру, чтоб ехать вместе в Оружейную палату. Николай Степанович принадлежит к весьма малому числу моих искренних приятелей; он почти одних со мною лет, бездетный вдовец, великий антикварий и ужасный библиоман. Конечно, не у многих найдется такое любопытное собрание старинных русских печатных книг и манускриптов, из которых, однако ж, иные весьма для меня подозрительны, а особливо какой-то исписанный бог знает какими буквами бесконечный свиток, который, по мнению моего приятеля, есть истинный и подлинный список "Слова о полку Игоревом". Николай Степанович очень добрый, умный и образованный человек, но у него есть одна слабость, впрочем самая невинная и безгрешная: он видит везде славян, находит во всех древних языках сходство с славянским языком, и даже не шутя готов уверять, что греки Омировой "Илиады" все чистой славянской породы. Не знаю наверно, а кажется, ему первому пришла в голову догадка, что царя Менелая прозвали этим именем, потому что он со всеми ругался и что ему часто говорили: "Мене лай!" Несмотря, однако ж, на эту странную славяноманию, он человек истинно ученый и, конечно, один из первых русских археологов нашего времени. Прождав его к себе с полчаса, я подумал наконец, что он купил на Смоленском рынке какой-нибудь древний манускрипт или выменял у раскольника старинный требник, занялся поверкою текста и решительно забыл свое обещание. Читать мне не хотелось; вот от нечего делать я присел к письменному столу, взял в правую руку перо, указательным пальцем левой руки уперся в лоб и начал думать… "Писать - да о чем?" При этом вопросе, который я задал самому себе, глаза мои нечаянно остановились на большом плане Москвы, который висит у меня в кабинете. "О чем? - повторил я. - Да я еще ничего не писал о московской старине; чего же лучше: давай писать об основании Москвы!"
"Не говоря уже о Новгороде и Киеве (так начал я, подумав несколько минут), есть много городов в России гораздо старее Москвы. Однако ж имя ее встречается в летописях первой половины XII столетия, следовательно, Москва существует уже семьсот лет. В 1147 году Суздальский князь Юрий Владимирович угощал в ней князя Святослава Ольговича Северского. Около того же времени в южной России она была известна под настоящим своим именем и под названием Кучкова. В XIII веке ее причисляли к залесским городам. Говорят также иные летописцы, которых не очень уважают в ученом мире, но которым я, как истинный москвич, готов от всей души поверить, что будто бы Москва основана еще в 882 году знаменитым Олегом, который, проезжая из Новгорода в Киев, построил городок на речке Неглинной, в том самом месте, где она впадает в Москву-реку. Впоследствии этот городок вместе со своим округом перешел во владение суздальского боярина Степана Ивановича Кучки. Дом этого боярина стоял на берегу Поганого пруда, который в начале XVIII столетия неизвестно почему переименован Чистым. Вся окружность этого пруда, составляющая нынешнюю Стретенскую часть, называлась Кучковым полем. Насильственная смерть боярина Кучки, убитого князем Суздальским Юрием Владимировичем, женитьба сына его Андрея Боголюбского на дочери умерщвленного боярина, и потом, спустя много лет, ужасная месть, совершенная сыном Кучки над этим же самым Андреем Боголюбским, необычайная казнь убийц великокняжеских, которых посадили живыми в деревянные короба и бросили в озеро Плещеево, где, по народному преданию, они и теперь еще плавают, - все это так занимательно и так походит на какой-то романтический вымысел, что, может быть, строгий критик не решится никак назвать эти происшествия историческими фактами. Впрочем, как бы то ни было, но то верно, что о Москве упоминается в летописях XII столетия и что в 1328 году Москва была уже столицей всей России, потому что Иоанн Данилович Калита перенес в нее из Владимира свой великокняжеский престол. Есть еще предание, о котором я не смел бы и заикнуться, говоря с ученым профессором истории. В этой легенде рассказывают о каком-то отшельнике Букале, который в незапамятные годы жил на нынешней кремлевской горе, покрытой тогда сплошным непроходимым бором, отчего этот холм и назывался в старину Боровицким. Теперь остались только в Кремле три памятника, напоминающие нам о существовании этого дремучего леса: собор Спаса на Бору, церковь Рождества Иоанна Предтечи на Бору и Боровицкие ворота.
Кругом всей Москвы считается тридцать пять верст; она, как Древний Рим и Византия, лежит на семи холмах; как от столицы святого Константина почти вся Греция именовалась Византиею, а от Рима получила свое название вся Римская империя, - точно так же в старину все иностранцы называли Россию по имени ее столичного города Московиею, а русских москвитянами: последнее название сохранилось и до нашего времени в Польше и Малороссии. Сначала Кремль вместо каменных стен был обнесен дубовым тыном. После нашествия Батыя эти деревянные стены были возобновлены, а в 1367 году великий князь Даниил Иванович с братом своим Владимиром задумал, по словам летописца, "поставить город камен Москву", то есть обнести Кремль кирпичными стенами. Первую в Москве каменную соборную церковь, во имя Успения божией матери, заложил святой Петр - митрополит при великом князе Иоанне Даниловиче, который в том же году…"
- Здравствуй, Богдан Ильич, - сказал позади меня кто-то знакомым, но очень странным голосом.
Я обернулся и вскричал от удивления. Передо мной стоял сосед Николай Степанович Соликамский, бледный, растрепанный, с таким вывороченным наизнанку лицом, что я не шутя испугался.
- Боже мой, - сказал я, - здоров ли ты? Что с тобою?
- Да ничего, братец.
- Как ничего? - продолжал я с беспокойством. - На тебе лица нет! Ты не говоришь, а хрипишь. Ты болен, точно болен!
- Что за болен - расстроен немножко, это правда. У меня сейчас был Грибовский.
- А, этот отъявленный враг всякой русской старины! И ты, верно, с ним спорил?…
- Да еще как! Два часа сряду!..
- Это заметно.
- Несносный человек!.. Для него нет ничего святого; он ничему не верит, ничего не признает!.. Э, да лучше о нем вовсе не говорить, а то у меня бросится опять вся кровь в голову… Что ты это пишешь?
Я подал ему тетрадь.